Я привстал, протирая слипшиеся глаза, и тогда увидел все: и длинную комнату с лавками вдоль стен, и стол, и печь, и икону с коптящей лампадой.
И еще я заметил такое, что не касалось меня вовсе, но отчего горло вдруг сжало спазмой и сердце зайцем запрыгало в груди.
Там, под иконой, на жесткой лавке, лежал, безмятежно похрапывая, Михаил, а перед ним, в одной ночной сорочке, прямая, отрешенная, возвышалась безумная Лизавета, и на лице ее, напоминавшем сейчас маску еще больше, чем прежде, застыла странная, диковатая улыбка, полная вместе с тем неизъяснимого блаженства и торжества, а в руках у Лизаветы был зажат топор, обыкновенный колун, и блики лампады, играя, перебегали по его лезвиюs
Он стояла с топором над спящим мужем и улыбалась, и дышала ровно, успокоенно, будто нашла некий выход, избавление от всех тягот и невзгод.
Эта картина разом запечатлелась в моем мозгу, и мигом пришло понимание всего происходящего.
Я невольно зажмурился, чтобы избавиться от наваждения, потому что увиденное иначе, как наваждение, сознание не желало воспринимать, хоть подсознанье и твердило - все истина, все правда, открой глаза! - и я открыл глаза: ничто не изменилось, все осталось так, как было.
Значит, что же?
Убийство?
Или - что-то другое?
Но что?!
А эта кошмарная, почти что добрая улыбка - Господи, не видеть бы мне ее вовсе! - она парализовала волю, замыкала мысль в безумное кольцо: зачем и почему, почему и зачем?
Нет, было еще одно, подленькое, любопытное и словно бы щекочущее изнутри своей внезапной и беспрекословной сопричастностью: как скоро?
Крикнуть что-нибудьs
Она ж не знает и не замечает, что за ней следятs
Он - во власти твоей, Лизавета, но ты-то, ты - в моей ведь власти!
Я могу, я должен помешать!..
Проклятый свет!
Тусклый свет лампады, озаряющий лик Богоматери и лик той, в чьих руках топорs
И скачущие, будто бабочки, порхающие блики от лампады - всюду, проникают внутрь, до мозга, налипая на него, раздавливая мыслящую плотьs
Перед святой Богородицей, преклонив колена, ты истово молилась перед сномs
Молилась - за кого?
За что?
Или и тебя, несчастная ты Лизавета, этот несиюсторонний свет лампады вверг в безумие, окаменил твой рассудок, направил волю твоюs
Господи, убийствоs
На моих глазах!
Сергей, счастливый человек, ты спишь и видишь, вероятно, сныs
Я не мог ничего поделать с собой, меня бил озноб, язык прилип к гортаниs
Ведь Лизавета безумна, пусть я крикну даже, вскочу сейчас - один взмах топором, что ей стоитs
Проклятый свет!
Тусклый и колеблющийся, но топор горит, словно его облили ртутьюs
Я вновь отчаянно зажмурился, чтобы сбросить с себя оцепенение, застонал, закричал про себя, укоряя, взбадривая, убеждаяs
Не знаю, сколько времени я так провел - может, секунду, а может, и все полчаса - не знаюs
Но когда я снова распахнул глаза и посмотрел - туда, на нее - от сердца у меня отлегло.
По-прежнему улыбаясь, бессмысленно и торжествуя, Лизавета вдруг отошла от изголовья, неслышно сунула топор под лавку и улеглась на свой тюфяк. Скамейка кисло заскрипела, но этот звук мне показался изумительным, почти что райским: я знал теперь, что это миновало, знал наверняка, и совесть моя была чиста.
Пустырь, подумал я. Ты как пустырь для меня, Лизавета: вроде бы все видно, видно издалека, но зацепиться, закрепиться взгляду не за что, все, в сущности, едино, куда ни посмотри, и все-все непонятно, потому что доискаться основ пустыря - значит перекопать его нацело, ведь то, что сверху - фикция, обман, пусть и непреднамеренный, и вот я увидел тебя, Лизавета, в первый раз и увидал сейчас, но ничегошеньки не понял, как и не понял дома, окружения твоего, ничего не постиг, на поверхности осталось всеs Пустырьs Лизаветаs домs и я, студент из столицы - смешно! Или грустно? Себя-то хоть понял? Чего же тогда хотеть от других?!
Я с час еще, наверное, проворочался на узкой жесткой лавке, прежде чем опять забыться сном, с видениями или нет - теперь уже не помнюs
Меня разбудил Сергей.
Занавеска на окне была отдернута, и сквозь покрытое толстым слоем пыли стекло лениво цедился синеватый свет пасмурного утра.
Я встал и потянулся.
Бока слегка ныли с непривычки, зато голова была свежей - выспался я преотлично.
Преотлично?
И тогда ночная сцена встала вновь перед глазами - пугающе отчетливо, до мельчайших подробностей: опять я увидел безумную застывшую улыбку и топор, и почти физически ощутил, как по телу пробегают блики от коптящей лампады - неужели все приснилось?!
Нет-нет, такое присниться никак не могло - такое надо ВИДЕТЬ!..
- Что, старик, неужто голова болит? С чего бы? - насмешливо спросил Сергей.
Рассказать ему? Прямо сейчас?
Или, может, все-таки не стоит?
Он же спал до утра, как сурок, и ровным счетом ничего не знаетs
Ладно. Такое незнание в принципе не избавляет от необходимости быть в курсе делаs
Груз, давивший на меня с самого начала, казался непомернымs
Я еще секунду или две колебался, а потом выложил все начистоту.
Сергей слушал внимательно, внешне оставаясь совершенно спокойным.
И, когда я закончил свой сбивчивый рассказ, он тоже бровью не повел, разве что, как мне почудилось, едва заметно усмехнулся.
- Не нашего ума это дело, старик, - сказал он, ногтем отколупывая от рюкзака пятнышко налипшей грязи. - Мало ли, что произошлоs Может, так надо. Нас ведь сюда никто не зазывал. Мы посторонние, ясно? И нечего трепать. А вообще-то занятно, конечно. Фильм ужасов.
Я разозлился:
- Посторонние, да? Ты что, совсем рехнулся?! Ну, а если быs
- Но не убила же она его в конце концов, не тронула! Чего тебе еще?! А вдруг так принято у них. Почем ты знаешь? Ритуал, традицияs
- Ничего себе! - присвистнул я. - Не каннибалы же они, не дикари. Веселый ритуал! А если она вдруг заметила, что я смотрю? И попросту не захотела рисковать?
- Это она-то? - презрительно хмыкнул Сергей. - Ну, гадать можно все, что угодно, в меру своей испорченности, так сказатьs Не запрещено. Был факт, и нет факта. Ты что, испугался?
- А ты думал! До сих пор, как вспомнюs
- Слабак ты, Алешка, вот и все. А еще корчил из себя в городе, выпендривалсяs Забудь! Здесь такая жизнь. Понятно?
- Нет, не понимаю. И не собираюсь понимать. И сам-то ты не очень хорохорьсяs
- Вольному воля, - пожал плечами Сергей. - Хочешь, спроси. У нашей развеселой хозяюшки.
- Естественно, спрошу! Что ж я, по-твоему, это дело так оставлю?!
- Бог в помощь. Я тоже послушаю. Не зря же я потом всю ночь глаз не сомкнул.
- Что? Значит, и тыs
У меня все разом перемешалось в голове.
Зачем же я старался и рассказывал, волнуясь, как на исповеди?
И зачем он слушал?
К чему была вся эта болтовня? Чтоб превратить все в глупый фарс, в пустячную игру?
Дичь какая-тоs
Или Сергей мне возражал, даже подсмеивался над моим испугом, чтоб, пусть таким путем, но как-то оправдать именно себя и этим прикрыть собственную слабость, которой он всегда страшился более всего?!
В сущности, это ему удавалось преждеs
Он ловко бравировал своим равнодушием, но теперь-то я знал, понимал, что кроется там, в глубине, когда к ней вдруг нашелся ход, - обыкновенный страх, быть может, перед всем на свете, а копни еще чуть глубже, к основанью, - дальше начиналась пустотаs
Впрочем, какая там пустота, тогда, если вдуматься, у половины людей на земле, а то и у девяти десятых ничего не останется за душойs
Ведь он в конечном счете милый парень, убеждал я себя, ну, случайно я копнул, подумаешь, а так все очень натурально, даже славно, и не надо трогать ничьих пустырей, тебя туда действительно никто не зовет - да-да, просто он напуган не меньше моего, только лучше владеет собой, это, знаете, похвально, любой согласитсяs
И еще я видел: отныне я не одинок, в самом примитивном смысле, и это меня хоть как-то утешало.
Пора было начинать новый день. И дальше, по пустырю - топ-топs
В комнате не было никого - муж, проспавшись, верно, отправился на работу, сгинул на целый день (вряд ли такой здоровый и не старый еще мужичина на одной пенсии сидел, если она у него, кстати, имелась), чтобы вечером вернуться снова пьяным, бить жену и требовать оладьев или чего-нибудь еще, нелепого по своей сути; сестер тоже нигде не было видно; и мы с Сергеем, ни о чем больше не говоря, взвалили на плечи рюкзаки и пошли вон из дома.
Во дворе, в дальнем его конце, у сарая, мы заметили сестру Лизаветы. Она улыбнулась нам добро, но как-то механически, словно надела удобную маску, которая избавляет от ненужных хлопот.
- Что, студентики, выспались? Отдохнули и в путь? Все спокойно?
- Да, - ответили мы мимоходом.
Но тут я вспомнил ночь, и топор, и этот свет, и снова нехорошо, нудно защемило в груди.
Тогда я поставил рюкзак на землю и медленно направился к сараю.
Наша хозяйка, видно, почуяв что-то неладное, машинально обтерла о платье чистые сухие руки и с тревогой посмотрела на меня.
- Послушайте, - сказал я, мучительно подыскивая нужные слова, - я понимаюs это не мое делоs - Мне было страшно неловко заводить весь этот разговор, но я не мог иначе, не мог уйти отсюда просто так. - Я, наверно, допускаю бестактность, ноs Почему ОНА стояла с топором? Ведь я же виделs Все видел! Зачем она ТАК?
Женщина лишь вздохнула и смиренно опустила голову, теребя подол.
В эти мгновения она вновь показалась мне совершенной старухойs
Пустырь, подумал я, вот он, пустырь-тоs Все, как на ладони, а до сути - копать и копатьs Сколько? Где? С чего начинать?
- Ненормальная она, больная, - сказала наконец женщина, глядя в землю. - А он бьет ее, издеваетсяs Она ведь все понимает. По-своемуs Десять лет уже, каждую ночьs Вот так встанет и смотрит на него. А чего стоит, чего ждет - не знаю. Я уж привыклаs Мучает он ее, а она терпит, молчитs Я бы уж давноs Наверное, когда-нибудь так и будетs Утром проснешься, а он покойничекs Нет, не хочу, боюсь! Не приведи Господь. Пусть лучше стоитs
Вот оно что, подумал я, десять летs Топор в рукахs Ведь один только взмах, один удар - и все, конец. Свободаs Он, как младенец, лежит перед ней, пьяный и беззащитный. Беззащитныйs Эта улыбка ее, торжество - вот они откуда! Он был в ее власти в те мгновения, и она упивалась этим, наслаждалась силой своей, тем, что может, стоит того только пожелатьs Десять лет. Эх, Лизавета!..
Мне стало жутко.
Почти так же, как еще совсем недавно - сколько: три, четыре, пять часов назад?
Внезапно захотелось, чтоб пропало все сейчас, сию минуту, как по волшебству: и этот дом, и весь пустырь, где, точно в пакостной трясине, незаметно начинаешь увязать сначала по щиколотки, потом по колени, а потомs
Потом, как с вечера и уговаривались, мы накололи дров и натаскали в огромную рассохшуюся бочку с ржавыми обручами пятьдесят пять ведер воды.
Тогда-то распахнулась дверь, и на крылечке появилась Лизавета.
Как же это мы не углядели ее там, в доме?!
За печкой, надо полагать, опять сиделаs И теперь вот - вышла.
М-даs Явление народуs
Она ступала медленно и, как мне показалось, осторожно, а в руках зажимала большущую стеклянную банку, доверху наполненную молоком.
Спустившись по скрипучим покосившимся ступенькам и подойдя ближе, она остановилась и постояла так немного, глядя на нас равнодушными бесцветными глазами, и внезапно - это было для меня, как обухом по голове, - впервые за все время очень тихо, но внятно произнесла:
- Вот, возьмите. На дорогу. Спасибо.
Мы смутились, хотели было отстраниться, но она улыбнулась вдруг, робко и застенчиво, и, потупясь, добавила:
- У нас хорошо тут. Тихо. Заходите. Ладно?
И посмотрела на нас по-детски доверчиво, с какой-то щемящей надеждойs
Все перевернулось в моем мозгу, яростно встало на дыбы и понеслось, помчалось без оглядки, были только отчаяние да бессильная мысль: немедленно бежать, бежать, как можно дальшеs
- Ну, еще бы! - сказал я, принимая банку с молоком, холодным и, надо полагать, чертовски вкусным. - Еще бы! Непременноs Зайдем!

1 2