Этот единственный оставшийся в живых
пришелец как-то добрался до моего участка.
Я спрашивал себя, почему редис, герань на окне, цветы в саду Стивенса
среагировали таким вот образом. Быть может, эти растения-пришельцы
вырабатывают какой-то яд, который впрыскивают затем в почву, чтобы другие
травы и деревья не могли расти там, где поселились они. Такое
предположение не лишено оснований. Ведь есть же на Земле деревья и травы,
которые проделывают точно такую же операцию различными способами. Или,
возможно, пришельцы высасывают из почвы всю влагу и питательные вещества
так, что другим ничего не остается и они погибают от голода?
Если они прибыли с другой планеты, то должны были прилететь на
каком-то корабле. Так что яма на сороковом участке у Пита образовалась
там, где пришельцы приземлились, чтобы возобновить запас пищи, оставив
рядом с ямой равное количество отходов.
А эти семь, как они очутились здесь? Бросили корабль, спасаясь от
опасности, как моряки, терпящие бедствие?
Корабль, наверное, поискал пропавших членов экипажа и, не найдя их,
улетел. Если это так, тогда мое растение - единственный оставшийся на
Земле пришелец. Но, может быть корабль все еще продолжает поиски?
Я сильно устал, размышляя над всеми этими вопросами, и завалился
пораньше спать, однако долго еще лежал без сна, беспокойно ворочаясь. Но в
тот самый момент, когда на меня напал сон, услышал, как у мусорного бака
опять завозился пес. Думаете, после того, что случилось с ним накануне, он
решил избегать мой двор? Не на того напали! Он как ни в чем не бывало
гремел и стучал по баку, стараясь опрокинуть его и выпотрошить.
Схватив с кухонной плиты кастрюлю с ручкой, я открыл заднюю дверь и
бросил кастрюлей в него, но промахнулся на добрых три метра. Это меня так
раздосадовало, что я даже не захотел пойти и подобрать кастрюлю. Я просто
вернулся и снова лег спать.
Прошло порядочно времени, когда меня внезапно поднял с постели визг
смертельно перепуганной собаки. Я вскочил на ноги и бросился к окну.
В свете луны пес мчался по садовой дорожке так, словно за ним гнались
черти. Следом на всех парусах летело растеньице-гость. Оно охватило одной
веткой бедного пса за хвост, а оставшимися тремя наддавало ему жару.
Они выскочили на улицу и скрылись из виду, но долго еще в
окрестностях раздавался собачий визг. Спустя некоторое время я увидел, как
растение ступила на усыпанную гравием дорожку сада и зашагало, словно
большое насекомое, на своих восьми корнях.
Свернув с дорожки, растеньице пристроилось возле куста сирени и, как
видно, расположилось на ночь. Если во всем происходящем и нет ничего
хорошего, решил я, то, по крайней мере, мусорный бак теперь будет вне
опасности - если пес еще раз попробует вернуться, мой гость всегда готов
задать ему трепку.
Долго я лежал с открытыми глазами, силясь понять, как это растение
догадалось, что я не хочу, чтобы пес рылся у меня в баке с мусором.
Вероятно, оно видело - если это надлежащее слово, как я гнал разбойника со
двора.
Я уснул с приятным чувством, что наконец-то мы с растением начали
понимать друг друга.
На следующий день было воскресенье, и я занялся оранжереей, чтобы
привести ее в порядок и посадить туда пришельца, который пока что отыскал
для себя на огороде солнечное местечко и притворился большим, особенно
неприглядным сорняком, который я поленился раньше выполоть.
Во время работы ко мне подошел сосед, чтобы дать бесплатный совет, а
потом долго стоял и мялся, и по всему было видно: ему хочется еще что-то
сказать мне, но он не решается.
- Странное дело, - наконец выпалил он, - но моя Дженни клянется, что
видела, как какое-то небольшое деревце расхаживает у тебя по двору. Мой
мальчишка также видел его и говорит, что оно гналось за ним. - Сосед,
смущенно хихикнув, закончил: - Дети есть дети, как ты понимаешь.
- Да, конечно, - подтвердил я.
Постояв еще немного и дав мне пару каких-то советов, сосед ушел к
себе.
Меня встревожили его слова. Если растение в самом деле гоняется за
детьми, то хлопот не оберешься.
Весь день напролет я работал в оранжерее, но нужно было так много
сделать, ибо ею не пользовались почти десять лет, что к вечеру я устал до
чертиков.
Поужинав, я вышел на заднее крыльцо и уселся на ступеньки посмотреть
на звезды. Тишь да гладь стояла вокруг.
Не прошло и четверти часа, как до меня донесся шелест листьев. Я
оглянулся и увидел растеньице, которое вышло из сада на своих кореньях и
подошло ко мне. Оно как будто опустилось со мной на ступеньки, и мы сидели
вдвоем и смотрели на звезды.
Немного погодя растеньице протянуло одну из своих веток и взяло меня
под руку своим похожим на ладонь листом.
Я слегка вздрогнул, но оно коснулось меня столь деликатно, что я
остался спокойно сидеть, решив, что если уж нам приходиться жить вдвоем,
то незачем избегать друг друга.
Спустя некоторое время я начал постепенно ощущать, как на меня
накатываются волны благодарности, словно растеньице хотело мне сказать
"спасибо".
Слова, сами понимаете, не произносились. Растеньице, кроме как
шелестеть листьями, других звуков издавать не могло, однако я понял, что
существует какая-то система общения без помощи слов, а чувствами -
глубокими, чистыми, крайне искренними.
Наконец такое беспрерывное излияние благодарности стало несколько
смущать меня.
- Ну, хватит, хватит, - сказал я, стараясь положить конец этому. - Вы
бы то же самое сделали для меня.
Каким-то образом растение, должно быть, почувствовало, что его
признательность понята и воспринята, так как чувство благодарности немного
ослабло и вместо него возобладало другое ощущение - мира и спокойствия.
Растеньице поднялось и пошло прочь, но я окликнул его.
- Эй, погоди минутку!
Оно, видимо, поняло и вернулось. Я взял его за ветку и повел вдоль
границ своего участка, стараясь как можно усердней внушить, чтобы оно не
выходило за изгородь.
К концу этой передачи мыслей я был весь мокрый от чрезмерного
напряжения. Но в конце концов растение сказало нечто вроде "о'кей!". Тогда
я нарисовал в уме картину, как оно гонялось за мальчишкой, и мысленно
пригрозил пальцем. Растение согласилось. Затем я попробовал сказать ему,
чтобы оно не ходило средь бела дня по двору, когда люди могут увидеть. Не
знаю, то ли это наставление было труднее понять, то ли я уже устал, но мы
оба выдохлась до конца, прежде чем растеньице показало, что поняло меня.
Лежа в кровати, я долго размышлял над проблемой общения. По-видимому, это
была не телепатия, но что-то также основанное на мысленных образах и
эмоциях. Я уснул, радуясь мысли, что мой дом и сад станут школой для
инопланетянина.
На следующий день мне позвонили из почвоведческой лаборатории
сельскохозяйственного колледжа.
- Что это за дрянь вы нам прислали? - спросил незнакомый голос.
- Образцы почвы, - ответил я слегка обескураженно. - А чем они вам не
нравятся?
- С образцом номер один - полный порядок. Это обычная для округа
Бартон почва. А вот образец номер два - песок, причем не простой, а в
смеси с блестками золота, серебра и меди. Все частицы, разумеется, очень
мелкие. Но если у какого-то фермера в вашей округе такого песка целая
шахта, то он может считать себя миллионером.
- Ну, у него этого песка самое большее пять вагонеток.
- А где он его взял?
Глубоко вздохнув, я рассказал все, что мне было известно о
происшествии на сороковом участке Пита.
Ученый-почвовед сказал, что они сейчас приедут к нам, но прежде чем
он повесил трубку, я спросил его насчет третьего образца с участка банкира
Стивенса.
- Что он выращивал на этой земле? - спросили меня на другом конце
провода озадаченно. - Насколько мы понимаем, она абсолютно истощена.
Скажите ему, пусть прежде, чем что-нибудь сеять на ней, внесет как можно
больше органических удобрений и все необходимое, чтобы земля вновь стала
плодородной.
Почвовед приехал на участок Пита вместе с тремя другими учеными из
колледжа. Чуть позже, на неделе, после того, как газеты под крупными
заголовками протрубили на всю страну об этом инциденте, прикатила парочка
господ из Вашингтона. Однако они, как видно, ничего не могли понять из
случившегося, так что в конце концов отчалили обратно. Газеты еще немного
пожевали эту тему, но вскоре бросили ее.
За это время масса любопытных посетила ферму Пита, чтобы собственными
глазами посмотреть на яму и песок. Они растащили больше половины кучи и
довели Пита до бешенства.
- Я решил засыпать эту яму - и дело с концом, - заявил он мне, что и
сделал немедленно.
Тем временем в моем доме положение все более улучшалось. Растеньице,
кажется, поняло мое предупреждение не выходить со двора, вела себя как и
подобает растению днем и оставило детей в покое: пусть играют себе на
здоровье на моем дворе, если это им так нравится. Но самым прекрасным было
то, что пес, совершавший набеги на бак с мусором, больше ни разу не
показался.
Много раз, пока продолжался ажиотаж вокруг ямы у Пита, мне страсть
как хотелось рассказать кому-нибудь из ученых о моем госте, но каждый раз
я откладывал, потому что мы с ним мало продвинулись по части преодоления
языкового барьера. Правда, в других отношениях мы ладили отлично.
Я предоставил как-то раз пришельцу возможность посмотреть, как
разбирается, а затем вновь собирается электромотор, но был не слишком
уверен, что он понял что-либо. Я пытался объяснить ему, что такое
механическая сила, и показал, как мотор эту силу производит; попробовал
рассказать немного об электричестве, электронах и протонах, однако быстро
запутался, так как сам очень мало что смыслил во всем этом. Сказать по
совести, я не думаю, чтобы растеньице поняло хоть что-либо по части
электрических двигателей.
Зато с автомобильным мотором мы добились успеха. Затратив целое
воскресенье, мы его разобрали на части, а затем снова собрали. Следя за
моими действиями, растеньице, кажется, заинтересовалось мотором всерьез.
День был жарким, а дверь в гараже нам пришлось держать на запоре, и я
грешным делом предпочел бы потратить воскресенье на рыбалку, а не на
разборку грязного, в мазуте, двигателя. Десятки раз я задавал себе вопрос:
"Стоит ли вообще заниматься этим делом и нет ли каких-то более легких
методов ознакомления моего гостя с фактами нашей земной жизни?"
Я так устал за воскресенье, что в понедельник утром не расслышал
будильника и проснулся на час позже, чем нужно. Быстро натянув на себя
рубашку и штаны, я кинулся к гаражу - дверь оказалась открытой, а внутри
находилось растеньице. Оно разбросало по всему полу части двигателя и
продолжало, рада-радехонько, трудиться над моей автомашиной. Я чуть было
не набросился на него с топором, но вовремя сдержался. Заперев дверь
гаража, я пошел на работу пешком.
Весь день меня мучил вопрос, каким образом пришелец попал в гараж.
Может, он проник туда вечером заранее, когда я отвлекся, или же он умеет
открывать замки отмычкой. Я также спрашивал себя, в каком состоянии
окажется машина к моему приходу, и уже ясно представлял, как работаю в
гараже допоздна, собирая ее.
Я ушел с работы на час пораньше, решив, что если уж мне нужно
возиться с машиной, то лучше начать поскорей.
Придя домой, я увидел, что мотор собран, а пришелец стоит в огороде,
изображая собой сорняк. Значит, он умеет открывать замки - ведь я, уходя
на работу, гараж запер.
Держа пари сам с собой, что мотор не заведется, я включил зажигание.
Однако двигатель заработал вполне нормально. Я проехал по улице, чтобы
проверить машину - она оказалась в полном порядке.
Для следующего занятия я постарался найти что-нибудь попроще. Я
достал столярный инструмент, показал его моему гостю и дал возможность
посмотреть, как я буду делать птичью клетку. Не то чтоб мне очень нужна
была такая клетка - в доме их имелось достаточно, - но я полагал, что так
мне будет легче и проще показать, как мы работаем по дереву.
Растение внимательно следило за мной, но, мне показалось, было чем-то
недовольно. Положив руку на ветку, я спросил в чем дело, но в ответ
получил угрюмое молчание.
Я был озадачен. Почему растеньице проявило самый живой интерес при
разборке мотора, а тут, когда я стал делать птичью клетку, опечалилось? Я
не мог догадаться до тех пор пока несколько дней спустя мой гость не
застал меня за срезанием цветов для моей вазы в столовой.
И тогда он ударил меня.
Растение есть растение, а цветы тоже являются растениями. Да и доски
тоже когда-то были растениями. Я стоял в саду с подрагивающим в руке
букетом, а пришелец смотрел на меня, и я подумал о всех тех потрясениях,
которые его ожидают, когда он получше узнает нас: как мы вырубаем леса,
выращиваем растения на корм и одежду, выжимаем из них соки и извлекаем
лекарства. Как я понял, растеньице во всем напоминало человека, который
попал на другую планету и увидел там, как некоторая форма выращивает людей
себе на корм.
Растеньице, казалось, не разозлилось и не убежало от меня в ужасе.
Оно просто опечалилось, а когда оно печалилось, то становилось самым
печальным существом, какое вы только можете себе представить. По сравнению
с ним пропойца с похмелья выглядит наверняка веселей.
Если мы когда-нибудь доживем до такого момента, когда действительно
сможем разговаривать друг с другом (я имею в виду беседы о таких вещах,
как мораль, этика, философия), я тогда узнаю, какие чувства испытывает мой
гость к нашей потребляющей растения цивилизации. Он наверняка пытался
рассказать мне об этом, но я не сумел понять многое из того, на что он
намекал.
Как-то раз вечером мы сидели на ступеньках крыльца и глядели на
звезды. Еще раньше пришелец показал мне свою родную планету, а может быть
одну из планет, которую он посетил, - не знаю. Все, что я уловил тогда,
состояло из каких-то смутных образов. Одно место казалось горячим и
красным, другое - холодным и голубым. Было еще одно, третье. Окрашенное во
все цвета радуги, оно вызывало в душе спокойное, чуть радостное чувство,
словно там веял нежный, прохладный ветерок, журчали фонтаны и в легком
сумраке пели птицы.
Мы уже долго сидели на крыльце, когда вдруг мои гость положил свою
ветку на мое плечо и мысленно показал какое-то растеньице. Должно быть,
ему приходилось делать значительные усилия, чтобы дать мне его визуальное
изображение, ибо картина была четкой и ясной. Растеньице было тощим и
поникшим и выглядело, если такое возможно, еще более печальным и грустным,
чем мое, когда оно впадало в печаль. Я проникся жалостью, и тогда мой
гость начал думать о доброте, а когда он думает о таких вещах, как доброта
и печаль, благодарность и счастье, то прямо изливается ими.
Пришелец вызвал во мне столько возвышенных, благородных мыслей, что я
боялся, что меня разорвет на части.
И пока я сидел на крыльце, размышляя об этом, то мысленно увидел, как
бедное растеньице начало понемногу оживать и расти, а потом расцвело и
превратилось в самый красивый цветок, который мне только доводилось
когда-либо видеть. Семена созрели, и растеньице рассыпало их. Мгновенно из
семян проросли совсем маленькие растеньица, тоже полные жизни.
Несколько дней я ходил сам не свой под впечатлением виденного,
спрашивая себя, уж не схожу ли с ума. Я пробовал избавиться от этого
наваждения, но не мог - картина навела меня на одну идею, и единственный
способ, каким я мог избавиться от нее, это проверить ее правильность на
практике.
Возле сарая с инструментом росла желтая роза - самая печальная и
жалкая из всех роз в городе. Зачем она год за годом цеплялась за жизнь, я
не мог понять. Она росла там, когда я еще был мальчишкой. Единственная
причина, почему ее давным-давно не выбросили, заключалась в том, что
никому не нужен был тот клочок земли, на котором она росла.
Я решил, что если какое-то растение нуждается в моральной помощи, так
это желтая роза.
Итак, я тайком, чтобы пришелец меня не заметил, пробрался к сараю и
встал перед розой. Я начал думать о ней добрые мысли, хотя одному Богу
известно, как трудно думать доброжелательно о таком жалком кустике.
1 2 3