Там если вы имеете свое особое мнение по каким-либо политическим вопросам, то наиболее безопасно — засунуть это мнение себе в задницу.
— Не может быть! — воскликнул Рабинович.
— Г-н Ульянов совершенно прав, — сказал Бени. — Такого болтуна, как вы, у нас бы уже давно арестовали.
— Да! — не совсем последовательно обрадовался Рабинович. — На Западе полиция знает свое дело круто!
— Пиздят там тоже круто! — сказал Ульянов.
— Не может быть! — снова воскликнул Рабинович.
Ульянов и Бени переглянулись как люди, которым есть что вспомнить на эту тему. Александра Коллонтай понимающе улыбнулась.
Выпили еще разок, и в разговор вступил Григорий Зиновьев.
— Ну а что вы скажете о событиях, имевших место в Петербурге 9 января? Такое тоже могло бы произойти в Европе?
— Нет, конечно, — ответил Ульянов. — Но события кровавого воскресенья — это не пример подавления свободомыслия. Это пример произвола и террора со стороны властей. Это доказательство не силы, а слабости самодержавия, а также полной несостоятельности монархической системы вообще. Именно поэтому я и говорю, что манифест 17 октября, приближающий Россию к западноевропейскому типу государств, является объективным достижением. Но это отнюдь не означает, что мы должны довольствоваться этим достижением и идеализировать западную систему, как это делает уважаемый г-н Рабинович.
С противоположного конца стола с понимающей улыбкой наблюдал за спорящими Лев Абрамович Каскад. Ульянов давно знал и ценил этого человека.
— Кстати, Лев Абрамович, а где Леха? Почему я не имею удовольствия его видеть здесь?
— Они с Пятницей уехали на охоту. На лося! Сегодня вечером должны вернуться. Леха передавал вам большой привет и приглашал зайти завтра, прямо с утра. Собирается угостить вас свежей дзерениной. Вот его визитная карточка с адресом.
— Спасибо. Ну, а вы как? Трудитесь все там же?
— Конечно. А где же еще!?
— Прекрасно! У меня родился тост, господа. Выпьем за процветание замечательного дела «Каскад и сын»!
Бени уже прилично окосел. Прекрасная Анжелика то и дело наполняла его быстро пустеющий стакан. Бени вроде и пить не хотел, но почему-то не мог не выпить, если наливала Анжелика. Вдруг он глуповато встрял в разговор:
— Я все-таки не понимаю — почему не попробовать убить царя?!
— Это уже неоднократно имело место быть, молодой человек, — снисходительно улыбнулся Зиновьев.
— Ты бы получше закусывал, — прошептал в сторону Бени Ульянов, а вслух сказал: — О терроризме мы с тобой уже говорили!
— Не будьте догматиками, господа! — воскликнул Бени.
— Царь царю рознь. Ваш нынешний царь — очевидный тиран.
— Милая девушка, — шепотом обратился Ульянов к Анжелике, — вы его вместо водки свининой потчуйте!
— Так он же еврей! — трагическим шепотом возразила Анжелика Балабанова.
— Он итальянец, — прошептал Ульянов.
Красавица недоверчиво взглянула на Бенину физиономию.
— Все итальянцы очень похожи на евреев, — разъяснил Ульянов.
Анжелика вздохнула и наложила Бени полную тарелку сала. Она была несколько разочарована тем, что Бени не еврей. Дочь почтенных антисемитов, Анжелика дружила с Львом Абрамовичем Каскадом и уважала евреев.
— Политика Николая II выгодна большевикам, — резонно заметил, тем временем, Рабинович. — Чем больше зверствует правительство, тем больший успех имеет большевистская пропаганда в массах.
— Не очень красивое рассуждение, — заметил Ульянов.
— Зато верное.
— Давайте все-таки выпьем за то, чтобы жертв было как можно меньше, — примирительно сказала Аликс.
Все согласились, что это прекрасный и поистине женский тост. Свинина не помогла: после этой рюмки Бени совсем скис, и его пришлось отвести в спальню. Все остальные гости продолжали пить, закусывать и обсуждать революционные проблемы. Уставший от этих разговоров аполитичный интеллектуал Расин высказал свое мнение:
— Господи! Как вы мне надоели со своей дурацкой болтовней. Царь! Режим! Поговорили бы вы лучше о жратве или о бабах! Самое главное в жизни — это как можно меньше суетиться. Единственное, что мне нравится в ваших рассуждениях, господа,
— это ваш атеизм. Слава богу, что хоть на том свете мне не придется выслушивать весь этот бред. Неверие в загробную жизнь
— это ваша единственная позитивная мысль. Смерть — это вечный и абсолютный покой. И не надо бояться смерти, господа! Заболев, не бегите к врачу с мольбами о помощи! Напротив, будучи здоровыми, но уставшими от суеты, придите к лекарю и спросите: «Доктор, сколько я должен выпить пива, чтобы уснуть навсегда?»
Эта речь имела бурный успех. Все выпили за аполитичного интеллектуала Расина.
— Г-н Ульянов, — тихо сказала Аликс в разгар всеобщего веселья. — Вам не обидно?
— За что? — не понял Ульянов.
— Мы с вами знакомы пять лет, а еще ни разу не трахались.
— Обидно, — честно признался Ульянов.
Они вышли в спальню, но там спал Бени. Пришлось его растолкать.
— Demonio! — проворчал Бени. — Что случилось?
— Пора вставать.
— Мы уже уходим?
— Мы с Аликс пришли немного отдохнуть, — объяснил Ульянов. — А тебе пора возвращатся к гостям.
— А что они там делают?
— Бухают.
— Но я не хочу больше бухать.
— Тогда иди на кухню к Анжелике, — Ульянов явственно подмигнул приятелю. — Да попроси у нее прежде всего стакан крепкого чая.
— Ах, да, Анжелика! — оживился Бени и, надев пиджак, устремился вон из спальни.
Провожая его взглядом, Ульянов сказал:
— Помнишь, ты меня спрашивал, что значит «поспать по ходу»?
— Да, я теперь понимаю, — кисло улыбнулся Бени и вышел.
— — — — — Вечером, когда все уже расходились, Буренин обратился к Ульянову:
— Совсем запамятовал, Владимир Ильич! Мы уже оповестили людей, что завтра в семь часов вечера на Кривуше Николай Ленин выступит перед рабочими. Вы помните это место, неподалеку от Казанского собора?
— Конечно, помню, — ответил Ульянов, подавая Александре пальто.
— Надеюсь, вы сможете, Владимир Ильич?
— Сможем! — успокоил Ника Ульянов и зачем-то расцеловал его в обе щеки. — Сможем, Ник! Выступать перед рабочими — это священный долг. И, вообще, я люблю говорить! Вы же знаете: я прирожденный оратор!
Затем Ульянов низко надвинул кепку, сунул руки в карманы плаща и вышел на лестницу в сопровождении Бени и решившей их проводить Александры.
Они быстро вышли на главную улицу города. Вечер был в самом разгаре, и Невский проспект ярко сверкал всеми своими огнями. Вывески ресторанов манили к себе тех счастливцев, у которых имелись деньги, бедняки просто гуляли по улице, юнкера задирали проституток, и на каждом углу, словно напоминая о революции, дежурили жандармы.
— Как много людей! — сказала Аликс, прижимаясь к Ульянову.
— Да, очень много людей! — свободно вздохнул Ульянов.
* * *
В тот же день, в квартире князя Путятина, в огромной мрачной гостиной, за старинным дубовым столом сидел молодой человек в форме полковника императорской гвардии.
Позади него в огромном камине горел яркий огонь, и пылающие головни с треском обваливались на чугунную решетку. Свет очага падал на стол и освещал стоявшую там початую бутылку портвейна, в то время как глубоко задумавшийся полковник крепко сжимал в правой руке большой хрустальный стакан.
И невысокий рост, и узковатые плечи, и полковничий мундир, и стакан портвейна в руке, и характерные черты узкого удлиненного лица — все наводило на мысль, что это последний российский император посетил зачем-то обиталище отнюдь не близких ему князей Путятиных.
— Безумец! — шептал молодой человек. — Так играть с огнем! Так обращатся с собственным народом! Страшно даже подумать к чему это может привести. Отец был прав: Ники неспособен управлять. Что же будет с Россией? И могу ли я повлиять на ход событий?
Этим русским патриотом был великий князь Михаил Александрович.
Увы, столь благоразумные мысли приходили в голову не самому императору, а его младшему брату.
Михаил залпом выпил стакан портвейна и снова впал в задумчивость.
Действительно, положение было трудное. Царствование Николая II проходило в обстановке почти непрерывно нараставшего революционного движения, на борьбу с которым были направлены армия, полиция, суды, а с октября 1905 года и черная сотня. В самом начале своего царствования Николай II сказал: «Пусть же все знают, что я, посвящая все силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой покойный незабвенный родитель». Надо признать, что слова у него не расходились с делами. «Начала самодержавия» Николай II отстаивал упорно, практически не идя ни на какие компромиссы. Подобная политика была настолько идиотской, что даже Михаил (сам скорее солдат, чем политик) понимал всю ее опасность.
Погруженный в свои мысли Михаил не заметил, как в гостиную вошел князь Путятин. Этому человеку предстоит играть весьма заметную роль в нашем повествовании, поэтому, пользуясь случаем, познакомимся с ним поближе.
В описываемое время Сергею Николаевичу Путятину уже минуло сорок пять лет. Это был высокий и сильный мужчина с суровым лицом, изуродованным страшным сабельным шрамом белесого цвета. Как будто специально, чтобы придать своей внешности еще более мрачный характер, Путятин имел обыкновение одеваться во все черное. Столичные аристократы прозвали его Черным Князем. Вот и сейчас, на нем был длинный черный плащ, а также шляпа, сапоги и перчатки цвета вороного крыла.
Называли его также Астрологом — за его приверженность к звездной науке. Среди петербургских звездочетов он имел вес и авторитет.
Поговаривали, что он отличался весьма вольными политическими взглядами, а в юности был даже близок к социалистам. Рассказывали про него и другую крайне любопытную историю.
В восьмидесятые годы прошлого столетия юный князь Сергей Путятин, подразбазарив отцовские денежки и имения, отправился путешествовать. Будучи весьма любознательным молодым человеком, он неплохо проводил время в Европе: наслаждался музыкой в Австрии, изучал новейшую философию в Германии, пил пиво в Богемии. Все шло гладко, пока он не оказался в Стране тюльпанов.
В Лейдене Путятин встретил юную цветочницу Лизбету Крааль и влюбился не на шутку. Красавица оказалась на редкость принципиальной и ни в какую не соглашалась на неравный брак с русским аристократом. Тогда потерявший голову князь отвез свою избранницу в Монте-Карло и поставил остатки своего состояния на тринадцатый сектор зеленого рулеточного стола. Еще до того как крупье бросил шарик, Лизбета была покорена столь царственным жестом. Разумеется выпал тринадцатый номер (иначе не имело бы смысла пересказывать эту историю), и финансовые дела князя Путятина ощутимо поправились. Сочтя это за перст судьбы, Лизбета согласилась наконец стать русской княгиней и переселилась на берега Невы. Все же тринадцатый номер (или сырой климат Северной Пальмиры!?) оказался роковым для лейденской красавицы, и два года спустя она скончалась от скоротечной чахотки.
Князь остался наедине со своими звездами. Говорили, что с тех пор он никогда не улыбался, хотя никто не утверждал, что он был улыбчив когда-либо ранее. Говорили, что он стал склонен к алкоголизму, хотя не исключено, что он всегда любил выпить. Впрочем, князь был настолько нелюдим, что любые слухи о нем не заслуживали особого доверия. Вероятно, Михаил Романов являлся его единственным близким другом.
— Добрый вечер, ваше высочество, — громко сказал Путятин, привлекая к себе внимание великого князя.
— А, это вы. Здравствуйте, Сергей Николаевич. Как на улице?
— Плохо.
— Ветер и дождь?
— Именно. Состояние атмосферы столь же тревожно, как и политическая обстановка в нашем отечестве.
— А что слышно из Москвы?
— Там еще хуже. Говорят, там назревает вооруженное восстание.
— Что же будет с Россией, Сергей Николаевич?
— Нам остается надеяться, как говорил кардинал Ришелье, на одно из тех событий, которые изменяют лицо государства.
— Это не Ришелье говорил, это — Дюма.
— Все равно.
Ужасный смысл сказанного дошел до Михаила. Он низко склонился над столом, обхватив голову обеими руками.
— Вы с ума сошли, князь! Вы отдаете себе отчет?..
Путятин молча пожал плечами.
Следует заметить, что подобные мысли издавна навещали и самого Михаила. Поначалу он их боялся, но постепенно идея братоубийства перестала казаться ему столь уж кощунственной. Князь находил для нее все новые и новые оправдания, важнейшим из которых ему представлялось пресловутое благо государства. Так самый ограниченный человек порой становится изощренным софистом в своем стремлении достичь власти над себе подобными. Сколько томов об этом написано, и как спокойно воспринимаем мы эти тома! И напротив, — какими высокопарными и неестественными нам порой кажутся скупые строки, воспевающие чувство прекрасного, душевное благородство и доброту. Почему так? Не потому ли, что скотство является нашей второй натурой, и лишь немногие способны устоять перед соблазном и не совершить самые тяжкие преступления ради того, чтобы подняться ступенькой выше в обществе своих ближних. Как воспитать людей способных устоять перед искушением? А как вырастить поколение которому не будет даже знаком подобный соблазн? Полноте! Гораздо легче оставаться скотами и иронически относиться к самой идее воспитания такого человека.
С минуту Михаил сидел, крепко сжав голову руками, затем внезапно выпрямился в кресле и сказал:
— Давайте выпьем, князь! Возьмите себе стакан.
Путятин наполнил стаканы и принялся медленно смаковать портвейн. Михаил выпил свой стакан залпом.
— Ну, хорошо! — сказал он. — А как это можно осуществить?
Путятин как-то странно посмотрел на Михаила. Видимо, он ожидал более упорного сопротивления.
— Стоит императору показаться в городе, и его подстрелят, как рябчика. Желающих сегодня — хоть отбавляй!
— Да, но Ники давно уже не гуляет по городу!
— Значит надо его выманить, попутно подстроив ему ловушку.
— Но как?
— Мне кажется, ваше высочество, что можно попытаться использовать Распутина.
— Этого идиота!?
— Этот идиот имеет определенное влияние на вашего брата.
— Тем меньше причин у него сотрудничать с нами.
— Насколько мне известно Распутин трусоват. Его можно припугнуть. Он хитер, но все же у него нет придворного опыта. Пообещаем ему кое-чего, да припугнем покрепче. Кстати, заодно и от него избавимся, а не то он вырастет в большую силу!
— Но ведь он — простой мужик! — воскликнул Михаил.
— Просто грязная шваль! Как он может вырасти при дворе?
— Может, — спокойно сказал Путятин. — Его влияние на императора и, что еще важнее, на императрицу усиливается.
Какое-то время Михаил размышлял.
— А нет ли какого-нибудь более надежного способа? — спросил он. — Может быть, попробовать яд?
— Этот способ испытывался столь часто, что ныне при всех европейских дворах с ним уже научились бороться.
— Да, но довериться Распутину! Это слишком рискованно.
— О вас никто ничего не будет знать.
— А о вас?
— А я ничего не боюсь, — холодно сказал Путятин.
Михаил нервно забарабанил пальцами по столу.
— В конце концов я ведь мог и не посвящать вас в свои планы, — сказал Путятин. — Считайте, что я вам ничего не говорил.
— Не забывайте, князь, что речь идет о моем брате!
Путятин равнодушно пожал плечами.
— А впрочем, действуйте на свое усмотрение, и да хранит вас бог! — сказал Михаил, и жестом предложил князю наполнить стаканы.
9 ноября 1905 года
На другой день, в девять часов утра, Ульянов вскочил с постели и, с некоторым отвращением посмотрев на спящую супругу, зажег лампу таким образом, чтобы увидеть на стене собственную тень. В одних трусах он начал энергично перемещаться по комнате, совершая свой обычный утренний ритуал — бой с тенью. Похмельный пот градом струился с его высоченного лба, крупные мышцы красиво резвились под покрытой рыжеватой шерстью кожей. Ульянов совершал невообразимые пируэты, пытаясь нанести удар собственной тени. В какой-то момент, не рассчитав свои силы, он так смачно заехал левой ногой в стену, что разбудил Крупскую, а, заодно, и спавшего в соседней комнате Бени.
— Ты бы хоть себя пожалел! — заворчала Надя. — После такой попойки…
— Ничего, бабуля! — бодро сказал Ульянов и энергично постучал кулаком в стену. — Эй, Бени!
Вставайте, граф пивного крана, Владелец винных погребов, Герой небесного экрана И житель цинковых гробов!
Певец хрустального бокала, Ценитель градусов хмельных, Поклонник женского вокала И похмелитель всех больных!
Спустись в пивное подземелье, В пещеру древнего вина И обменяй свое похмелье На чашу, полную говна!
Прикрывшись одеялом, Крупская испуганно смотрела на мужа.
— Ты слышишь, Бени, как я творю! Как я импровизирую! Сейчас мы сходим к Льву Абрамычу и поднимем наш творческий потенциал до невиданных высот!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13