Правда, с позиций «третьего», находящегося вне контакта, деятельность из состояния «я могу» порою воспринимается как высокомерие, нарушение исходного равенства («я такой же, как ты»), и в этом есть доля истины.
Ибо высокомерие пребывающего в ОС действительно означает высокую меру человеческих возможностей, меру могущества, а не ее имитацию. Высокомерность осуждается и отвергается с позиций низкомерности, с позиций исходного равенства в бессилии. Обращение кажется высокомерным тому, кто привык к низкой мерке, считая ее единственно достоверной ипостасью человека.
Унижение впервые дает себя знать по контрасту с наличием более высокого уровня – возвышения, возвышенности духа ( в том числе и в самом прямом, энергетическом, «антигравитационном» смысле).
В сущности, все униженные – это не пожелавшие или не сумевшие возвысить себя; чем больше их количество, тем сильнее социальная тяга вниз; как раз необжитость высокого уровня внушает подозрительность ко всякому пребывающему в нем, тот отрицательный оттенок, связанный с понятием высокомерия.
Но высокомерие – это и напоминание, и спасительный шанс принять ту же мерку, во всяком случае, утверждение того, что высокая мерка есть.
Очень точное наблюдение можно найти у Гегеля: «Великий человек имеет в своем облике нечто такое, благодаря чему другие хотят назвать его своим господином; они повинуются ему вопреки собственной воле, вопреки их собственной воле его воля есть их воля» [].
Трудно сказать точнее об отношении окружающих к могу, пребывающему в ОС. Словно бы Гегель совершал прогулки вместе с могами по линиям Васильевского острова.
Можно высказать и такое соображение: необходимость хранения высокой мерки, необходимость того, чтобы она не стерлась в эстафете поколений (что было бы невосполнимой потерей человечества, утратой надежды на будущее могущество) в какой-то степени обезоруживает окружающих перед ее ответственным исполнением, открывает все двери при достоверном предъявлении «я могу» и напротив, продуцирует ярость и неизбежное возмездие в случае профанации, недостоверного предъявления, стирающего понятие об истинной высоте достоинства.
Впрочем, когда я изложил эту мысль Зильберу, он призадумался и сказал, что я прав только отчасти, а вообще-то присвоение «я могу» глубочайшим образом репрессировано культурой с того времени, как победил принцип рациональности: мог входит в ОС вопреки запрету и забвению, вот почему всякая практика в ОС, утверждающая могущество человека, с позиций культуры оказывается аморальной, «бесчеловечной», «преступной» и т.д., одним словом, угрожающей пребыванию человека в привычном ему низкомерии…
Еще несколько замечаний о состоянии «я могу».
Если суммировать соответствующую установку общества одним кратким девизом, то девиз будет звучать так: туда нельзя. Похоже, что на каком-то этапе ранней человеческой истории произошло сражение между двумя конкурирующими, враждебными друг другу моделями развития сознания, между двумя потенциальными векторами духовной эволюции – между Логосом и – назовем это так – Могосом. Сражение продолжалось долго, не менее семи столетий, и закончилось победой Логоса, что и было закреплено в области веры отождествлением Логоса с божественной эманацией («и слово было Богом»), а в области разума – торжеством рациональности, т.е. совершенствованием или эволюцией интеллекта с помощью внешних подпорок, разного рода искусственных средств – текстов, инструментов, приборов.
Следы этой глобальной борьбы можно встретить в любой культуре, адептам поверженных учений (точнее говоря, практик) был приклеен ярлык «нечистых сил», «порождений ада», «демонов» и т.п. Скажем, поверженная практика Авесты, последний исторический оплот Могоса, носителями светлого начала считала асуров, темного – дэвов. В соседней Индии дэвы – это боги, а асуры – носители зла.
Одним словом, широкая и разветвленная практика магов была «разбита на кусочки», на бессмысленные остатки и вытеснена с санкционированного места в общественном сознании; с тех пор это место принадлежит науке и религиозной практике, Основным приемом которой является молитва-просьба (унижение) вместо приемов овладения (возвышения). В таком фрагментарном виде, в виде груды осколков (да еще и занесенной пылью времени) магия, культивация Могоса дошла до наших дней, и в таком виде осмеять ее и правда легко. Но уже восстановленная могами, а по большей части впервые установленная ими практика смеха не вызывает. (Смешно лишь то, что удалось обезопасить.) Мог, пребывающий в ОС и в других доступных ему состояниях, скорее теперь посмеется над поклонниками Логоса, ибо все они – и преуспевшие, и не очень – немоги.
Taken: , 1Чары
Чары (или чарья на санскрите) – это обобщенное название сил и приемов, изменяющих определенным образом поле сознания. Силы эти присутствуют в сознании каждого так же, как дар речи или способность к предметному восприятию мира – но у немогов чары связаны, как бы взаимно нейтрализованы в результате обретенного человеком островка устойчивости, состояния, которое по-английски называется sanity, а по-русски – «быть в своем уме». Строго говоря, «здравый ум», или «нормальность» – это и есть состояние связанности чар, а практика могов высвобождает чары из сцеплений и представляет собой набор упражнений, иначе говоря деятельность, инспирированную и управляющую силами чарья. Внезапный выход «прикованных призраков», самопроизвольный взрыв при отсутствии каналов деятельности чрезвычайно опасен: в случае неумения направленно ими пользоваться, он может привести к прекращению состояния «в своем уме» и даже к невозможности вновь вернуться к нему.
В состоянии «я могу» чары струятся сами собой, излучаются в виде энергетического фона, – они готовы к пользованию, они «под рукой». Отваживаться на работу с чарами, на исследование их возможностей и последствий – и значит стать могом. Соответствующий раздел практики очень разнообразен у всех петербургских могуществ и, конечно, имеет свои особенности.
Припоминаю случай в ресторане «Прибой», где было проявлено, на мой взгляд, достаточное изящество, то, что моги высоко ценят (примерно как поэты стиль) и даже охотно рассказывают друг другу о маленьких шедеврах, изящных находках (увы, незнание жаргона, которым густо оснащена речь могов, может помешать надлежащему восприятию).
Как-то я оказался в «Прибое» вместе с Зильбером и его стажером (не помню имени, он так и не стал могом). Официант принес мне сто грамм коньяка, а Зильберу и стажеру по бокалу шампанского (кажется, единственный алкогольный напиток, который дозволен в могуществах). Зильбер впервые зашел в Прибой, но, похоже, официанту уже приходилось встречаться с могами, что с удовлетворением отметил и Зильберштейн: «Школа есть». Мог отпил глоток шампанского и стал беседовать со стажером (тот раньше занимался каратэ и еще чем-то из восточных единоборств, затем стажировался в рижском могуществе, приехал в Питер и упросил Зильбера попрактиковать его пару недель). Речь как раз зашла о каратэ. Зильбер заметил, что мастерам каратэ и вообще востоку хорошо знакомо Основное Состояние – без пребывания в ОС любой поединок или бой, какие приемы бы в нем ни использовались, неотличим от простой драки. Стажер согласился, но заметил, что опыт каратэ «как-то трудно заимствовать» и он ему «мало помогает».
Зильбер удовлетворенно хмыкнул и поднял вверх ладонь (надо признать, что Зильбер и Гелик охотнее прочих предавались рассуждениям, а Зильбера я даже назвал бы словоохотливым, что не слишком типично для мога). – То-то и оно. А в чем тут дело, коллега, не догадываешься?
– Видимо, все-таки разные состояния. Радиус действия, что ли, разный.
– Почти допер. У каратиста очень узкий вход в ОС – слишком технический и однозначный. Он как бы влезает в ОС – с помощью привычных движений, разученных назубок. И вместо «я могу» у него получается «вот здесь я могу» – он весь сжат в этих рамках. ОС у него подпирается привычкой и освоенностью территории, – за рамками – за пределами боя мастер не в силах справиться со своим неможеством… А все привычка пользоваться одним-единственным оружием – поневоле попадаешь в зависимость от оружия – как рыцарь в латах.
– Ясное дело. Автоматизм и дает гарантию уверенности.
– Вот видишь. А ведь ОС предшествует всяким гарантиям. Поэтому ты чепуху порешь, уважаемый партайгеноссе. Тут ведь дело такое – что-то всегда предшествует. И у немога в том числе. Он ведь почему «немог»? Потому что еще до всякой практики у него засела дурацкая установка: «я не могу». Еще ничего не попробовал, а уже сжат и скован, потому что «не могу», дескать. Да кто сказал, что ты не можешь, и кто тебе мешает мочь? Немоги думают, что мы самовнушением владеем, потому и моги. А я бы сказал, что первая техника – избавление от самовнушений. Надо прежде всего перестать внушать себе ежеминутно «не могу», перестать дрожать от неможества и делать все вслепую – тогда и мочь будешь. «Могу» – это больше, чем «знаю», или чем «обучен». Раз «могу» – то могу и знать, и обучиться, и обучить – из ОС, а не для ОС. Практику могов, почти всю, можно усвоить только из Основного Состояния. А ты говоришь: «нет гарантий, вот и не могу», – все наоборот, коллега, «не можешь» – значит нет и не будет тебе гарантий. Моги».
Тут я вмешался, поскольку меня заинтересовал ход мысли Зильбера, и я решил сообщить ему итог своих недавних размышлений.
– Слушай, Зильбер, я вот что думаю. Может быть, мы все в чем-то, в какой-то узкой области моги? Или хотя бы так. Каждый приобщенный к творчеству, вообще всякий мастер – мог в том, в чем он мастер. Ну, по крайней мере в какие-то минуты, на вершинах своего мастерства. Рафаэль, расписывая Сикстинскую капеллу, разве не был вдохновлен, разве не из состояния «я могу» сотворены полотна Ван-Гога, книги Гете, музыка Баха? Может, определенный талант, присущий человеку, как раз и состоит в указании того пространства, в котором «я могу»? И тогда мог – просто тот, кто не ограничивает себя одной сферой, – как ты говоришь, техническим и зависимым способом вхождения в ОС, но может продлять и распространять ОС за пределы «таланта». Что скажешь?
– Говоришь, все мы «немножко моги», – прищурившись, произнес Зильбер. – Ну, в чем-то ты прав. Но столь же и неправ. ОС это азбука, с него только начинается обретение могущества. Поэтому очень подозрительно, с чего это люди так обожествляют минуты вдохновения? Тут тебе и труд, и муки творчества, и вообще все эпитеты из Евангелий. Поэты сплошь пишут о том, какое божественное состояние испытывает поэт, да и другие художники в широком смысле слова дают все больше зашифрованное описание испытываемого состояния вместо того, чтобы творить, мочь и делать из утвержденного плацдарма духа. А главное, обрати внимание, все творческие взлеты, все «таланты» приписаны к Логосу, к какому-то крайне искусственному и вычурному занятию, если вдуматься. Ну почему это обязательно надо браться за кисть, ставить перед собой мольберт, раскладывать краски и вычислять перспективу? Или нанизывать созвучия? И все вокруг убеждают, что сие странное занятие бесподобно и божественно, и дано лишь избранным. А стоит выйти в своем «могу» за эти причудливые барьерчики, именуемые условностью искусства, и заняться чем-то безусловным, проявить энергетику сознания прямо среди вещей, стихий и душевной суеты ближних своих, так сразу ты уже не избранник богов, а нарушитель предвечных установлений, одержимый нечистой силой. Почему освещен (или «освящен» – я не уточнил) только один путь к созданию подобий, да еще и самых безопасных и трудоемких? Может, кто-то заинтересован навечно приписать могущество к условности и прославляет это всячески как гениальность и божественность? Вдруг кто-то боится конкуренции? – И Зильбер лукаво взглянул на меня. – Ты попроси у Гелика его рукопись. Может, даст почитать, там у него любопытные соображения имеются.
Но тут стажер, которого видно мало интересовал такой поворот беседы, прервал нас.
– Зильбер, а кто кого победит, мог или каратист?
– Хочешь попробовать, что ли? – улыбнулся Зильбер.
– Да нет, я так. Я не про поединок говорю, – тут ясно, что любой каратист завязнет в возвратке и покалечится. Но по ударам. Вот, скажем, на шестом-седьмом дане ребята разбивают четыре кирпича и пальцем протыкают дверцу стандартного шкафа из ДСП. Ведь мог не сможет без тренированного удара это сделать?
– Как тебе сказать? – улыбнулся мог. – Ну разве что так: однорукий человек, конечно, лучше управляется одной рукой, чем человек нормальный той же одной рукой…
Но тут внимание мога привлек соседний столик, а я вспомнил почти такой же разговор Рама с ребятами из секции. Кстати, случай, пожалуй, даже типичный, что неудивительно, поскольку среди желающих стажироваться и сколь-нибудь подходящих для этого очень часто встречаются «искатели самосовершенства» – доморощенные йоги, интересующиеся мистикой, и, конечно же, занимающиеся разного рода «восточными единоборствами». Из этого контингента приходит большинство стажеров. Рам отобрал трех ребят и велел им приходить в котельную на Петроградской, где он сам работал оператором и где была одна из резиденций Василеостровского могущества. После чего произошел любопытный эпизод: местный сэнсэй, тренер группы, очевидно, в припадке профессиональной ревности предложил Раму своеобразный вызов. Сложив стопочной пять кирпичей, он обратился к группе: «кто сделает все пять?» Ребята промолчали, и сэнсэй, подойдя к кирпичам и постояв в сосредоточенности полминуты, красивым ударом расколол всю пятерку. Затем тренер вновь сложил стопочку и предложил Раму: не желаешь ли поразмяться, дескать? Ситуация становилась интересной.
– У тебя какой предел? – поинтересовался Рам.
– Ну, пять-шесть разбиваю, как видишь.
Притихшая группа ждала продолжения.
– А если восемь, – непринужденно спросил Рам.
– Восемь не получается. А ты? Можешь?
– Могу, – сказал Рам, оценивающе взглянув на кирпичики. – И даже десять. Причем могу это сделать тобой.
– Как это, – удивился сэнсэй, – что ты имеешь в виду?
– Очень просто. Ты подойдешь и расколешь десятку – если я буду тобой бить, конечно. Попробуем?
Тренер замолчал, недоверчиво поглядывая на Рама Охотника, а тот, повернувшись к избранной троице, спросил одного из парней:
– Хочешь десять кирпичиков поломать?
– Хочу, – ответил парнишка. – Но я больше трех не пробовал.
– Это ничего. Пробовать буду я. Давай разминочку. А уважаемый гуру добавит пока пять сверху.
Тренер послушно добавил кирпичей, и Рам, встав со стула, пристально всматривался в движения каты []. Движением мизинца он сопровождал удары по воображаемому противнику, и было заметно, как он постепенно перехватывал управление двигательной системой парнишки, подчинял себе реактивную схему, переводя исполнителя как бы на автопилот.
– Пошел, – сказал, наконец, Рам, и парень, не прекращая каты, приблизился к помосту с кирпичами. По следующему сигналу был нанесен резкий удар, и стопа кирпичей раскололась надвое… Притихшая группа шумно вздохнула.
– Ну, никто не хочет с ним бой провести? – поинтересовался Рам.
Желающих не нашлось. Эффект, надо признать, был ошеломляющим. Этот случай неплохо демонстрирует принцип действия чар, очевидно, известный и древним магам – избирания привода, или выходного усилителя для конечного действия.
Начинающий каратист оказался в роли сказочного героя, получившего волшебную силу, притом что он был не субъектом собственных сил, а агентом этой посторонней, ему не подчиненной, наоборот, подчиняющей его силы. Применяя старое, но точное выражение, можно сказать, что он был заколдован, или на время околдован исходившим от Рама могуществом. Действие чарьи, таким образом, в сущности схоже и действием других естественных сил, которые человек способен перераспределять с помощью особых, подходящих устройств. В работе «Иенская реальная философия» Гегель назвал это «хитростью разума»: «На широкий конец мощи воздействуют острым концом хитрости».
Простейший пример такого перераспределения воздействий – обыкновенный топор: он ведь не добавляет силы, а просто собирает ее в нужном месте. Легкое усилие – и полено расколото на две части. А попробуй взять его голыми руками! Вот и искусство чарья во многом сводится к выбору и настройке нужного инструмента, посредника; собственно энергетический компонент воздействия не так уж и велик; инструмент тем и отличается от подручного средства, что он легок и удобен.
Но для самого посредника-исполнителя разница очень существенная: одно дело, когда топор «сам по себе» падает сверху на подставленное полено, другое дело, когда удар наносит дровосек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
Ибо высокомерие пребывающего в ОС действительно означает высокую меру человеческих возможностей, меру могущества, а не ее имитацию. Высокомерность осуждается и отвергается с позиций низкомерности, с позиций исходного равенства в бессилии. Обращение кажется высокомерным тому, кто привык к низкой мерке, считая ее единственно достоверной ипостасью человека.
Унижение впервые дает себя знать по контрасту с наличием более высокого уровня – возвышения, возвышенности духа ( в том числе и в самом прямом, энергетическом, «антигравитационном» смысле).
В сущности, все униженные – это не пожелавшие или не сумевшие возвысить себя; чем больше их количество, тем сильнее социальная тяга вниз; как раз необжитость высокого уровня внушает подозрительность ко всякому пребывающему в нем, тот отрицательный оттенок, связанный с понятием высокомерия.
Но высокомерие – это и напоминание, и спасительный шанс принять ту же мерку, во всяком случае, утверждение того, что высокая мерка есть.
Очень точное наблюдение можно найти у Гегеля: «Великий человек имеет в своем облике нечто такое, благодаря чему другие хотят назвать его своим господином; они повинуются ему вопреки собственной воле, вопреки их собственной воле его воля есть их воля» [].
Трудно сказать точнее об отношении окружающих к могу, пребывающему в ОС. Словно бы Гегель совершал прогулки вместе с могами по линиям Васильевского острова.
Можно высказать и такое соображение: необходимость хранения высокой мерки, необходимость того, чтобы она не стерлась в эстафете поколений (что было бы невосполнимой потерей человечества, утратой надежды на будущее могущество) в какой-то степени обезоруживает окружающих перед ее ответственным исполнением, открывает все двери при достоверном предъявлении «я могу» и напротив, продуцирует ярость и неизбежное возмездие в случае профанации, недостоверного предъявления, стирающего понятие об истинной высоте достоинства.
Впрочем, когда я изложил эту мысль Зильберу, он призадумался и сказал, что я прав только отчасти, а вообще-то присвоение «я могу» глубочайшим образом репрессировано культурой с того времени, как победил принцип рациональности: мог входит в ОС вопреки запрету и забвению, вот почему всякая практика в ОС, утверждающая могущество человека, с позиций культуры оказывается аморальной, «бесчеловечной», «преступной» и т.д., одним словом, угрожающей пребыванию человека в привычном ему низкомерии…
Еще несколько замечаний о состоянии «я могу».
Если суммировать соответствующую установку общества одним кратким девизом, то девиз будет звучать так: туда нельзя. Похоже, что на каком-то этапе ранней человеческой истории произошло сражение между двумя конкурирующими, враждебными друг другу моделями развития сознания, между двумя потенциальными векторами духовной эволюции – между Логосом и – назовем это так – Могосом. Сражение продолжалось долго, не менее семи столетий, и закончилось победой Логоса, что и было закреплено в области веры отождествлением Логоса с божественной эманацией («и слово было Богом»), а в области разума – торжеством рациональности, т.е. совершенствованием или эволюцией интеллекта с помощью внешних подпорок, разного рода искусственных средств – текстов, инструментов, приборов.
Следы этой глобальной борьбы можно встретить в любой культуре, адептам поверженных учений (точнее говоря, практик) был приклеен ярлык «нечистых сил», «порождений ада», «демонов» и т.п. Скажем, поверженная практика Авесты, последний исторический оплот Могоса, носителями светлого начала считала асуров, темного – дэвов. В соседней Индии дэвы – это боги, а асуры – носители зла.
Одним словом, широкая и разветвленная практика магов была «разбита на кусочки», на бессмысленные остатки и вытеснена с санкционированного места в общественном сознании; с тех пор это место принадлежит науке и религиозной практике, Основным приемом которой является молитва-просьба (унижение) вместо приемов овладения (возвышения). В таком фрагментарном виде, в виде груды осколков (да еще и занесенной пылью времени) магия, культивация Могоса дошла до наших дней, и в таком виде осмеять ее и правда легко. Но уже восстановленная могами, а по большей части впервые установленная ими практика смеха не вызывает. (Смешно лишь то, что удалось обезопасить.) Мог, пребывающий в ОС и в других доступных ему состояниях, скорее теперь посмеется над поклонниками Логоса, ибо все они – и преуспевшие, и не очень – немоги.
Taken: , 1Чары
Чары (или чарья на санскрите) – это обобщенное название сил и приемов, изменяющих определенным образом поле сознания. Силы эти присутствуют в сознании каждого так же, как дар речи или способность к предметному восприятию мира – но у немогов чары связаны, как бы взаимно нейтрализованы в результате обретенного человеком островка устойчивости, состояния, которое по-английски называется sanity, а по-русски – «быть в своем уме». Строго говоря, «здравый ум», или «нормальность» – это и есть состояние связанности чар, а практика могов высвобождает чары из сцеплений и представляет собой набор упражнений, иначе говоря деятельность, инспирированную и управляющую силами чарья. Внезапный выход «прикованных призраков», самопроизвольный взрыв при отсутствии каналов деятельности чрезвычайно опасен: в случае неумения направленно ими пользоваться, он может привести к прекращению состояния «в своем уме» и даже к невозможности вновь вернуться к нему.
В состоянии «я могу» чары струятся сами собой, излучаются в виде энергетического фона, – они готовы к пользованию, они «под рукой». Отваживаться на работу с чарами, на исследование их возможностей и последствий – и значит стать могом. Соответствующий раздел практики очень разнообразен у всех петербургских могуществ и, конечно, имеет свои особенности.
Припоминаю случай в ресторане «Прибой», где было проявлено, на мой взгляд, достаточное изящество, то, что моги высоко ценят (примерно как поэты стиль) и даже охотно рассказывают друг другу о маленьких шедеврах, изящных находках (увы, незнание жаргона, которым густо оснащена речь могов, может помешать надлежащему восприятию).
Как-то я оказался в «Прибое» вместе с Зильбером и его стажером (не помню имени, он так и не стал могом). Официант принес мне сто грамм коньяка, а Зильберу и стажеру по бокалу шампанского (кажется, единственный алкогольный напиток, который дозволен в могуществах). Зильбер впервые зашел в Прибой, но, похоже, официанту уже приходилось встречаться с могами, что с удовлетворением отметил и Зильберштейн: «Школа есть». Мог отпил глоток шампанского и стал беседовать со стажером (тот раньше занимался каратэ и еще чем-то из восточных единоборств, затем стажировался в рижском могуществе, приехал в Питер и упросил Зильбера попрактиковать его пару недель). Речь как раз зашла о каратэ. Зильбер заметил, что мастерам каратэ и вообще востоку хорошо знакомо Основное Состояние – без пребывания в ОС любой поединок или бой, какие приемы бы в нем ни использовались, неотличим от простой драки. Стажер согласился, но заметил, что опыт каратэ «как-то трудно заимствовать» и он ему «мало помогает».
Зильбер удовлетворенно хмыкнул и поднял вверх ладонь (надо признать, что Зильбер и Гелик охотнее прочих предавались рассуждениям, а Зильбера я даже назвал бы словоохотливым, что не слишком типично для мога). – То-то и оно. А в чем тут дело, коллега, не догадываешься?
– Видимо, все-таки разные состояния. Радиус действия, что ли, разный.
– Почти допер. У каратиста очень узкий вход в ОС – слишком технический и однозначный. Он как бы влезает в ОС – с помощью привычных движений, разученных назубок. И вместо «я могу» у него получается «вот здесь я могу» – он весь сжат в этих рамках. ОС у него подпирается привычкой и освоенностью территории, – за рамками – за пределами боя мастер не в силах справиться со своим неможеством… А все привычка пользоваться одним-единственным оружием – поневоле попадаешь в зависимость от оружия – как рыцарь в латах.
– Ясное дело. Автоматизм и дает гарантию уверенности.
– Вот видишь. А ведь ОС предшествует всяким гарантиям. Поэтому ты чепуху порешь, уважаемый партайгеноссе. Тут ведь дело такое – что-то всегда предшествует. И у немога в том числе. Он ведь почему «немог»? Потому что еще до всякой практики у него засела дурацкая установка: «я не могу». Еще ничего не попробовал, а уже сжат и скован, потому что «не могу», дескать. Да кто сказал, что ты не можешь, и кто тебе мешает мочь? Немоги думают, что мы самовнушением владеем, потому и моги. А я бы сказал, что первая техника – избавление от самовнушений. Надо прежде всего перестать внушать себе ежеминутно «не могу», перестать дрожать от неможества и делать все вслепую – тогда и мочь будешь. «Могу» – это больше, чем «знаю», или чем «обучен». Раз «могу» – то могу и знать, и обучиться, и обучить – из ОС, а не для ОС. Практику могов, почти всю, можно усвоить только из Основного Состояния. А ты говоришь: «нет гарантий, вот и не могу», – все наоборот, коллега, «не можешь» – значит нет и не будет тебе гарантий. Моги».
Тут я вмешался, поскольку меня заинтересовал ход мысли Зильбера, и я решил сообщить ему итог своих недавних размышлений.
– Слушай, Зильбер, я вот что думаю. Может быть, мы все в чем-то, в какой-то узкой области моги? Или хотя бы так. Каждый приобщенный к творчеству, вообще всякий мастер – мог в том, в чем он мастер. Ну, по крайней мере в какие-то минуты, на вершинах своего мастерства. Рафаэль, расписывая Сикстинскую капеллу, разве не был вдохновлен, разве не из состояния «я могу» сотворены полотна Ван-Гога, книги Гете, музыка Баха? Может, определенный талант, присущий человеку, как раз и состоит в указании того пространства, в котором «я могу»? И тогда мог – просто тот, кто не ограничивает себя одной сферой, – как ты говоришь, техническим и зависимым способом вхождения в ОС, но может продлять и распространять ОС за пределы «таланта». Что скажешь?
– Говоришь, все мы «немножко моги», – прищурившись, произнес Зильбер. – Ну, в чем-то ты прав. Но столь же и неправ. ОС это азбука, с него только начинается обретение могущества. Поэтому очень подозрительно, с чего это люди так обожествляют минуты вдохновения? Тут тебе и труд, и муки творчества, и вообще все эпитеты из Евангелий. Поэты сплошь пишут о том, какое божественное состояние испытывает поэт, да и другие художники в широком смысле слова дают все больше зашифрованное описание испытываемого состояния вместо того, чтобы творить, мочь и делать из утвержденного плацдарма духа. А главное, обрати внимание, все творческие взлеты, все «таланты» приписаны к Логосу, к какому-то крайне искусственному и вычурному занятию, если вдуматься. Ну почему это обязательно надо браться за кисть, ставить перед собой мольберт, раскладывать краски и вычислять перспективу? Или нанизывать созвучия? И все вокруг убеждают, что сие странное занятие бесподобно и божественно, и дано лишь избранным. А стоит выйти в своем «могу» за эти причудливые барьерчики, именуемые условностью искусства, и заняться чем-то безусловным, проявить энергетику сознания прямо среди вещей, стихий и душевной суеты ближних своих, так сразу ты уже не избранник богов, а нарушитель предвечных установлений, одержимый нечистой силой. Почему освещен (или «освящен» – я не уточнил) только один путь к созданию подобий, да еще и самых безопасных и трудоемких? Может, кто-то заинтересован навечно приписать могущество к условности и прославляет это всячески как гениальность и божественность? Вдруг кто-то боится конкуренции? – И Зильбер лукаво взглянул на меня. – Ты попроси у Гелика его рукопись. Может, даст почитать, там у него любопытные соображения имеются.
Но тут стажер, которого видно мало интересовал такой поворот беседы, прервал нас.
– Зильбер, а кто кого победит, мог или каратист?
– Хочешь попробовать, что ли? – улыбнулся Зильбер.
– Да нет, я так. Я не про поединок говорю, – тут ясно, что любой каратист завязнет в возвратке и покалечится. Но по ударам. Вот, скажем, на шестом-седьмом дане ребята разбивают четыре кирпича и пальцем протыкают дверцу стандартного шкафа из ДСП. Ведь мог не сможет без тренированного удара это сделать?
– Как тебе сказать? – улыбнулся мог. – Ну разве что так: однорукий человек, конечно, лучше управляется одной рукой, чем человек нормальный той же одной рукой…
Но тут внимание мога привлек соседний столик, а я вспомнил почти такой же разговор Рама с ребятами из секции. Кстати, случай, пожалуй, даже типичный, что неудивительно, поскольку среди желающих стажироваться и сколь-нибудь подходящих для этого очень часто встречаются «искатели самосовершенства» – доморощенные йоги, интересующиеся мистикой, и, конечно же, занимающиеся разного рода «восточными единоборствами». Из этого контингента приходит большинство стажеров. Рам отобрал трех ребят и велел им приходить в котельную на Петроградской, где он сам работал оператором и где была одна из резиденций Василеостровского могущества. После чего произошел любопытный эпизод: местный сэнсэй, тренер группы, очевидно, в припадке профессиональной ревности предложил Раму своеобразный вызов. Сложив стопочной пять кирпичей, он обратился к группе: «кто сделает все пять?» Ребята промолчали, и сэнсэй, подойдя к кирпичам и постояв в сосредоточенности полминуты, красивым ударом расколол всю пятерку. Затем тренер вновь сложил стопочку и предложил Раму: не желаешь ли поразмяться, дескать? Ситуация становилась интересной.
– У тебя какой предел? – поинтересовался Рам.
– Ну, пять-шесть разбиваю, как видишь.
Притихшая группа ждала продолжения.
– А если восемь, – непринужденно спросил Рам.
– Восемь не получается. А ты? Можешь?
– Могу, – сказал Рам, оценивающе взглянув на кирпичики. – И даже десять. Причем могу это сделать тобой.
– Как это, – удивился сэнсэй, – что ты имеешь в виду?
– Очень просто. Ты подойдешь и расколешь десятку – если я буду тобой бить, конечно. Попробуем?
Тренер замолчал, недоверчиво поглядывая на Рама Охотника, а тот, повернувшись к избранной троице, спросил одного из парней:
– Хочешь десять кирпичиков поломать?
– Хочу, – ответил парнишка. – Но я больше трех не пробовал.
– Это ничего. Пробовать буду я. Давай разминочку. А уважаемый гуру добавит пока пять сверху.
Тренер послушно добавил кирпичей, и Рам, встав со стула, пристально всматривался в движения каты []. Движением мизинца он сопровождал удары по воображаемому противнику, и было заметно, как он постепенно перехватывал управление двигательной системой парнишки, подчинял себе реактивную схему, переводя исполнителя как бы на автопилот.
– Пошел, – сказал, наконец, Рам, и парень, не прекращая каты, приблизился к помосту с кирпичами. По следующему сигналу был нанесен резкий удар, и стопа кирпичей раскололась надвое… Притихшая группа шумно вздохнула.
– Ну, никто не хочет с ним бой провести? – поинтересовался Рам.
Желающих не нашлось. Эффект, надо признать, был ошеломляющим. Этот случай неплохо демонстрирует принцип действия чар, очевидно, известный и древним магам – избирания привода, или выходного усилителя для конечного действия.
Начинающий каратист оказался в роли сказочного героя, получившего волшебную силу, притом что он был не субъектом собственных сил, а агентом этой посторонней, ему не подчиненной, наоборот, подчиняющей его силы. Применяя старое, но точное выражение, можно сказать, что он был заколдован, или на время околдован исходившим от Рама могуществом. Действие чарьи, таким образом, в сущности схоже и действием других естественных сил, которые человек способен перераспределять с помощью особых, подходящих устройств. В работе «Иенская реальная философия» Гегель назвал это «хитростью разума»: «На широкий конец мощи воздействуют острым концом хитрости».
Простейший пример такого перераспределения воздействий – обыкновенный топор: он ведь не добавляет силы, а просто собирает ее в нужном месте. Легкое усилие – и полено расколото на две части. А попробуй взять его голыми руками! Вот и искусство чарья во многом сводится к выбору и настройке нужного инструмента, посредника; собственно энергетический компонент воздействия не так уж и велик; инструмент тем и отличается от подручного средства, что он легок и удобен.
Но для самого посредника-исполнителя разница очень существенная: одно дело, когда топор «сам по себе» падает сверху на подставленное полено, другое дело, когда удар наносит дровосек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12