Начальник экспедиции Аркадий Васильевич Радионов, мужчина лет сорока пяти, небольшого роста, с животом, козлиной бородкой «от Феликса Эдмундовича» и очками с огромными минусами, постоянно напускает на себя вид сурового морского волка, много сосредоточенно курит и не любит туристов без всякой на то причины. Всего нас в экспедиционном отряде трое: я, электронщик Гриша Богданов и житель Малокурильска инженер Вова. В нашем распоряжении арендованный вместе с экипажем небольшой рыболовный пароход типа РС. Научная задача – проложить по дну океана кабель с датчиком уровня на конце. Моя работа помимо прочего заключается в том, чтобы стоять и смотреть несколько дней подряд, как инженер Вова паяет контакты. Да, я еще должен не забывать выглядеть умно и сердито. Этому учусь у Радионова, в чем он, безусловно, непревзойденный мастер. Зачем напускать на себя беспричинно суровый вид, до сих пор не пойму. Наверное, это – необходимый экспедиционный атрибут. Будем стараться.
Поселился на пароходе, который за время стоянки члены экипажа превратили в плавучий бордель. Морячки пьют водку и резвятся с местными барышнями.
Женское население Шикотана в основном пришлое, завербованное местным рыбзаводом на материке. О каждой можно сочно написать. Необычные судьбы. Здесь все, что только можно придумать: два высших образования, цирковые артистки, уголовники и прочие, часто с экзотической наружностью.
Захожу в каюту. На моей кровати – неопределенного возраста женщина в резиновых болотных сапогах, рублевом трико синего цвета и вязанной кофточке, которую давно пора пустить на тряпки. Волосы на голове долго не мылись и полгода назад были выкрашены в белый цвет, отчего нижняя, прилегающая к черепу, их часть на 10 сантиметров черная. Все это волосяное хозяйство зверски начесано. Вокруг глаз темно-синий косметический окрас, губы ярко-красные. Барышня сидит и курит лихо закрученную в козью ногу папиросу «Беломорканал» Ленинградской табачной фабрики им. Урицкого. Взгляд энергичный, отчаянный. На другой койке лежит такая же, но со слабыми признаками жизни. Сверху нее судовой радист – хозяин койки. Не обращая внимания на присутствующих и на то, что гостья без чувств, он отчаянно и безжалостно наминает гостье мягкие места.
Я сыграл на гитаре и спел, отчего женщина с энергичным взглядом начала неприлично долго и громко ржать (не могу подобрать другого столь точного, но более культурного слова). Наверное, таким способом она хотела сообщить окружающим о тяжкой доле работницы цеха разделки местного рыбзавода. «Может, девичье ржание – такой же необходимый атрибут окружающей действительности, как и суровое выражение лица экспедиционного начальника», – подумал я и налил себе водки еще.
Через неделю малокурильский инженер Вова перепаял, наконец, все контакты, ознаменовав тем самым окончание подготовительных работ. Пора выйти в океан и проложить по дну кабель с датчиком уровня на конце, чтоб с его помощью оповещать о надвигающейся цунами.
К тому времени какая-то система предупреждения так себе функционировала, нервируя население ложными тревогами. Островитяне – народ тертый, и просто сообщением о страшной волне, которая через какой-то час всех смоет в океан, как корова языком слижет, никого не удивишь. Тревога цунами воспринимается здесь как сигнал, что пора отправляться на сопку пить водку. Однако многие по тому же сигналу начинают пить у себя дома или на рабочем месте, не утруждая себя утомительным подъемом в гору.
С юга приближался тайфун под названием Gay. Но героически настроенному экспедиционному начальству разбушевавшаяся стихия нипочем. Отшвартовались. Вышли из бухты. Высота волны – 4 метра, скорость ветра 20-25 метров в секунду, но это еще не тайфун. Болтанка. На палубу повылазили малокурильские барышни, не успевшие вовремя покинуть борт судна, и начали опорожнять желудки кто за борт, а кто просто так. Перед отходом мы, научные сотрудники, выпили много вина за производственные успехи, отчего тоже иногда присоединялись к барышням.
С божьей помощью кое-как все-таки проложили кабель, забыв, правда, под конец сбросить ход судна. Так что прикрепленный к концу кабеля датчик, железяка весом килограммов 20, с грохотом простучав по палубе и пароходским надстройкам, чуть не убил одного из членов экипажа, который случайно оказался на пути.
На борту находился кинопроектор и несколько засмотренных фильмов. Судовые умельцы-кинолюбители наскоро организовали студию и выпустили порнографический фильм. Из разных кинолент вырезали пикантные сцены, в основном в бане, и склеили их кольцом – готово.
Весь свободный от вахты народ хлынул на дебютный просмотр. Но Радионову такой ерундой заниматься некогда, он отчаянно курит и тужится принять ответственное решение: прописать эхолотом дно сейчас, когда на море творится черт знает что, или ну его к лешему. Беда в том, что для этого необходимо встать лагом (бортом) к волне. Качать в этом случае должно страшно. Времени для принятия ответственного решения потребовалось немного, ровно столько, чтобы успеть выпить еще и закусить.
Все плохо закрепленные предметы сорвались со своих мест и начали с грохотом носиться по внутреннему пространству корабля. Пароход стал напоминать большую погремушку. Устоять на ногах невозможно, не вцепившись обеими руками во что-нибудь железное и надежное. Под грохот падающих кастрюль на камбузе продолжается просмотр порнофильма. Энергичный механик, детина метра два ростом, прыгает и отчаянно дерет глотку, пытаясь ухватить дам на экране за неприличные места. Когда ему это удается, вопли усиливаются и перерастают в рев, при этом он поворачивается к залу мордой так, чтобы зрители могли лучше разглядеть его зубы из нержавеющей стали. Я начинал все сильней любить свою работу.
Раз, бродя по острову, очутился на Краю Света. Это название маяка на Шикотане, и это действительно край света. Дальше некуда – до самой Америки одна вода. Стою на обрыве и смотрю на океан.
Не спутать море с океаном. Ощущаю торжественность, величие и необычную мощь грандиозной водной стихии. Я вдруг почувствовал, как дышит океан, тяжело и мощно всем своим исполинским существом. Земля закачалась и упала вниз – я превратился в чайку. Счастье – это, когда паришь над обрывом, отлетая иногда чуть дальше в океан, как бы заигрывая с ним. Сердце замирает, хочется петь, влюбляться и молча сидеть у костра. Хочется долго стараться над сложным изделием, чтоб потом подарить его первому встречному. Хочется наделать романтических глупостей для неожиданной женщины, которая долго потом будет вспоминать и грустить, глядя на мужа и детей.
Накопите денег, возьмите отпуск, и поезжайте на затерянный в океане остров Шикотан. Найдите маяк «Край Света», встаньте на береговой обрыв и гляньте на океан. И, быть может, повезет, и вы превратитесь в чайку. Вот тогда вы, наверняка, заболеете настоящей морской болезнью. Болезнь эта не вылечивается – она на всю жизнь.
До сих пор даже мысленно не могу как следует привыкнуть к деятельности отдела цунами. Либерализм мэтра Поплавского не знал границ. Он давал зеленый свет любому, самому, казалось, невероятному начинанию. Однажды пригласили Жака Пикара с батискафом. Но что-то там в самый последний момент в высших эшелонах не состыковалось, и затея лопнула.
Окрыленный разгулом демократии, я сочинил обоснование своей давнишней мечте заняться глубоководными погружениями. Суть обоснования была проста, как первобытное орудие труда, но в случае успеха проекта наука о цунами должна преобразиться, достигнув невиданных высот.
Явился на прием к Сан Санычу.
– Здравствуйте! Никто точно не знает, отчего образуется цунами, от каких именно подвижек морского дна при подводном землетрясении. Но нам, неутомимым научным труженикам, знать надо. Вот мы вместе с Сан Санычем и опустимся на дно морское примерно метров на 4000, и разберемся на месте, что там к чему, а заодно навсегда сотрем многочисленные темные пятна в мутной науке цунамиведения. А после, можно будет заняться чем-нибудь великим еще, на одном дыхании выдал я и положил на стол докладную записку с планом будущей героической деятельности.
План был краток, как все гениальное:
1. Обучение тов. Сидоренко А. А. технике и пилотированию глубоководных подводных аппаратов.
2. Приобретение глубоководного подводного аппарата.
3. Исследование океанских глубин.
4. Обнародование результатов наблюдений.
5. Жатва лавров.
Прочитав мою докладную записку, Поплавский нисколько не смутился и, не долго думая, согласился. В тот же момент у меня внутри произошел какой-то процесс, отчего стало казаться, будто стою не на полу наземного учреждения, а на корабельной палубе во время шторма. Конечно, для реализации проекта одного согласия мало, но легкость принятия масштабных решений меня глубоко взволновала. Я даже захотел работать в отделе цунами не за деньги, а просто за харчи.
В процессе воспоминаний видимо есть множество тайных закономерностей, без которых не обойтись. Думаешь об одном, к примеру о глубоководных погружениях, вечной мечте, а видится совсем другое, и непонятно в какой связи. Но раз так, то, видимо, связь какая-то все-таки существует.
Еврей, Владимир Васильевич Иванов, начальник одной из лабораторий, получал очень приличное жалование, однако на работу ходил в синем трико за три рубля пятьдесят копеек и калошах производства местной фабрики, кокетливо отлитых в форме бальных туфель с декоративным шнурочным бантиком. Калоши носились на босую ногу. Туловище дальневосточного ученого прикрывал несколько лет нестиранный свитер с оттянутым воротом. Волосы не причесывались никогда, а о том, что на лице растет борода, Владимир Васильевич вспоминал примерно раз в неделю, а то и реже.
Жил Владимир Васильевич в двухкомнатной квартире один, женщин к себе не водил, потому что ни одна не согласилась бы. Из любви к технике в одной из комнат он держал мотоцикл «Минск», а в другой сколотил из чертежных досок баню, которую топил по-черному. Камни раскалял в сковороде на электроплитке «Мечта», вместе с ними запирался в бане и млел.
Если посадить на мотоцикл обезьяну, то ездить у нее получится лучше, чем это удавалось Владимир Васильевичу после нескольких лет упорных тренировок. Мотоцикл ему был совершенно ни к чему, и зачем он на нем ездил на старости лет, я никак не могу понять. Видимо, таким способом он пытался удовлетворить какие-то тайные необузданные страсти, запрятанные глубоко внутри его сознания.
Глядя на то, как он совершает головокружительные мотопоездки, хотелось воскликнуть: «Какой еврей не любит быстрой езды!». Однако долго находиться в седле у него не получалось – падал, и часто в грязь. Помню, раз явился, будто его только что вынули из болотной топи.
Во время езды Владимир Васильевич зачем-то таращил глаза и высовывал язык, забывая засунуть его обратно, даже когда закрывал рот. Мышцы лица при этом напрягались неравномерно, перекашивая физиономию и придавая ей зловещее выражение. Когда проносился мимо, у меня всегда создавалось впечатление, что он вот-вот грохнется. И если этого не случалось, я испытывал чувство облегчения и радости за удачливую судьбу отчаянного наездника.
Научные достижения Владимир Васильевича не выходили за рамки результатов, полученных учеными-гидродинамиками в начале века. По просьбе военных он взрывал в воде тротил и смотрел, что после этого будет. Каждый раз происходило примерно одно и то же: сначала был большой «Бух», потом брызги и маленькая волна, как от брошенного камня. С помощью такой волны военные надеялись победить врагов и не жалели на изыскания средств, которые позволяли Владимир Васильевичу и нам, научным сотрудникам отдела цунами, заниматься черт знает чем, летать, например, на вертолете за пивом или часто бывать на материке по делу и без дела.
Почему-то Владимир Васильевич мне часто вспоминается без всякой важной причины. Мы не были ни друзьями, ни даже товарищами – просто находились в одном пространстве-времени. Дались мне его мотоцикл «Минск» и баня из чертежных досок, и то, что он тротил ради науки в воде взрывал. Я напрочь забыл свою первую женщину: ни имени, ни лица, ни ее любимые цветы – ничего не осталось. Зато Владимир Васильевич как живой перед глазами.
ЧАСТЬ 3
На кого я похож, запакованный в спальник, лежащий на голой земле среди ночи в степи? Глядя через костер – на кинострашилу из-за теней от черт лица. Уйди на десять шагов, буду неузнаваемым объектом живой или даже неживой природы. А для дальнего пешехода я неприметное условное обозначение, меня, была б охота, можно только предположить. И те мысли в голове, и то прожитое, и куда теперь это добро девать?
Как все интересно оборачивается. Я только и делал, что жил да жил, не пропуская ни дня, ни каждого мгновения, как прилежный школяр. Ну и? Где тот дальний пешеход – мнимый слушатель, и где поколения предков, о которых даже я, давний родственник, хочу но ничего не могу узнать.
Как-то пытал отца на предмет старины. И что же: от прадеда только запрятанную в чулан саблю общим усилием вспомнили, и все: а кто он такой, любил ли пюре или крутые яйца, главная жизненная мечта родоначальника – все прах. А сунься в вековую глубь, так там, вообще, пустыня, как будто никого и не было. Ау!
Мир странным образом меняется, если вдруг удастся каким-либо способом душу потревожить или умереть, ненасовсем, конечно, а только наполовину.
Зачем помню белый потолок? Это же совершенно второстепенная деталь. Я должен помнить медицинскую сестру и доктора, и еще что-то значительное, из глубин сознания, как то: долг перед родиной, дети-сироты, скорбящие родственники и еще, что по идее должно всплывать из памяти в этот важный момент. Почему все не так?
Через несколько минут потолок подернулся пеленой, будто в воздухе, как на воде, образовались волны. И сразу же не захотелось ни о чем говорить. Окружающая действительность закружилась, а к горлу изнутри подобралось незнакомое ловкое безволосое существо размером с кулак. Помедлив чуть, затрепыхалось и юркнуло через рот наружу прочь. В тот же миг удивительно легко стало дышать, несмотря на то, что дышать я, видимо, перестал. Потом не помню, что было – просто темно и скучно. Но вскоре заметил себя бледного и серьезного с высоты метра три.
Вот тут я вспомнил, что пора испугаться, попытался закричать и вернулся на место. Трудно сделать первый вдох. Хочется, чтоб тебя шлепнули по заднице, как новорожденного, или ущипнули для доказательства существования.
В вену воткнули иглу, влили для пользы жизни инородную жидкость, а через час выпустили на улицу восвояси. Я брел через толпы азиатских людей без цели и в неизвестном направлении. В основном виделось небо и почти ничего внизу. На самом деле наверху ничего чудесного или достопримечательного не было. Так, синее что-то. Но вместе с тем я чувствовал присутствие чего-то важного. Сверху лились еле слышные неразборчивые звуки странной музыки, которая по существу и не слышалась, а только казалась. Небо молчало, а люди шумели. Но для меня было все наоборот. Гущу народной массы я слабо ощущал, будто ее поместили в аквариум, а меня оставили снаружи наблюдать за молчаливыми иными существами со странными манерами.
Мир и живое в нем стали не то чтобы чужие, отдельные сделались. Чужие, это когда тебя обижают или не любят до такой степени, как запланировал. Чужие появляются, когда ты – пуп земли, любитель себя, дражайший.
Лечу над землей как в чудном сне – покойно и уютно без всякой на то причины, от существования лишь. Люди стали родней и любимей, но вместе с тем ни с одним не хочется особенно дружить. Я стал одинок, но осознал это только спустя время, когда окончательно убедился в постоянном присутствии какой-то невидимой стены, отгораживающей меня со всех сторон и не пускающей наружу сродниться с тем, что вижу. Я зажил в кино с героями из случайных прохожих. Ума не прибавилось и прозорливости тоже, зато почувствовал присутствие чего-то главного, одного-единственного, благодаря чему мир и процессы, в нем происходящие, сделались понятыми, как железнодорожное расписание. Стало жаль членов правительств, которые живут в атмосфере неискренности, и всех капиталистов, которые не тем, чем надо, заняты. Жаль умирающих с голоду ребятишек в недоразвитых многодетных странах. И совестно чувствовать себя на месте среднего американца, который в состоянии прокормить небольшую голодающую чернокожую республику, но почему-то не делает этого. Стыдно ездить на авто с космической ценой, когда другой голый бродит в тоске-печали среди пустынной местности, нуждаясь в ласковом слове и материальной помощи.
Худой африканский человек! Возьми мои вещи и улыбнись. Ведь радость очень нужна во время существования на нашей с тобой земле.
1 2 3 4 5 6 7 8