Удары Энкиду были редки, но страшно неудобны.
Большой поначалу корчил рожи, но потом стал восхищенно
вскрикивать после каждого движения соперника вперед.
И нельзя было понять, кто сильнее - ловкая пантера, или упорный
тур. Шамхат, вместе с охотниками выглядывавшая из-за угла
соседнего дома, испуганно сжимала рот рукой. Они даже не могли
подумать, что их затея обернется таким поединком. Жители
близлежащего квартала выбрались из домов на шум схватки и робко
приближались к дверям храма Ишхары.
А бойцы, казалось, не испытывали ни страха, ни утомления.
Бодрыми возгласами они приветствовали удачные выпады соперника
и, не будь грохот от ударов так силен, могли бы показаться двумя
знатоками воинского искусства, тешащимися во удовольствие
публики.
Постепенно активнее становился Энкиду. Его дубина двигалась
почти не останавливаясь. Широко расставляя ноги, уверенно
разворачиваясь навстречу тнцующему Гильгамешу, он начинал
теснить его. Зрители, переживавшие за своего Большого, ощутили
что-то неладное. Они беспокойно загалдели, недоумевая, как им
поступить. И в этот момент раздалось:
- Крак!
Шест Гильгамеша, переломленный почти у его рук, врезался в стену
храма Ишхары, отбив изрядный кусок штукатурки. Сам Большой, не
удержавшись на ногах, рухнул на четвереньки, подставляя свой бок
под удар страшной палицы мохнатого Энкиду.
Но тот остановился. Тяжело дыша, опустил оружие. Склонив к плечу
голову, протянул Большому руку и помог подняться на ноги. Урукцы
замерли, ожидая, что будет дальше.
- Как замечательно ты дерешься! - широко улыбнулся
Энкиду.- Я целый день подбирал дубину себе под руку, ты же
схватил первый попавшийся шест и гонял меня, как пастух
быка!
Гнев полыхал внутри Гильгамеша, но слова, улыбка Энкиду не
давали ему вырваться наружу. Подобно горожанам, Правитель,
раскрыв рот, смотрел на соперника.
- Когда я шел сюда, то говорил себе: "Пусть вызовут
хоть тридцать богатырей - со всеми буду сражаться, всех
осилю!" И не думал, что встречу такого Могучего!
Большой закрыл рот.
- Ты... Кто ты такой?
- Я - Энкиду, я человек из степей. Я жил там среди
зверья, знал язык животных, человеческого же - нет. Твой
охотник и твоя блудница научили меня людской пище, питью, жизни.
Теперь я не дикий, теперь звери от меня бегут, зато люди смотрят
с удивлением и радостью. Вот так! - Энкиду, довольно улыбаясь,
провел рукой по куску ткани, служившему ему юбкой.- Я каждый
день купаюсь, меня умастили маслом, а разговариваю, как видишь,
не хуже твоего.
Гильгамеш не мог сдержать улыбки.
- Но почему ты сражался со мной?
- Тебя одного такого произвела на свет мудрая Нинсун.
Главой и силой ты всех выше, и сердца людские на тебя не
нарадуются. Но всем страшно твое буйство: оно непомерно, оно
ужаснее урагана, который напускает Энлиль! . .- Здравый,
как здрава сама природа, Энкиду говорил старательно, стремясь не
забыть ловкие обороты речи, услышанные от Шамхат. Они мнились
ему и красивыми, и убедительными, он гордился тем, что говорит
ладно, но в душе недоумевал: отчего такие слова не приходили на
ум самому Гильгамешу? - ... Отца оставил без сына,
мать - без дочери. Где же видано, чтобы столько Лун мужчина не
знал женщину! Гильгамеш, Большой, Слава Урука, усмири свое
сердце, глянь, сколько людей ходят под твоей рукой! Вспомни, что
ты - пастырь, овчар, что ты должен заботиться об овцах, а не
гнать их куда глаза глядят!
Сквозь гнев и удивление в Гильгамеше пробивалось воспоминание,
вначале смутное, потом все более уверенное. Разговор в храме
матушки, слова и улыбка жрицы. Неужели так скоро? Он уже не
слушал Энкиду, он во все глаза разглядывал сюрприз, поднесенный
ему богами. Хотя вокруг Урука простирался ровный бескрайний мир,
раньше Гильгамешу казалось, что с появлением второго Большого
ему станет тесно. Но вот пришел Второй - и, удивительно, даже
сражаясь они не мешали друг другу. "Что же я
гневался? - недоумевал Хозяин Урука.- Ведь поединок наш
был радостью, ведь мы испытали друг друга и восхитились,
обнаружив равного себе. А равный - не соперник,
равный - друг! . . Как странно! Значит Нинсун говорила
мне о нем! Вот он, лев, о котором я мечтал. Клянусь Энки - он и
правда лев!"
- Как это хорошо! - перебил Гильгамеш все увещевавшего
его Энкиду.- Ты странно выглядишь, но мое сердце тянется к
тебе.- Решившись, как всегда, разом и окончательно, он
вскричал.- Сделанный Энки, Могучий, я хочу, чтобы ты стал
мне братом!
- Братом? - теперь уже не было предела изумлению
мохнатого богатыря.
Где-то негромко взвизгнула и захлопала в ладоши Шамхат. Уже
изрядно сгустившаяся вокруг них толпа
загудела.- Непременно братом! Я хочу, чтобы рядом со мной
был такой человек. Идем, Энкиду, брат, к матушке, к мудрой
Нинсун. Нужно, чтобы она увидела тебя, поговорила... Идем же,
идем!
Схватив Энкиду за плечи, Гильгамеш повлек его сквозь толпу.
Расступаясь перед героями, урукцы дали волю неизвестно откуда
взявшейся радости. Поединок, примирение, восторженные
слова - все это откликнулось в их душах детской уверенностью,
что ОТНЫНЕ ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО. Как дети они подпрыгивали,
воздев руки к небесам, как дети падали ниц, стараясь коснуться
губами ног богатырей. Распевали все, что приходило на ум,- и в
священные песнопения об Энлиле, Ану, Инанне вплеталось новое
имя. А Гильгамеш тащил Энкиду в Кулабу и захлебывался от
переполнявших его чувств.
3. АГА КИШСКИЙ.
Когда любопытство и ревность смешиваются, получается одна из
самых мучительных, неодолимых страстей на свете. Одно
подхлестывает другое, они растут как на дрожжах, пожирая друг
друга и превращая своего хозяина в совершенно новое
существо.
Именно это произошло с Агой, сыном Эн-Менбарагеси. Владыка
Киша, могучего, надменного, огражденного стенами города, мнил
себя первым героем в землях черноголовых. При Эн-Менбарагеси,
при Аге глава Киша вознеслась так высоко, что шумеры
прислушивались к любому слову, доносящемуся из-за врат кишского
храма Энлиля. Ага ходил за славой на север, вдоль непокорных вод
стремительного Тигра, ходил на восход, в горы восточных
бормотал, в страну Аншан. Он привозил в Киш добычу, приводил
красивых пленниц, благословение богов и молву, превозносившую
его достоинства. Героев, составлявших дружину Аги, знали чуть ли
не по именам; ни в одном граде черноголовых не было такого
количества искусных бойцов. Ага холил их, ни в чем не отказывал,
воспитывая в сердцах дружинников убеждение, что они люди высшей
крови. Ага прекрасно знал, какова доля заслуг этих безрассудных
людей в его славе. Однако и сам он был великим героем,
безрассудным бойцом, боявшимся только ревнивых шумерских
богов.
Владыка Киша долго отмахивался от рассказов о строящихся стенах
Урука. Среди правителей веселой юго-западной земли были большие
герои - Энмеркара, Лугальбанда, но теперь там сидел молодой,
глупый Гильгамеш, тискающий в своем храме женщин, и от такого
нельзя было ожидать чего-то серьезного.
- Он бросит свою затею на полпути,- томно потягиваясь,
говорил встревоженным приближенным Ага.- Юность часто строит
грандиозные планы, вот только ей быстро надоедает напряженно
трудиться.
Однако чем выше поднимались стены Урука, тем настойчивее
становились вестники и однажды в господине Киша вспыхнула
ревность. Кто он такой, этот Гильгамеш, чтобы у него хватило
силы и характера на подобный труд! Как смел он довести дело до
конца! Как решился заявить своими стенами о том, что у Аги, чья
рука могуча над всем Шумером, есть соперник - сильный, упорный!
Ревность подстегивалась любопытством: Аге, герою по натуре
непоседливому, ужасно хотелось увидеть пресловутые урукские
стены, стены, о которых говорили, что выше и мощнее их нет ни в
одной земле черноголовых. Им владело горделивое желание
повстречать все, что есть в человеческом мире большого,
выделяющегося и сравнить себя с ним, измерить его величие через
свое величие.
- Идти на Урук стоило, когда стены еще не были
достроены,- сказал ему старый советник, служивший еще отцу,
Эн-Менбарагеси.- А сейчас Гильгамеш возомнит о себе невесть
что, запрет ворота, укроется в городе - и как тогда ты
сразишься с ним?
- Я поднимался на восточные горы, я прошел всю страну
Аншан! - хвастливо отвечал ему Ага.- Я одолею и стены, за
которыми прячется урукский щенок. Ха! Да он побежит ко мне из
ворот, преклонит колени, прахом осыплет свою голову. Кто же
посмеет сопротивляться моим героям!
Старик советник сокрушенно качал головой, видя, что Ага
находится в том состоянии яростного возбуждения, когда здравые
речи не находят пути к его сердцу. Поход на Урук был решен,
вопрос стоял лишь о том, когда он начнется. Согласно традиции,
вначале отправлялись послы, лишь по возвращении которых герой
собирал своих слуг, свою дружину в поход за славой. Послы были
отправлены и на этот раз - Ага наказал, чтобы они требовали
земли, воды, поклона людей Урука перед людьми Киша. Вдобавок ко
всему послы имели задачей говорить о десяти мерах бирюзы,
которые Урук, якобы, должен был еще Эн-Менбарагеси.
Послов-то Ага отправил, но ревность породила такое нетерпение,
что уже через несколько дней он приказал собирать своих
удальцов-героев.
- Быстро добежим до Урука, тряхнем за ухо Гильгамеша и
быстро вернемся обратно! - объяснял он советникам.- Что
дожидаться возвращения послов? Находясь друг от друга за
тридевять земель, разговаривать глупо!
Те соглашались, но не скрывали удивления. Ага выбрал не самое
подходящее время для похода. Вода начинала прибывать: пришло
время, когда поднимался уровень рек, когда влага переполняла
колодцы, и крестьяне разбирали плотинки, пуская ее на поля.
"Бежать" по дорогам будет очень нелегко, ибо в это время
года их пересекает множество потоков, и с каждым днем количество
потоков все больше.
- А мы не побежим по дорогам! - отвечал сомневавшимся
Ага.- Мы погрузимся в лодки, удары шестов, весеннее течение
погонят нас вниз, на юг. Канал, Евфрат - и мы у цели!
* * *
"Вот оно!" - улыбался про себя Большой, узнав о
прибытии кишского посольства. Он вовремя достроил стены, вовремя
справил празднества, на которых город буквально плескался в
морях браги, мяса, женской ласки. Словно награждая за
расторопность, боги пустили северные воды. На время город
опустел - крестьяне регулировали потоки влаги, превращавшие их
поля в заводи, веерообразно рассеченные дамбами. Когда паводок
поднялся до максимального уровня, узкие ворота, через которые
поля сообщались с каналами, забили глиной и теперь не одну
седьмицу текучая с полуночных гор вода будет унавоживать,
оплодотворять землю. Удовлетворенные, люди возвратились в город,
предавшись долгожданному безделию. Их разговоры стали
вальяжно-величественны, а лики горды - теперь они имели
возможность осмыслить, увидеть то, ради чего столько дней гнули
спины.
Стены возвышались так высоко, что, подобно Кулабу, были видны из
любого места города. По вечерам мягкая их тень закрывала
западные кварталы, а потом медленно наползала на весь Урук. Они
присутствовали при любой встрече, любом разговоре, случавшемся
на улицах города. Непривычная ровная линия, опоясавшая Урук,
сделала горизонт уже - к этому нужно было привыкнуть, но даже
до появления привычки без удивления наблюдать, ощущать краем
глаза белеющие на солнце зубцы стены, урукцы всем сердцем
прониклись чувством уважения к самим себе и уверенностью в
грядущем спокойствии.
Послы Аги Кишского ворвались в самодовольное спокойствие как
камень, пущенный в неподвижное, уснувшее на безветрии озерцо.
Город узнал об их прибытии быстро и вскорости сбежался к храму
Э-Аны, месту, где, по традиции, владыки Урука принимали
вестников от соседних владык. Догадываясь, о чем идет речь,
горожане чесали затылки, оглядывались на стены и недоумевали,
отчего так долго разговаривает с посланниками их Большой.
А Гильгамешу в это время неожиданно пришлось выдерживать борьбу
со Старшими города. Главы кварталов, старшие посвященные храмов,
собравшиеся, дабы послушать ишские речи, пришли в смятение от
угроз Аги.
- Поклонись ему! - кричали они Гильгамешу.- Мы
первые поклонимся и народ заставим. Лишь бы ты поклонился. Что
бирюза! На будущий год купцы с востока привезут нам гораздо
больше. Не сразим мы оружием Киша, люди Аги непобедимы,
неудержимы. Даже вместе с Энкиду вы не устоите перед
ними! . .
Насупленный, оглушительно сопящий, с огромной палицей в руках
стоял Энкиду за спиной сидящего на возвышении Гильгамеша. Глаза
Большого метали молнии, он почти охрип, пытаясь перекричать
Старших Урука. Потерявшись после первых возражений, вначале он
пытался мягко убедить их, но, сообразив, что эти люди привыкли
слышать от него другое, возвысил голос. Однако все было
напрасно. После смерти Лугальбанды прошло двадцать два года, и
город отвык от соревнования за славу. Взращивая, воспитывая
нового Большого, город с легким сердцем относился к возвышению
других земель и не испытывал никакого унижения от того, что
время от времени приходилось оказывать знаки внимания надменному
Кишу. Мысль о том, что спустя короткое время близ ворот появится
могучий Ага, приводила старцев в трепет.
- Склони голову, дай земли и воды,- почти в панике
настаивали они.- Чего проще! Пусть он сидит в своем Кише и
ищет славу на севере!
Гильгамеша снедало безумное желание выхватить из рук Энкиду
дубину и броситься в самую гущу трусливых старцев. Они мешали,
как же они мешали ему! Закусив зубами суставы больших пальцев,
он с мучительным напряжением сдерживал звериный вой, рвущийся из
груди. Как ни страшен был Ага Старшим, такого Гильгамеша они не
видели никогда и то один, то другой, поперхнувшись,
останавливались на полуслове - стоило по их лицам скользнуть
жгучему синему огню его глаз. Однако старцев собралось много,
заткнуть взглядом глотки всем Большой не мог. Он застонал,
вцепившись в свои волосы и чувствуя, что сейчас бросится
убивать. Однако на его плечо легла большая, теплая, волосатая
ладонь и негромкий, старательно выговаривающий слова голос
Энкиду произнес: "Выйди к народу!". Гильгамеш
встрепенулся.
- Верно!
Дождавшись, когда глотки Старших устали, он поднялся с кресла.
- Не склоню голову! Нет! - громогласно заявил он.- Идем
за мной!
Сопровождаемый Энкиду, Большой стремительно спустился с
возвышения и направился к выходу из храма. Старшие города
нестройной, встревоженной толпой утремились за ним. В дверях
возникла давка и, когда, пыхтя, пихаясь локтями, последние вышли
на площадку, с которой была видна прилегающая к храму площадь,
Гильгамеш уже держал речь перед народом.
- Мужи Урука! Ага Кишский требует от нас склонить
головы, пасть на колени, стать рабами. Словно мы - бормоталы,
живущие в деревнях без оград и не знающие оружия. Всю жизнь ходя
в земли дикого люда, испугав славой соседей, он думает, что все
черноголовые растянутся перед ним ликом ниц. Он забыл про отца
моего Лугальбанду, забыл про деда Энмеркара, раньше всех
ходившего в восточные земли. Он словно бы не слышал про наши
стены. Нам ли бояться его! - Остановившимися, потемневшими от
напряжения глазами Гильгамеш обвел урукцев. Кричал он нараспев,
бессознательно и удачно подражая речитативу, которым в храмах
славили богов.- Урук, Кулаб - божьих рук работа! Храм Э-Ана,
с которого я говорю вам, спустился с небес - оставят ли нас
боги? Уту, Инанна, Ану - всем им Урук угоден, к ним каждый день
поднимаются с жертвенников жирные дымы. Наши стены касаются
облаков и туч, Ага с них будет казаться меньше
муравья - куда тягаться Кишу с Уруком! Да и много ли войск
у Аги? Его "храбрецы" ни разу не сражались с настоящими
храбрецами, они пьют и едят вволю, леность и наглость делают их
ряды слабыми. Если мы будем согласно дышать ради защиты города,
то сразим Киш оружием. Во имя Ана, Уту, Инанны обагрим наши
топоры кровью, а стены увенчаем славой!
Старшие, наверное, продолжали бы возражать. Но такой слаженный
вопль вырвался из уст урукцев, так ладно взметнулись вверх руки
со сжатыми кулаками, что слова застряли в глотках, дыхание
перехватило, а уши заложило, словно от удара грома. Обернувшись
к старцам, Энкиду ковырял в носу и насмешливо скалил почти
звериные зубы.
* * *
Слаженно вырывали воины шесты из вязкого ила, покрывавшего дно
канала. Перебирая руками, поднимали их вверх и снова устремляли
вниз, подталкивая лодки вперед. Течение и так несло широкие
тростниковые челны на юг, но Ага хотел бежать и потому приказал
работать шестами, помогая полночным водам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21