Роберт СИЛВЕРБЕРГ
ЛАГЕРЬ ХАУКСБИЛЛЬ


1
Барретт был некоронованным властелином лагеря "Хауксбилль". Этого
никто не оспаривал. Он пробыл здесь дольше всех, больше всех натерпелся;
его внутренняя энергия казалась неистощимой. До того как с ним произошел
несчастный случай, он мог справиться с любым из обитателей лагеря. Он стал
калекой, однако ему удалось сохранить в себе ту силу духа, которая
позволяла ему руководить. Когда в лагере возникали проблемы, Барретт
разрешал их. Его слово было законом, ибо он был вождем.
И владения его были соответствующими. По сути, ими была вся планета,
от полюса до полюса, и все, что было на ней. Правда, было на ней всего не
так уж много.
Снова пошел дождь. Барретт поднялся на ноги быстрым, небрежным
движением, которое стоило ему бесконечно мучительной, но тщательно
скрываемой боли, и заковылял к двери своей хижины. Дождь действовал ему на
нервы, раздражал его. Монотонная дробь этих огромных капель по жестяной
крыше сводила с ума даже такого сильного человека, как Джим Барретт.
Китайская водяная пытка будет изобретена не ранее, чем через добрый
миллиард лет, но Барретт уже испытал на себе все муки, которые она
вызывает.
Легко толкнув дверь локтем, он стал на пороге хижины, озирая свои
владения.
Почти до самого горизонта простирались голые скалы, обнаженный
базальтовый щит. Капли дождя отскакивали и расплескивались по этой глыбе
гладкой породы. Ни деревьев, ни травы. За спиной Барретта - мрачное,
свинцово-серое море... И небо тоже серое. Всегда.
Прихрамывая, он вышел под дождь.
Теперь уже Барретт довольно легко управлялся с костылем. Поначалу
мышцы спины и боков восставали при одной только мысли о том, что ему
понадобится помощь при ходьбе, но затем все встало на свои места, и
костыль стал казаться просто продолжением тела. Он удобно опирался на
него, позволяя своей левой раздробленной ноге свободно болтаться.
В прошлом году его накрыл оползень во время путешествия к Внутреннему
Морю. Накрыл и покалечил. Будь Барретт дома, его отвезли бы в ближайшую
государственную больницу, поставили бы протезы - лодыжку, подъем ступни,
подновили бы связки, сухожилия и покрыли бы все это настоящей живой
тканью. Но дом был в миллиарде лет от лагеря "Хауксбилль", и возврата туда
не было.
Дождь яростно обрушился на его голову, приклеил ко лбу пряди седых
волос. Барретт нахмурился.
Он был крупным мужчиной, почти двухметрового роста, с глубоко
посаженными темными глазами, длинным носом и выступающим подбородком. В
лучшие времена в нем было около ста десяти килограммов, в те добрые старые
времена там, наверху, когда он носил знамена, выкрикивал яростные призывы
и отстукивал на машинке воззвания. Но теперь ему было за шестьдесят, он
начал усыхать, и кожа сморщилась там, где некогда перекатывались могучие
мышцы. Поддерживать нормальный вес в лагере "Хауксбилль" было нелегко. Еда
была питательной, но в ней недоставало... энергии. Через некоторое время
особенно остро чувствовалось отсутствие приличного бифштекса. Тушеные
моллюски и гуляш из трилобита - все это было не то.
Однако Барретту все эти невзгоды были нипочем. Была еще одна причина,
почему его считали руководителем лагеря. Он был твердым, как сталь, не
вопил возмущенно, не произносил громких слов. Он покорился своей судьбе,
смирился с вечным изгнанием, и поэтому мог помогать другим преодолеть этот
трудный, хватающий за сердце переходный период, когда им нужно было
примириться с тем, что тот мир, который они знали, потерян для них
навсегда.
Из-за завесы дождя вынырнул упрямо продвигающийся вперед человек -
Чарли Нортон. Доктринер-волюнтарист, ревизионист до мозга костей, Нортон
был невысоким, легко возбудимым человеком, который частенько брал на себя
функции вестника, когда в лагере появлялись новости. Он почти бежал к
хижине Барретта, но поскользнулся на голой скале и отчаянно замахал
руками, чтобы не упасть.
Барретт вовремя подставил свою жилистую руку.
- Тише, Чарли, тише. Так легко свернуть себе шею.
Нортон с трудом остановился у самой хижины. Дождь тонкими прядями
распластал его каштановые волосы по черепу. У него были остекленевшие
глаза фанатика, хотя, возможно, их неподвижность была всего лишь
следствием астигматизма. Жадно ловя ртом воздух, спотыкаясь, он шагнул в
хижину, остановился у открытой двери и начал отряхиваться, как вымокший
щенок. По всей вероятности, он бежал от главного здания лагеря все триста
метров безостановочно. Это была долгая пробежка при таком дожде и к тому
же опасная - на мокрой базальтовой плите легко покалечиться.
- Чего это ты стоишь прямо под дождем? - спросил Нортон,
отряхнувшись.
- Чтобы промокнуть, - просто ответил Барретт, затем вошел в хижину и
устремил взор на Нортона. - Что новенького?
- Молот светится. Наша компания вскоре пополнится.
- С чего ты решил, что это будет живая посылка?
- Молот светится уже пятнадцать минут. Это означает, что
предпринимаются меры предосторожности с переправляемым грузом. Так что
вряд ли это какие-нибудь предметы.
Барретт кивнул.
- Ладно. Я пойду погляжу, что происходит. Если у нас появится
новичок, мы подселим его к Латимеру, как я полагаю.
Нортон издал нечто вроде скрежещущего смешка.
- А может быть, он материалист. Если так, Латимер доконает его своей
мистической болтовней. В этом случае нам придется поселить его вместе с
Альтманом.
- И тот его изнасилует в первые же полчаса.
- Сейчас это у Альтмана уже прошло, разве ты не слышал об этом? -
спросил Нортон. - Он пытается создать настоящую женщину.
- У нашего новичка может не оказаться лишних ребер для этого.
- Очень смешно, Джим, - но вид у Нортона был совсем не веселым.
Внезапно его небольшие глаза ярко загорелись. - Ты знаешь, кем мне
хочется, чтобы был этот новенький? - хрипло спросил он. - Консерватором,
вот кем. Черносотенным реакционером, прямо от Адама Смита. Боже, вот кого
я хочу чтобы к нам прислали эти ублюдки.
- Разве ты не удовлетворишься, Чарли, если это будет
соратник-коммунист?
- Здесь коммунистов полным-полно, - сказал Нортон. - Всех оттенков,
от бледно-розового до кроваво-красного. Я сыт ими по горло. Опять
бесконечные разглагольствования об относительных достоинствах Плеханова и
Че Геварры за ловлей трилобитов? Мне нужен кто-нибудь для настоящего
разговора, Джим. Кто-нибудь, с кем можно по-настоящему сразиться.
- Ладно, - промолвил Барретт, натягивая на себя подобие накидки от
дождя. - Постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы извлечь из Молота
достойного тебя оппонента. - Затем он произнес сердито: - Знаешь что,
Чарли? А может, там, наверху, произошла революция за то время, что мы не
имеем оттуда новостей? Может быть, у власти теперь левые, а правые вне
закона, и к нам начнут переправлять одних реакционеров? Что ты тогда на
это скажешь? Например, сотня штурмовиков для начала, а? У тебя будет
изобилие противников для экономических споров. И это место будет
наполняться ими по мере того, как будут катиться головы Верховного Фронта;
их будут посылать сюда все больше и больше, пока мы не окажемся в
меньшинстве, и тогда, возможно, новоприбывшие решат устроить путч и
освободиться от всех этих вонючих левых, засланных сюда прежним режимом,
и...
Барретт запнулся. Нортон в немом изумлении глядел на него, широко
раскрыв потухшие глаза, а его рука непроизвольно гладила редеющие волосы,
чтобы скрыть смущение и охватившую его боль.
Барретт понял, что он только что совершил одно из наиболее гнусных
преступлений, возможных в лагере "Хауксбилль", - он разразился словесным
поносом. Для этого небольшого словоизлияния не было никаких поводов и
самое неприятное - это то, что именно он позволил себе подобную роскошь.
Ему полагалось быть самым сильным из находившихся здесь, он должен
поддерживать устойчивость этой общины, быть человеком абсолютной
целостности и принципиальности, человеком, на трезвое мышление которого
могли положиться другие, почувствовавшие, что теряют над собой контроль. А
он... В его искалеченной ноге снова запульсировала боль - возможно, это и
явилось причиной срыва.
- Пошли, - твердым голосом произнес Барретт. - Может быть, новенький
уже здесь.
Они вышли наружу. Дождь утихал, грозовые тучи двигались к морю. К
востоку над пространством, которое когда-то назовут Атлантическим океаном,
небо все еще было окутано вихрящимися клубами серой слякоти, но к западу
серая мгла принимала тот оттенок обычной серости, который означал сухую
погоду. До того, как его заслали сюда, в прошлое, Барретт думал, что небо
здесь должно быть практически черным, потому что в столь отдаленном
прошлом гораздо меньше частичек пыли, отражающих свет и придающих небу
голубизну. Однако небо здесь оказалось тоскливого серо-бежевого цвета.
Такова судьба многих гипотез. Он, однако, никогда не изображал из себя
ученого.
Сквозь редеющий дождь двое шагали к главному строению лагеря. Нортон
легко приноровился к хромой походке Барретта, а тот яростно сжимал
костыль, изо всех сил стараясь не показать, что его увечье мешает ему идти
быстро. Дважды он едва не потерял равновесие и оба раза напрягал всю свою
силу воли, чтобы Нортон не заметил, что произошло.
Перед ними расстилался лагерь "Хауксбилль".
Лагерь располагался широкой дугой, напоминающей полумесяц, и занимал
площадь в двести гектаров. В самом центре его находилось главное здание -
обширный купол, где хранилась большая часть снаряжения и припасов узников.
По обе стороны от него довольно далеко друг от друга, подобно нелепым
гигантским зеленым грибам, выросшим на гладкой, как стекло, породе, стояли
пластиковые раковины - жилища обитателей лагеря. Некоторые лачуги, как у
Барретта, были покрыты листовой жестью, извлеченной из посылок, которые
иногда переправлял Верховный Фронт. Другие стояли непокрытыми - голая
пластмасса. Такими они появились из жерла машины.
Хижин было около восьмидесяти. Сейчас в лагере "Хауксбилль" проживало
сто сорок человек - больше, чем когда бы то ни было. А это означало, что
на политической сцене Верховного Фронта страсти сильно накалены.
Верховный Фронт уже давно не переправлял в прошлое строительные
материалы для сооружения хижин, и поэтому всех новоприбывших приходилось
подселять к более старым обитателям лагеря. Барретт и некоторые другие,
чье изгнание произошло до 2014 года, пользовались привилегией - по
собственному желанию занимать хижины в одиночку, хотя некоторые не хотели
этого. Барретт же чувствовал, что для поддержания собственного авторитета
он должен жить один.
Большинство отправленных сюда после 2015 года были теперь вынуждены
жить вдвоем. Если бы прибыл еще один десяток депортированных, пришлось бы
потесниться и многим из группы сосланных до 2015 года. Разумеется, смерть
узников то и дело изменяла очередь старшинства, что несколько смягчало
напряженность, к тому же многие не возражали против соседей и даже
добивались этого.
Барретт, однако, понимал, что человеку, приговоренному к пожизненному
заключению без малейшей надежды на освобождение, должна быть предоставлена
привилегия побыть одному, если он того желает. Одной из самых больших
проблем в лагере "Хауксбилль" были психологические срывы у людей именно
из-за того, что они практически лишены уединения. Постоянное общение с
другими людьми невыносимо в подобных местах.
Нортон сделал жест рукой в сторону ярко-зеленого купола главного
здания.
- Вон, туда сейчас заходит Альтман. Теперь Рудигер. Вот Хатчетт.
Что-то должно произойти!
Барретт, слегка поморщившись, прибавил ходу. Некоторые из входивших в
административное здание заметили его массивную фигуру на одном из
возвышений базальтовой плиты и стали приветственно махать руками. Барретт
в ответ поднял свою могучую руку. Он ощущал, как трепетная волна
возбуждения нарастает в нем. Когда бы ни прибывал в лагерь новый ссыльный
- это было крупным событием, практически единственным, возможным здесь.
Без новоприбывших они не могли узнать о том, что происходит наверху.
Сейчас же, после каскада новых прибытий в конце года, уже целых шесть
месяцев в лагерь не ссылали никого. Бывало, появлялись по пять-шесть
человек в день, затем поток приостановился и совсем иссяк. Шесть месяцев -
и ни одного ссыльного. Барретт не мог припомнить столь длительного
перерыва. Создалось даже впечатление, больше сюда не прибудет никто.
Это стало бы катастрофой. Новички были единственным барьером между
старожилами лагеря и безумием, они приносили известия из будущего, из
мира, который навсегда остался у них за спиной. И они привносили свои
личные качества, отличные от других, в замкнутую группу узников, которой
постоянно угрожала опасность застоя. И к тому же, Барретт был в этом
уверен, некоторые - он к ним не принадлежал - жили иллюзорной надеждой,
что следующим прибывшим могла оказаться женщина. Вот почему все так
устремились к главному зданию, чтобы поглядеть, что же произойдет после
того, как началось свечение Молота. Барретт быстрым шагом спустился по
тропке. Последние капли дождя упали как раз тогда, когда он достиг входа.
Внутри здания в камере с Молотом сгрудились шестьдесят-семьдесят
обитателей лагеря - почти все, кто еще находился в здравом уме и теле и у
кого еще не пропал интерес к новоприбывшим. Они громко здоровались с
Барреттом, пропуская его в середину. Он кивал в ответ, улыбался, отклонял
дружелюбными жестами их настойчивые вопросы.
- Кто будет на этот раз, Джим?
- Может быть, девушка, а? Лет девятнадцати, блондинка, сложенная,
как...
- Надеюсь, он умеет играть в стохастические шахматы...
- Глядите на свечение! Оно усиливается!
Барретт, как и все остальные, не сводил глаз с Молота, наблюдая за
теми изменениями, которые происходили с массивной колонной - машиной
времени. Это сложнейшее, состоявшее из тысяч компонентов устройство
светилось теперь ярко-вишневым цветом, что означало накачку в него
немыслимо гигантского количества киловатт энергии генераторами на другом
конце линии, там, наверху. В воздухе послышалось шипение, пол стал слегка
трястись. Теперь свечение распространилось и на Наковальню - широкую
алюминиевую платформу, на которую выпадало все, что посылали из будущего.
Еще мгновение...
- Режим темно-малинового свечения! - завопил кто-то. - Вот он!

2
Через миллиард лет по оси времени гигантский поток энергии вливался в
настоящий Молот, всего лишь частичной копией которого был этот. С каждым
мгновением все больший потенциал накапливался в том огромном мрачном
помещении, которое столь отчетливо помнили все узники лагеря "Хауксбилль".
Человек - или, возможно, посылка со снаряжением - стоял, обреченный, в
центре настоящей Наковальни в том помещении, ожидая уготованную ему
судьбу. Барретт знал, что это такое - ждать, когда поле Хауксбилля
поглотит тебя и швырнет в ранний палеозой. Холодные глаза следят за тобой
и торжествующе вспыхивают, говоря тебе, что рады от тебя избавиться. А
затем Молот совершает свое дело - ты отправляешься в одностороннее
путешествие. Пересылка во времени очень напоминает удар гигантского
молота, пробивающего временной континуум. Отсюда и те метафорические
названия, которые были даны функциональным узлам машины.
С помощью Молота в лагере "Хауксбилль" появилось все. Организация
лагеря была длинным, постепенным, дорогим предприятием, плодом труда
методичных людей, готовых на все, чтобы избавиться от своих противников
способом, который считался гуманным в двадцать первом веке.
Прежде всего Молот пробил проход во времени и переслал в прошлое ядро
приемной станции. Поскольку сначала в палеозое не было приемной станции,
пришлось часть работы проделать зря. Строго говоря, Молот и Наковальня на
приемном конце были нужны только для того, чтобы все, что отправляли в
прошлое, не рассеивалось во времени. Без приемной аппаратуры поле было
подвержено темпоральным отклонениям.
1 2 3