На третьем этаже лифт остановился. Харингтон вышел. Слева от него
тянулась длинная линия кабинетов.
317 кабинет оказался третьим. Дверь в него была открыта. Харингтон
вошел. За столом, заставленным стопками книг, сидел человек. Груды книг
лежали на полу и на полках вдоль стен.
- Мистер Мэдисон? - спросил Харингтон.
Человек поднял голову от книги.
И неожиданно Харингтон оказался вновь в дымной темной будке, где
когда-то давно разговаривал с безликим незнакомцем. Но тот больше не был
безликим. Харингтон узнал его по исходящей волне мощного внушения, по
какому-то почти неприличному чувству собственного бессилия.
- Харингтон! - воскликнул безликий человек, который теперь приобрел
лицо. - Как хорошо, что вы пришли! Невероятно, чтобы мы с вами...
- Да, невероятно.
Он едва сознавал, что говорит. Он ответил автоматически, как
автоматически протягивают руки, чтобы спастись от удара - простой защитный
механизм.
Мэдисон встал, и, обходя вокруг стола, пошел ему навстречу. Если бы
Харингтон мог повернуться и бежать, он сделал бы это. Но он не мог. Он был
ошеломлен, он онемел, у него не осталось ни одного движения, кроме
автоматических жестов вежливости, выработанных в нем тридцатью годами
аристократической жизни.
Он знал, что лицо его невозмутимо и вежливо, и был благодарен судьбе
за это. Ни в коем случае он не должен был показывать, что узнал своего
собеседника.
- Невероятно, что мы с вами никогда не встречались, - сказал Мэдисон.
- Я прочел все, написанное вами, и мне все ужасно понравилось.
- Вы очень добры, - сказала спокойная и невозмутимая часть
Харингтона, протягивая руку. - Это моя вина, что мы никогда не
встречались. Я вел слишком затворническую жизнь...
Он ощутил в своей руке ладонь Мэдисона и почти конвульсивно сжал
пальцы. Рука редактора оказалась сухой, холодной и очень похожей на
клешню. Этот человек был подобен грифу: тонкая сухая кожа, плотно
обтягивающая череп, проницательные беспокойные глаза, совершенное
отсутствие волос, рот, подобный ножевой ране...
- Вы должны присесть, - сказал Мэдисон, - и побыть немного со мной.
Нам есть о чем поговорить.
В комнате был лишь один стул, свободный от книг. Харингтон неловко
сел, во рту у него все еще было сухо от страха.
Мэдисон снова вернулся на свое место и наклонился над столом.
- Вы очень похожи на свою фотографию, - заявил он.
Харингтон пожал плечами.
- У меня хороший фотограф.
Он чувствовал, как медленно возвращается к жизни, как оцепенение
проходит, и две части его существа снова сливаются, становясь одним
человеком.
- Мне кажется, - сказал он, - что здесь у вас преимущество передо
мной. Не могу припомнить, чтобы видел когда-нибудь ваше фото.
Мэдисон шутливо погрозил ему пальцем.
- Я анонимен, - сказал он. - Вы, конечно, знаете, что все редакторы
лишены лица. Они не должны навязывать себя общественному мнению и
сознанию.
- Это, несомненно, ошибка, - возразил Харингтон, - но, поскольку вы
считаете, что так лучше, не буду спорить с вами.
Он почувствовал порыв паники: замечание об безликости редактора не
было похоже на простое совпадение.
- А теперь, когда вы пришли, чтобы повидаться со мной, - сказал
Мэдисон, - я полагаю, что это связано со статьей в утреннем выпуске?
- Вы правы, - спокойно сказал Харингтон. - Именно поэтому я здесь.
- Надеюсь, вы не очень сердитесь?
Харингтон покачал головой.
- Вовсе не сержусь. В сущности, я пришел поблагодарить вас за ту
помощь, что вы оказали мне. Я уже думал об этом. Я говорил себе, что я
должен это сделать, однако...
- Однако, вы беспокоились из-за своей ответственности перед
читателями. Может быть, даже перед самим собой?
- Писатели редко замолкают. По крайне мере - добровольно. Это не по
правилам.
- Но это было очевидно, - возразил Мэдисон. - Такое решение казалось
настолько соответствующим вам, что я не мог сопротивляться. Наверное, я
даже хотел повлиять на вас. Вы так прекрасно изложили в своей последней
книге то, что говорили уже много лет назад, что было бы стыдно пытаться
что-то добавить. Совсем другое дело, если бы вы нуждались в деньгах и ради
них продолжали писать, но ваши гонорары...
- Мистер Мэдисон, что бы вы сделали, если бы я выразил протест?
- Мне пришлось бы публично извиниться перед вами. И я постарался бы
сделать это самым лучшим образом. - Он встал и снял со стола стопку книг.
- Я просматривал ваши последние книги и кое-что мне хотелось бы с вами
обсудить.
"Конечно, он - ключ, - думал Харингтон, глядя, как Мэдисон листает
книги. - Но он и нечто большее, этот Седрик Мэдисон!"
Он знал, что должен как можно быстрее выбраться отсюда, и в то же
время это нужно сделать так, чтобы не возбуждать подозрений. А пока что,
напомнил он себе, надо продолжать играть роль писателя, культурного
человека, последнего джентльмена.
- А, вот оно! - с торжеством воскликнул Мэдисон. Он заторопился к
столу, сжимая в руке книгу. - Вот здесь, в главе шестой, вы пишете...
Луна садилась, когда Харингтон миновал массивные ворота и направился
по дорожке к прекрасному белому зданию на холме.
Он вышел из машины и поднялся по широким каменным ступеням, ведущим к
его дому.
Добравшись до вершины, он остановился, чтобы взглянуть на освещенный
луной склон, заросший травой и тюльпанами, белеющими березами и темными
вечнозелеными растениями. Он подумал, что на такие пейзажи человек должен
смотреть как можно чаще - захватывающий дыхание миг призрачной красоты,
момент, вырванный из вечного движения от рождения к смерти.
Он гордо стоял на вершине, позволяя лунной красоте ночи вливаться в
его душу.
"Это, - сказал он себе, - одно из тех непостижимых мгновений жизни,
которые невозможно предвидеть, а впоследствии оценить или
проанализировать..."
Он услышал, как открылась дверь, и медленно повернулся.
На пороге стоял старый Адамс. Его фигура вырисовывалась в свете
ночника, стоявшего на столе в прихожей. Снежно-белые волосы были
взъерошены и сверкали вокруг головы, как ореол. Одной рукой он запахивал
на груди халат.
- Вы так поздно, сэр, - сказал Адамс. - Мы беспокоились.
- Простите. Меня сильно задержали.
Адамс посторонился, пропуская его в дом.
- Вы уверены, что все в порядке, сэр?
- О, совершенно уверен. Я навещал Седрика Мэдисона из "Ситуэйшн". Он
оказался отличным парнем.
- В таком случае, я снова пойду в постель, сэр. Зная, что вы в
безопасности, я усну спокойно.
- Не беспокойтесь. Спасибо, что подождали меня.
Он стоял у двери в кабинет и смотрел, как Адамс медленно поднимается
по лестнице. Потом вошел в кабинет и включил свет.
Комната сомкнулась вокруг него с привычной близостью, с запахом
комфорта и ощущением того, что он дома. Он стоял, глядя на ряды обтянутых
кожей книг, на аккуратный стол, на старое удобное кресло, на глубокий
мягкий ковер.
Снимая пальто, он ощутил в кармане сложенную газету. Удивленный, он
достал ее, развернул, и в глаза сразу бросился заголовок. И тут же все в
комнате мгновенно и странно изменилось. Комната больше не была аккуратным
святилищем, а просто рабочим кабинетом пишущего; не обтянутые кожей
элегантные тома стояли на полках, а неровные ряды растрепанных, с халатно
загнутыми страницами, книг. А ковер больше не был старинным и глубоким -
он превратился в дешевый новый ковер фабричной работы.
- Боже... - выдохнул Харингтон почти умоляюще.
Он чувствовал, как испарина выступила у него на лбу. Руки его
неожиданно задрожали, колени подогнулись.
Потому что он изменился так же, как и комната - комната изменилась,
потому что изменился он.
Он больше не был последним джентльменом и снова стал той другой,
гораздо более реальной личностью, которой был уже весь вечер. Он снова был
собой. И он знал, что произошло это благодаря заголовку в газете.
Он осмотрел комнату и понял, что теперь видит ее правильно, что такой
она была всегда; даже когда он представлял ее себе гораздо более
романтичной. Он нашел себя через тридцать лет и затем - он вспотел при
этой мысли - и затем снова потерял себя, легко и не сознавая этого, даже
ничего не заметив.
Он пошел, чтобы увидеть Седрика Мэдисона, с этой самой газетой,
зажатой в руке, пошел без всякой цели. И вот он снова увидел свой кабинет
не таким, каков он на самом деле. Ему снова захотелось прочесть знакомые
имена на могильной плите. Он снова помнил свои ужины с давно умершей
матерью. Его снова заставляли сообразить, что уличная забегаловка - это
прекрасная столовая. И, конечно, еще многое...
Думать об этом было унизительно, но не только унизительно - в этом
заключались и метод, и цель, и теперь было важно узнать, что это за метод
и цель.
Он уронил газету на пол, подошел к бару и достал бутылку и стакан.
Налил немного и выпил.
"Ты искал начальную точку, - сказал он сам себе, - и такой начальной
точкой оказался Седрик Мэдисон. Не более, чем ключ, но, по крайней мере, с
этого началось..."
Он попытался мысленно восстановить прошлые часы, ища хоть
какую-нибудь цель, вспоминая, в какой же момент он изменился. Но ничего
так и не нашел.
Но ведь как-то он изменился или, скорее, его изменили, вернули в
маскарадный мир, навязанный ему много лет назад! В чем причина этого
маскарада? Что заставило изменить жизнь человека, или, вернее, жизни
многих людей? Возможно, стремление навязать благоденствие, неудержимое
стремление делать добро, навязчивое желание вмешаться в жизнь других
людей... Или это сознательная, тщательно спланированная попытка изменить
ход мировых событий, изменить назначение человечества, чтобы привести его
к особому конечному результату?
Значит, кто-то, организовавший это, обладает умением предсказывать
будущее, способностью отыскать в настоящем те ключевые факторы, изменив
которые, можно в нужном направлении изменить и будущее...
Яростно зазвонил телефон на столе. Он в ужасе повернулся. Телефон
зазвонил вторично.
Харингтон подошел к столу и взял трубку.
Звонил сенатор:
- Добрый вечер. Я не поднял вас? Вы, конечно, слышали новость?
- По радио.
- Белый дом назвал...
- И вам пришлось согласиться.
- Да, конечно, но...
На другом конце провода послышался странный звук, будто сенатор
поперхнулся.
- В чем дело, Джонсон? Что происходит?
- У меня был посетитель...
Харингтон ждал.
- Престон Уайт. Вы его, конечно, знаете?
- Да. Издатель "Ситуэйшн".
- Он явился тайно и весьма драматично. Разговаривал шепотом и
конфиденциально. Как будто мы с ним участвовали в каком-то общем заговоре.
- Но...
- Он предложил мне, - сказал сенатор, почти задыхаясь от гнева, -
право исключительного использования Харви...
Харингтон прервал его, сам не зная почему, словно он боялся
продолжения:
- Вы знаете, я помню, как много лет назад - я был тогда еще
мальчишкой - в редакции "Ситуэйшн" устанавливали Харви...
Он был удивлен тем, как хорошо помнит это - гром фанфар и крики
"ура". Хотя в то время никто не обратил на это особого внимания:
"Ситуэйшн" и раньше был известен регулярными подсчетами. Теперь все
по-другому. Теперь все читали колонки Харви и даже в самых влиятельных
кругах его данные считались непререкаемыми.
- Харви! - крикнул сенатор. - Железный калькулятор! Механический
предсказатель!
"Вот оно, - подумал Харингтон. - Именно это я и искал".
Харви был предсказатель. Каждую неделю в журнале появлялась колонка
его прогнозов.
- Уайт был очень настойчив, - сказал сенатор. - Держался он весьма
по-дружески. Он предоставил Харви в мое полное распоряжение. И заявил, что
будет давать мне заранее просматривать все предсказания, причем будет
заказывать их немедленно по моей просьбе и не станет печатать те, которые
мне не нужны.
- Это было бы отличной помощью...
Да, это было так, ибо Харви был хорош. В этом не могло быть сомнений.
Неделю за неделей выстреливал он свои точные предсказания.
- Мне это не нужно! - вновь закричал сенатор. - Я не желаю иметь дело
с Харви. Он - самое плохое, что случилось в области, связанной с
общественным мнением. Человеческая раса должна полагаться на собственную
рассудительность. Она должна иметь право принимать или отвергать
предсказания любого своего учителя или мудреца. Но наше технологическое
общество выработало новый фактор - непогрешимость машины. Мне кажется, что
"Ситуэйшн", используя аналитический компьютер, очеловеченный именем Харви,
изменяет ход мировых событий, опираясь на человеческое легковерие. И я не
желаю в этом участвовать. Я не желаю иметь ничего общего с...
- Я знал, что Уайт за вас. Я знал, что он одобряет ваше назначение,
но...
- Престон Уайт - опасный человек. Каждый человек, обладающий властью,
опасен, а в наше время человек, который может формировать общественное
мнение, обладает огромной властью. И я не хочу иметь с ним ничего общего.
За мной сорок лет безупречной службы. Что случится со мной, если
кто-нибудь обвинит этого Уайта?!
- Его уже обвиняли. Несколько лет назад, когда комиссия Конгресса
расследовала его деятельность. И как я вспоминаю, большая часть показаний
была связана именно с Харви.
- Холлис, не знаю, зачем я побеспокоил вас. Не знаю, зачем позвонил.
Думаю, просто, чтобы выпустить пар...
- Я рад, что вы позвонили. Что вы собираетесь делать?
- Не знаю. Я, конечно, выгнал Уайта, так что теоретически мои руки
чисты, но все это мне не нравится. У меня отвратительный вкус во рту...
- Ложитесь спать. Утро вечера мудренее.
- Спасибо, Холлис, я так и сделаю. Спокойной ночи!
Харингтон положил трубку и постоял у стола.
Теперь ему было все ясно. Теперь-то он точно знал, кто хотел, чтобы
Эпрайт стал Государственным секретарем. Именно этого и следовало ожидать
от Уайта.
Он не смог себе представить, как это было сделано, но если
существовала хоть какая-нибудь возможность, то Уайт непременно разнюхал бы
ее. Именно он организовал так, чтобы Эпрайт, прочитав соответствующую
строку в книге, не отказался от общественной деятельности и в
соответствующее время возглавил Госдепартамент. А сколько еще людей,
сколько ситуаций было запланировано и создано Престоном Уайтом?
Он поднял газету с пола, взглянул на заголовок и снова отбросил ее.
Они попытались избавиться от него, и все было бы в порядке, если бы
он ушел, как старая лошадь, изгнанная с пастбища, забытая и покинутая.
Возможно, остальные так и поступали. Но, пытаясь избавиться от него,
избавляясь от других, они должны осознать, что существует определенная
опасность. Единственный безопасный способ - заставить его продолжать
прежнюю жизнь. Жизнь последнего джентльмена. До самой смерти.
Почему они не сделали этого? Возможно ли, чтобы их операция имела
определенные возможности и ограничения? Может, для того, чтобы вовлечь
кого-то другого, они должны избавиться от него? Если это правда - значит,
у них есть уязвимое место.
И еще одно. Смутное воспоминание о Сенатском расследовании несколько
лет назад. Статья и фото в газетах того времени. Фото очень удивленного
человека, одного из лучших специалистов, обследовавшего Харви, сидящего на
свидетельской скамье и говорящего: "Но, сенатор, аналитический компьютер
не может быть так совершенен, как Харви..."
Это что-нибудь может значить, а может и не значить, но в этом
воспоминании заключалась какая-то надежда.
Он рассуждал удивительно спокойно. Как машина может занять место
мыслящего человека? Он уже писал в одной из своих книг - но сейчас не мог
припомнить, в какой именно. Как сказал сегодня вечером Седрик Мэдисон...
Он спохватился вовремя.
Где-то в уголке его сознания прозвенел тревожный звонок, и он
судорожно схватил лежащую на полу газету.
Увидел заголовок, и тут же книги утратили свою кожаную элегантность,
ковер снова приобрел дешевую новизну, он снова был самим собой.
Со сдавленными рыданиями стоял он на коленях, сжимая в руке газету.
"Никакого предупреждения!" - подумал он.
И его единственная надежда - скомканная газета.
Но это мощная защита.
- Попробуй снова! - крикнул он, мысленно обращаясь к Харви. - Давай
попытайся!
Харви не пытался.
1 2 3 4 5