ВЕЛИКИЙ ЗАКОН ДОКТОРА СТРОПТИЗИУСА


ПРОЛОГ
Однажды осенью, в 15... году, в пятницу, в харчевне "Ганс и Грета",
что близ Лейпцига, отдыхала компания охотников-балагуров. Захмелевшие от
лесного воздуха молодые люди уплетали жареную свинину с капустой,
прихлебывали пиво и дружно хвалили убитого зайца, тушка которого лежала
тут же, на столе. Им усердно помогал робкий болезненный мальчик лет
двенадцати. Спотыкаясь в огромных деревянных башмаках, он носил из погреба
пиво, изо всех сил стараясь угодить хозяевам и гостям. Ему мимоходом
давали тумака и Ганс, и Грета, а иногда кто-нибудь из
весельчаков-охотников смеху ради выкручивал ему ухо.
- Михель, грязный поросенок, а ну, живо! Смотри у меня!
- Михель, нищенское отродье, улыбайся гостям! Не корчи постную рожу!
Ты не в кирхе!
Мальчик послушно улыбался, кланялся и украдкой вытирал грязной рукой
слезы.
Насытившись, балагуры дружно запели свою любимую охотничью песню, о
том, как приятно сидеть в теплой комнате, в веселой, дружной компании,
есть жареную свинину с капустой и пить пиво, в то время как на улице
грязно и мокро, а в лесу воет страшный Вервольф. В такт пению они били
пивными кружками по столу и раскачивались.
Частые вспышки молний освещали окрестности веселого города Лейпцига.
Лил дождь. Внезапно гром тряхнул харчевню так, будто рядом взорвалась
сотня бочонков с порохом. Охотники смолкли, не допев последнего куплета.
Михель уронил пивную кружку и перекрестился.
Жгуче-красная молния ударила в дверь и вышибла ее. В харчевню, важно
стуча копытами, вошла гладкая рослая лошадь. Следом, держась за ее хвост,
ступал высокий, ярко одетый господин в шляпе с орлиными перьями. Подмигнув
оторопевшей хозяйке, господин веско сказал:
- Моему коню овса прошу не давать.
Никто ничего не посмел ответить яркому пришельцу, тем более, что он
высокомерно представился:
- Можете называть меня господин Бургомистр.
Лошадь всхрапнула и оскалилась. Блестящий бургомистр тут же выдернул
из-под побледневшего Ганса табурет и сел лицом к компании, заслонив собой
очаг.
- Эй, старушка! - звучно приказал он Грете. - Пива! И побольше!
Михель моментально нырнул в погреб. Бургомистр брезгливо схватил со
стола тушку и со словами: "Все, все уходит туда, откуда нет возврата!" -
бросил чужую добычу прямо в огонь. Но никто из охотников даже не пикнул.
Довольный бургомистр по-свойски придвинулся с табуретом к столу и сожрал в
один присест все, что там стояло. Кости он метко швырял в Ганса с Гретой.
Те только приседали и кланялись - не каждый день в бедные харчевни
заглядывают бургомистры!
Появившийся Михель робко поставил перед знатным гостем дюжину кружек
с пивом. Незнакомец все вылил в очаг, погасив огонь, а последнюю кружку
опрокинул на голову мальчика, потом взял его за подбородок, всмотрелся и
начал хохотать, подпрыгивая на табурете:
- Постой, братец, да ведь я тебя знаю!
Михель молитвенно сложил руки на груди:
- Неужели вы знали моих бедных родителей, добрый господин?
Слезы вперемешку с пивом струились по его щекам.
- Ты спроси, кого я не знал! - продолжал грохотать бургомистр. - Эй,
хозяйка! - он поманил Грету. - Продай мне этого щенка! На вот, держи, - он
выхватил из под плаща толстый кошель и бросил его под ноги Грете.
Бургомистр свистнул лошади, схватил окаменевшего от страха Михеля
поперек туловища и был таков.
Они понеслись по дорогам Германии. Веселый бургомистр иногда бил по
шее рыдающего мальчика. Михель в отчаянии молотил слабыми руками по спине
лошади и звал на помощь добрых людей. Конечно, хозяева плохо обходились с
ним, но бургомистр внушал ему непреодолимое омерзение. Михель охрип и
почти ослеп от слез, а бесчувственный бургомистр всю дорогу громко смеялся
и плевал в небо.
Через два часа лошадь принесла всадников обратно к воротам Лейпцига,
которые открылись перед ними сами. Лошадь уверенно зацокала по темным
кривым улочкам. Путь был ей знаком. По дороге бургомистр ругал обывателей
за то, что они спят, когда он, бургомистр, бодрствует.
Наконец, лошадь остановилась около двери домика в тупичке. Во втором
этаже светилось одно окно. Бургомистр с Михелем под мышкой взлетел по
лестнице и ворвался в затхлое мрачное помещение.
Михель глянул по сторонам и в ужасе закрыл лицо руками - в своих
страшных снах так он представлял себе преисподнюю. К потолку было
привязано блеклое чучело крокодила. В углах застыли обнимающиеся скелеты.
Всюду мерцали стеклянные приборы. В больших прозрачных банках извивались
гады.
У ярко горящего очага над кипящим котлом замер человек в черной
мантии с серебряными звездами. Остроконечный длинный колпак его упирался
почти в потолок.
Бургомистр швырнул Михеля в угол как котенка, и молча заключил в
объятия ученого. Подержав так друга минуты две, бургомистр молвил:
- О, беспокойная душа, ваше окно подобно маяку в этом океане
человеческого невежества! Я, пхе-пхе, сердцем отдыхаю только среди ваших
реторт и фолиантов.
- Польщен... Признателен... Смущен... - начал кланяться чародей. -
Ближе к огоньку не угодно ли?
Бургомистр отрицательно покачал головой:
- Спешу, мой друг. Хотя, в общем, у нас впереди Вечность. Мы можем
позволить себе побездельничать. Мой друг, я хочу подарить вам одну
бессмертную душонку. Сын почтенных родителей, пхе-пхе... Поди сюда, - он
подтащил Михеля к очагу и взял его за ухо. - Это вам, доктор, будет
утешение на старости лет. Только секите его почаще. Боритесь с его
Натурой!
- Может быть, сделать из него чучело? - быстро предложил доктор.
- Как хотите, мой друг. Я не берусь судить о путях, которыми вы идете
в науке. Сейчас науки - это не мое призвание. Я, скорее, поэт. Если
хотите, философ.
Ученый муж снял колпак и сделал неловкое подобие книксена. Бургомистр
уже почти вышел из мрачной кельи, но на пороге вдруг обернулся и напомнил:
- Боритесь, боритесь с Натурой этого ребенка! Мать его была дура
редкостная, а отец - человек порочный и вообще лжеученый. С отцом мы уже
почти было нашли общий язык, но он меня провел. Теперь я в людей не верю
вообще. Обидели вашего бургомистра, пхе-пхе... А дитя мне жаль... Хоть его
оберечь бы! Я буду справляться о мальчугане.
Тяжелая дверь захлопнулась за бургомистром.
- Поди сюда, ребенок, - поманил ученый Михеля. - Забудь все, чему
тебя учили. Теперь ты будешь служить только Науке и исключительно в моем
лице.
Михель заплакал: лицо ему не понравилось. Ученый муж не обратил на
это никакого внимания. Он длинно, с наслаждением зевнул, скинул мантию,
улегся на мягкое ложе, обложил себя подушками и приступил к процессу
обучения:
- Протри эту реторту, да смотри, не разбей ее! В ней заключен мой
главный враг, курфюрст Баварский. Не смотри на меня такими глазами,
мальчик. Я просто обратил его в муху. Потом я обучу тебя этой штуковине.
Только веди себя примерно. Главное - будь терпелив, дитя мое. Будь
настойчив. Помни - в Природе ничего таинственного нет! Я знаю ее, как свои
пять пальцев. Я покорил ее еще в юности. А курфюрст Баварский не поверил в
мое могущество, за что и наказан. Ишь, как жужжит, его светлость!... Ты
протирай пыль, протирай, мальчик... Если ты что-нибудь разобьешь, я
тебя... хр-р-р... в паука обращу... сейчас я засну. Главное - никогда не
смей меня будить. Я буду спать долго. Знай - в это время я общаюсь...
хр-р-р... с астральными телами... Небо, как мне всегда было известно,
состоит из девяти хрустальных сфер... Иные из них... хр-р-р... поют...
Природа и Натура... Только Природа и Натура!.. Хр-р-р-р-р...

ПАША
Павел Трофимчук торопился с работы домой. Сырой дым висел над Мойкой.
Мелкие снежинки таяли в черных лужах. Ветер заглушал шаги прохожих,
раздувал полы пальто. Трофимчук завернул во двор своего дома и в темноте
ступил в лужу. В правом ботинке захлюпало.
Дома Трофимчук с досадой рассмотрел подошву и задумался. Нужна была
новая обувь. До зарплаты оставалось три недели. Брать деньги в долг
Трофимчук считал недостойным самостоятельного мужчины. Он порылся в шкафу,
выбирая, что бы продать, но ничего ценного не нашел. Внезапно вспомнив, он
вытащил из-под кровати старый деревянный чемодан и достал оттуда дедовскую
иконку с изображением какого-то архангела. Трофимчук, морщась, надел
рваный ботинок, завернул икону в газету и вышел из комнаты.
Жизнь не баловала Павла Трофимчука. Он рано остался без родителей,
был вынужден уйти с первого курса финансового техникума и самостоятельно
зарабатывать на хлеб. Ему было двадцать три года, и он занимал скромную
должность завскладом большого института, который сокращенно назывался
"ВНУХИ". Артистическая душа Павла тянулась ко всему загадочному, поэтому
он не хотел знать, как расшифровывается название института. Когда же
случалось ему разговаривать с бывшим одноклассником, то на вопрос, где он
работает, Паша уклончиво отвечал: "Н-да... Если взять науку в общем
объеме, то это глыба!"
У Трофимчука было приятное мягкое лицо и приветливая улыбка. Синие
глаза ясно смотрели на окружающий мир. Денег ему не хватало.
Иконку Паша нес показать и, если удастся, продать, бывшему соученику,
студенту-искусствоведу Шуре Петрову.
На одной из линий Васильевского острова Трофимчук разыскал нужный
дом, вошел в длинную сырую подворотню и вдруг услышал тихий плач. Павлу
показалось, что это ребенок.
- Чего ревешь, пацан? - спросил он в темноту.
- Какой я пацан! - зарыдали в ответ.
- Ты - Петров? - щуря глаза, удивился Трофимчук и зажег спичку.
Огонек осветил дрожащую фигуру, прижавшуюся к мокрой стене. Петров
испугался и закрыл лицо ладонями.
- Не надо света, Паша!
- Тебя выгнали из Академии художеств, Шура?
Петров хрипло, простуженно зарыдал:
- Отовсюду меня выгнали! Никто я теперь! Понимаешь - никто!!!
- А я принес продать тебе икону. Ботинок каши просит, а новый купить
не на что.
- Какая икона?!! - заголосил Петров, и на бледном лице его брови
сошлись "домиком". - Не Шура я теперь! Не Петров!
- Как это? - не понял Трофимчук. - Фамилию сменил, что ли?
- Сменил, сменил! - запричитал бывший Петров. - Тебе бы так сменить!
Амадей я теперь! Вампирский!!!

После разговора в подворотне жизнь Трофимчука внешне не изменилась.
Он по-прежнему аккуратно исполнял свои обязанности заведующего складом.
Единственное, что можно было поставить ему в упрек - он слишком часто
опаздывал на работу после обеденного перерыва. Никто не знал, что
Трофимчук уже год, как не обедает вовсе! В час дня он аккуратно снимал
свой черный сатиновый халат, надевал старенький пиджачок с ватными плечами
и удалялся в неизвестном направлении с деревянным чемоданом в руке.
Однажды в ветреный зимний день около двух часов машинистка "ВНУХИ"
Вита Морошкина от нечего делать бродила по Кузнечному рынку. Обеденный
перерыв кончался. Морошкина, не спеша, выбирала себе лакомства, чтобы
скрасить оставшуюся половину трудового дня. Она шумно разругалась с
продавцами, ничего не купила и разгоряченная, довольная, покинула торговые
ряды. Совершенно случайно она бросила взгляд в сторону кучки старушек,
продававших вязаные шапочки и рукавицы. То, что увидела Морошкина, изумило
ее. Рядом со старушками стоял неподвижный, побледневший от мороза Павел
Петрович Трофимчук. У ног его был раскрыт деревянный чемодан. Трофимчук
продавал искусственные цветы из перьев и бумаги!
Давясь от распиравшего ее смеха, Морошкина подбежала к нему и
закричала:
- Ба, какая встреча! Павел Петрович! Почем торгуем? Ах-ха-ха-ха-ха!
Синий взор Трофимчука был устремлен мимо Морошкиной. Прозрачным,
чистым как у снегурочки голосом он молвил:
- Полтора рубля штука. Желаете, девушка? Полтора рубля.
Морошкина отскочила от юного завскладом и галопом понеслась на
работу. Не сняв шубы, она вбежала в канцелярию, упала на стол и
возбужденно закричала: -
- Что я видела! Нет, вы не поверите, что я видела! И не говорите, что
поверите!
Три машинистки окружили ее.
- Нет! - замахала руками Вита. - И не спрашивайте, что я видела! все
равно не скажу. Но если бы вы знали, что я видела, вы бы ни-ког-да не
поверили!
Она рассыпала сигареты из пачки, расшвыряла деловые бумаги и побежала
в соседнюю комнату. Там повторилась такая же сцена. Через полчаса
Морошкина вернулась в канцелярию, а за ней шла толпа с горящими от
любопытства глазами. Морошкина интриговала всех взглядами, прищелкивала
язычком, взбивала локоны и строила глазки в пространство.
Внезапно в канцелярию вошел строгий, подтянутый Павел Трофимчук с
деловыми бумагами.
- Ах-ха-ха-ха-ха-ха-ха! - рассмеялась ему в лицо Вита.
- Мне бы бумажки перепечатать, - твердо сказал Трофимчук.
Вита цепко схватила его за руки.
- Сказать, или не сказать, Пашуля, что я видела?
Она повернулась к толпе любопытных:
- Посмотрите на него все! Правда, красивый? Павлуша, вы могли бы
сделать карьеру в кино с вашей внешностью!
- Пустите, - попросил Трофимчук, потупившись и не решаясь вырвать
руки.
Толпа любопытных ничего не понимала, но все согласились, что
Трофимчук действительно очень хорош собой.
- Так сказать или не сказать? - заглядывала ему в лицо Вита.
- Мне что. Говорите. Бумажки только перепечатайте. Работнички...
- А Трофимчук на рынке торгует! Всяким хламом! - выпалила Вита и с
напускным ужасом отшатнулась от него.
- Не хлам это вовсе, - угрюмо заметил Трофимчук. - Цветы. Людям
радость.
Но Вита уже забыла про него. Она демонстрировала сослуживцам свою
неизвестно кем испорченную пишущую машинку:
- Представляете, сломали! Ну, ни на минуту нельзя отлучиться с
рабочего места. Прихожу, сажусь работать и здрасьте-пожалуйста! Сломана!
Вы представляете?
Все лениво представили эту картину.
Внезапно Трофимчук возвысил голос:
- Не хлам это. Цветы, товарищ Морошкина.
- А? Что такое? Вы еще здесь, Паша? Вы же видите - машинка сломана! Я
не могу перепечатать ваши бумажки!
Трофимчук стоял, опустив вдоль туловища руки. Синие его глаза с
тоской смотрели на Морошкину.
- Не из интеллигентов я, Виктория Петровна, вы уж извините. Не кончил
институтов. Не было у меня папы-генерала. И роялей разных дома не было.
- Да что с вами, Павел Петрович? Вы что, шуток не понимаете?
Трофимчук пристально смотрел на Виту. Лицо его не двигалось.
Шевелились только бледные губы.
- Может и не понимаю я ваших шуток, Виктория Петровна. Темнота я.
Деревня. Вы вот поиздевались, и вам приятно. А я тоже себе хочу
удовольствие сделать. Вот и говорю. Торгую я, да. Цветами. А цветочки из
бумаги цветной делаю. Не помогают мне состоятельные родственнички. Я им
помогаю. На театры да на книжки с картинками нету у меня денег.
- Нет переживай, Паша! - стали утешать его машинистки. - Ты же знаешь
Виточку!
- Поболтали, товарищи, и расходитесь по рабочим местам.
- Вы думаете, я собака, - не унимался Трофимчук.
- Ну почему - собака? - капризно спросила Вита. - Вы больше похожи на
камышового кота. У вас такие же круглые глаза и белые острые зубы.
Мя-я-я-у-у!
Трофимчук запрокинул голову и тоскливо провещал:
- Я знаю, все вы считаете меня собакой. Но я не собака. Нет. Не
собака я.
Тут все захохотали. Трофимчук бледно улыбнулся и, опустив глаза,
вышел.
На следующий день его на работе не было. Сослуживцы корили Виту. Все
считали ее причиной внезапного отсутствия завскладом. Через два дня
Трофимчук позвонил на работу и сказал, что болен. Сослуживцы
заволновались: сирота-завскладом лежал дома один и некому было подать ему
стакан воды! Вите предложили навестить больного и тем загладить свою вину.
Она охотно согласилась сделать это в рабочее время.
Купив пакетик кефира, пучок петрушки, рулон цветной бумаги и один
апельсин, Морошкина рассеянно плелась по набережной Мойки. Она нашла дом,
поднялась на второй этаж и постучала в дверь ногой. Ей открыла соседка.
Вита прошла в самый конец коридора и перед дверью стала стряхивать с шубы
снежинки. В комнате возбужденно разговаривали. Вита прислушалась.
- Паша, дорогой, - всхлипывал юношеский голос, - не скрывай от нас
ничего! Скажи, какие наши шансы? Могут ли они помочь?
1 2 3 4 5