И он, и кто бы то ни было другой должны знать только одно – что мы разыскиваем моего пропавшего дядю.
Покончив с едой, они отправились дальше, держась гребня холмов.
– Это заведет нас к северу, – сказала Иоланда, – но, наверное, не слишком далеко. А отсюда нам легко будет выбрать дорогу получше.
Незадолго до сумерек они остановились на ночлег. После вечерней трапезы Иоланда уселась одна в сторонке и приложила к уху раковину. Через некоторое время Харкорт поднялся с места и подсел к ней. Она отняла раковину от уха и положила ее на колени.
– Тебе она очень нравится, – сказал он. – И шум моря в ней.
– Не сам шум, – ответила она с улыбкой. – Хотя этот шум как-то странно завораживает. Но дело не только в нем. Когда я слушаю, мне чудится, что там, за шумом моря, слышен чей-то голос, который пытается мне что-то сказать.
– Какое-то волшебство? – спросил он. – Волшебный голос?
Она нахмурила лоб и задумалась.
– Ты знаешь, что такое волшебство? – не унимался он. – Можешь мне это объяснить?
– Мой господин, – отвечала она, – ты задаешь мне загадки.
– Я этого не хотел. Я подумал, что, может быть, ты сумеешь растолковать мне, что такое волшебство. Это слово очень часто приходится слышать, оно само просится на язык, когда надо что-то объяснить, а никакого объяснения нет.
– И ты решил, что растолковать тебе это сможет простая девчонка. Которая время от времени бродит по Брошенным Землям и не может, или не хочет, объяснить зачем. Которая может увидеть что-то живое в куске дерева…
– Ничего такого я не думал, – сказал он, хотя тут же неохотно признал про себя, что именно таковы были его мысли. – Если я тебя обидел…
– Нет, не обидел, – ответила она и, взяв с колен раковину, вновь поднесла к уху. Харкорт понял, что она не хочет продолжать разговор, вернулся к огню и сел рядом с аббатом.
«Пока что все идет благополучно, – подумал он. – Нам пришлось иметь дело с буграми в лесу и с призраками на болоте, но с настоящими опасностями мы еще не сталкивались». До сих пор они не заметили никаких признаков Нечисти, никаких намеков на то, что Нечисть догадалась об их присутствии. Конечно, именно на это они и надеялись, но он знал, что оснований для подобных надежд у них нет.
– Гай, – спросил он аббата, – у тебя нет такого ощущения, что все идет слишком гладко?
– Да, это мне приходило в голову, – ответил аббат. – Ну и прекрасно. Впрочем, прошло пока только четыре дня.
– Может быть, я зря беспокоюсь, – сказал Харкорт, – но у меня все время мурашки по спине ползают. Такое чувство, словно кто-то за нами наблюдает. Я какой-то весь взвинченный и постоянно дергаюсь.
– Да, я это тоже чувствую, – сказал аббат, – только стараюсь об этом не думать. Не люблю накликать беду. Пока все идет хорошо – ну и ладно.
– Иоланда думает, что в раковине слышится какой-то голос, только его заглушает шум моря.
– Девичьи фантазии, – сказал аббат.
– Знаю. Может быть, и так. Только я не доверяю коробейнику. И эта раковина мне не нравится.
Аббат положил Харкорту на плечо свою тяжелую руку.
– Успокойся, – сказал он. – Не надо накликать беду.
На следующий день гребень холмистой гряды, по которому они шли, стал заметно ниже, и они оказались на нешироком плато, шедшем вдоль прибрежных гор. Дальше простирались болотистые низины, по которым они снова направились на запад.
– Мы взяли слишком далеко к северу, – сказал Харкорт. – Наверное, лучше было бы держаться холмов.
Они остановились передохнуть, и Шишковатый достал из сумки, висевшей у него на поясе, карту, которую начертил для них дядя Рауль. Он расстелил ее на земле, и они сгрудились вокруг, глядя ему через плечо.
– Тут нелегко разобраться, – сказал Шишковатый. – Масштаб не соответствует расстояниям. Но я думаю, что мы вот тут, – он ткнул пальцем в карту.
– Если ты прав, – заметил Харкорт, – то мы все еще на безопасном расстоянии к югу от римской дороги.
– От этой карты никакого толку, – сказала Иоланда. – На ней нет того болота.
– Очень может быть, – возразил Харкорт, – что дядя про него не знал. Возможно, он прошел севернее.
– До храма еще далеко, – сказал аббат, – но похоже, что он прямо на запад от нас.
– Вот вам и ответ, – сказал Шишковатый. – Значит, надо идти на запад.
Он сложил карту и сунул ее обратно в сумку.
Плато было не таким лесистым, как холмы, лес здесь был реже и мельче, время от времени попадались небольшие поляны. На некоторых из них, может быть, когда-то стояли крестьянские усадьбы, теперь давно заброшенные, но никаких признаков построек заметно не было. Такие поляны они старались пересекать как можно быстрее, внимательно глядя на небо, не покажутся ли драконы. Но драконы не появлялись. День стоял ясный, солнечный, но не слишком жаркий, на небе не было ни облачка. Иоланда, как обычно, шла впереди всех, но в пределах видимости. Вскоре после полудня она остановилась, и все подошли к ней.
– Что-нибудь неладно? – спросил Харкорт.
– Я чую дым, – ответила она и показала вперед. – По-моему, это вон в той стороне.
– Может быть, там люди, – сказал Шишковатый. – Нечисти огонь ни к чему. Они едят мясо сырым.
– Нам лучше рассыпаться в цепочку, – сказал Харкорт. – Ради бога, двигайтесь осторожно и смотрите в оба. Если это люди, надо их не спугнуть. Нам нужны любые сведения, какие можно будет от них получить.
– А если это Нечисть, – добавил Шишковатый, – то надо заметить ее прежде, чем она заметит нас.
Они растянулись цепочкой и медленно, осторожно двинулись под гору к оврагу, куда показала Иоланда. На полпути к нему Харкорт ощутил резкий запах дыма. Иоланда была права; там горел огонь. Низко пригнувшись, он продолжал спускаться по склону, то и дело озираясь по сторонам.
Услышав какой-то нечленораздельный звук, он застыл на месте и взглянул направо, откуда донесся звук. Там приник к земле Шишковатый. Увидев, что Харкорт смотрит в его сторону, он ткнул пальцем вперед, и Харкорт, посмотрев в этом направлении, увидел плывущую в воздухе тонкую голубую струйку дыма.
Он поднял руку, дал знак двигаться вперед и, пригибаясь как можно ниже, продолжал медленно спускаться под гору. Взглянув направо, он увидел, что Шишковатый тоже двинулся вперед, а за ним и аббат. Иоланды не было видно. Проклятая девчонка, подумал он, куда она делась? Вечно норовит держаться сама по себе! Но тут же он увидел ее слева от себя и далеко впереди: она перебегала от дерева к дереву, едва заметная на их фоне, лишь что-то смутно мелькало вдали.
Он сделал еще несколько шагов вперед и остановился как вкопанный. Там, на дне оврага, горел костер. У ручейка, низвергавшегося из расщелины в склоне оврага, стояла жалкая хижина. Над водой возвышалось какое-то деревянное сооружение. «Мельница! – подумал он. – Клянусь Богом, мельница!» Мельничное колесо вертелось, сверкая на солнце, от его лопастей поднималась водяная пыль. А над колесом вращалась, качаясь во все стороны, деревянная клетка. Внутри клетки кто-то был, но кто – он разглядеть не мог. Оттуда доносились какие-то скрипучие звуки, но издавала их сама вращающаяся клетка или существо, сидевшее в ней, понять было невозможно.
Около мельничного колеса стоял на коленях человек, что-то делавший с обрубком дерева. В руках у него были молоток и стамеска. Он был стар: длинные седые волосы падали ему на плечи, седая борода спускалась на грудь. Он колотил молотком по стамеске, не замечая приближения людей.
Харкорт внимательно осмотрелся. Никого больше видно не было, хотя в хижине мог быть еще кто-то. Старик на коленях продолжал колотить по обрубку.
Харкорт выпрямился и направился к старику, стараясь двигаться как можно тише. Но его опередил аббат, который величественно приближался к старику, огромный и внушительный, по узкому ровному дну оврага.
Старик бросил молоток со стамеской и вскочил на ноги. Он стоял, уставившись на аббата и готовый в любую минуту пуститься наутек. Потом, видимо, сообразил, кто может быть этот человек в сутане и с выстриженной макушкой, и бросился ему навстречу. Едва не поскользнувшись, он остановился и упал на колени, прижав к груди молитвенно сложенные руки.
– Благослови меня, отец! – вскричал он жалобным голосом. – Благослови меня!
Аббат воздел руку, пробормотал что-то по-латыни и осенил его крестным знамением. Потом он нагнулся и поднял старика на ноги.
– Я уже не надеялся, что когда-нибудь дождусь благословения Церкви, – дрожащим голосом сказал старик. – Думал, что безвозвратно погиб. Думал, что Бог обо мне забыл.
– Милосердный Господь никогда не забывает своих детей, – ответил аббат.
– Но я принял меры, – сказал старик. – Пусть я погряз в невежестве, но я кое-что придумал.
– И что же ты придумал, сын мой? – ласково спросил аббат.
– Ну, понимаешь, отец, у меня есть вон тот попугай.
– Не могу понять, откуда здесь, на Брошенных Землях, мог взяться попугай. Ты ведь сказал – попугай?
– Да, отец, попугай.
– Но скажи мне, ради Бога, какой он из себя – попугай? Я знаю много разных птиц, но никогда не видел попугая.
– Попугай, – сказал Шишковатый, – это птица, которая живет в джунглях на далеком юге. Очень красивая птица, зелено-сине-красного света, и при должном старании ее можно научить передразнивать человеческую речь.
– Да, это правда, – подтвердил старик. – Но это требует большого терпения и не всегда получается. Я пробовал выучить его произносить «Верую», но ему такое не под силу. Я пытался обучить его возносить молитву Божьей Матери, но тоже не преуспел. В конце концов я смог только научить его говорить «Спаси Господь мою душу», но эта глупая птица валит все слова в одну кучу.
– Да благословит меня Господь, – сказал ошеломленный аббат, – ты хочешь сказать, что научил птицу говорить «Спаси Господь мою душу»?
– Отец, – взмолился старик, – ничего лучшего мне не удалось добиться! Я пробовал и «Верую», и молитву Богоматери…
– А зачем? – спросил аббат.
– Ну как же! – отозвался старик, потрясенный тем, что аббат не может понять, зачем это нужно. – Я считаю, надо, чтобы хоть кто-нибудь мог замолвить за меня словечко перед Господом, и раз уж никого другого у меня нет, я решил, что сойдет и птица. Я сказал себе, что это все-таки лучше, чем ничего. Разве ты не согласен, отец?
– Не уверен, – сказал аббат строго. – Было бы лучше, если бы ты сам…
– Сам-то я молился, отец. Со всем старанием. Бывало, что и до изнеможения.
– Тогда зачем же понадобилась птица?
– Но ты же должен понять, отец! Я считал, что птица даст мне хоть какой-нибудь лишний шанс. А здесь, среди злобной Нечисти, лишний шанс, пусть самый крохотный, не помешает.
– Это вон та птица, что в клетке? – спросил Шишковатый.
– Да, мой добрый господин, она самая.
– А почему она в клетке? Разве она улетела бы, если бы ты выпустил ее на волю? И почему клетка подвешена над мельничным колесом? Неужели ты не мог найти для нее место получше?
– Вы поймете, почему она там, когда я вам кое-что расскажу. Эта глупая птица говорит «Спаси Господь мою душу», только когда она висит вниз головой на жердочке.
– А почему?
– Воистину, господин, это мне неизвестно, я только знаю, что это так. Мне оставалось сделать только одно. Придумать какой-нибудь способ, чтобы то и дело переворачивать птицу вниз головой. Вот я и сколотил эту клетку с одной только жердочкой, построил водяное колесо и приспособил к нему клетку. Колесо вертится, и клетка тоже вертится, так что с каждым поворотом колеса птица переворачивается вниз головой.
– Но сейчас клетка вовсе не вертится, – заметила Иоланда. – Колесо вертится, а клетка нет.
– Увы, это потому, что сломалось зубчатое колесико, что поворачивает клетку. Совсем сломалось, пополам. Я как раз тем сейчас и занят, что делаю новое колесико. Как только я его сделаю, клетка снова будет вертеться.
– Ты давно здесь живешь? – спросила Иоланда.
– Не могу сосчитать, сколько лет. Я был еще молодой, когда здесь поселился.
– И птицу с собой привез?
– И птицу привез. Она живет у меня очень давно.
– Ты хочешь сказать, что все эти годы птица вертится вместе со своей клеткой? Тебе должно быть стыдно.
– Нет, не все эти годы, – отвечал старик. – Много лет ушло на то, чтобы научить ее говорить «Спаси Господь мою душу». А перед этим мне пришлось отучить ее говорить слова, которым ее научили раньше. Я купил ее у одного моряка, а он обучил ее таким словам, от которых даже бывалый человек может упасть в обморок.
– Одного я не могу понять, – сказал Харкорт. – Зачем вообще ты здесь поселился? Всякий человек, если он в здравом уме, старается держаться подальше от Брошенных Земель.
– Я прошу простить меня, господин, – ответил старик, – но ведь и вы тоже здесь, верно?
– Мы совсем другое дело, – сказал аббат. – Мы пришли сюда с определенной целью.
– У меня тоже была цель. Я видел себя миссионером среди живущей здесь Нечисти. Я сказал себе, что моих способностей и силы воли хватит, чтобы стать святым. Я думал, что у меня хватит сил и на то, чтобы стать мучеником, если уж придется.
– Но ты не стал святым. И мучеником тоже не стал.
– Я слаб, – сказал старик. – Мне не хватило мужества. Я с этим не справился. Я хотел вернуться назад, пытался бежать, но меня не пустили, и вот…
– Кто тебя не пустил? – спросил аббат.
– Нечисть. Каждый раз, как я пытался бежать, они загоняли меня обратно. Тогда я отыскал это уединенное место и укрылся здесь. Из благочестия и молитв я хотел возвести стену, которая защитила бы мое недостойное тело и спасла бы мою душу.
– Ты больше не пытался бежать к людям? Только прятался здесь?
– Нет. Много раз пытался я бежать, но они никак меня не пускали. Я думал, мне удалось от них спрятаться, но я ошибался. Они узнали, что я прячусь здесь, и каждый раз, как я пытался убежать, загоняли меня обратно. Иногда меня заставлял вернуться сюда великан или тролль, иногда гарпия, иногда кто-нибудь еще. Меня не трогали, просто заставляли вернуться сюда. Играли со мной, как кошка с мышью. Они хихикают, сидя вон на том холме, ведь они никогда не смеются, а только хихикают. Сюда, в овраг, они не спускаются, а остаются наверху. Иногда я их вижу, хоть и редко, но я постоянно слышу, как они хихикают. Когда-нибудь они спустятся сюда, и тогда мне придет конец. Когда им надоест играть со мной, как кошка с мышью, и тогда они меня прикончат.
– Ты говорил о стене благочестия, которую пытался воздвигнуть. Твой говорящий попугай – это часть стены?
– Я делал, что мог. Я использовал все средства.
– Ну хорошо, ты обучил попугая говорить «Спаси Господь мою душу». И какая тебе может быть от этого польза? Ты же сам говоришь, что он просит Господа спасти не твою душу, а его. Он говорит «мою душу», а не «душу моего друга», или «моего хозяина», или «этого человека». Даже ты мог бы понять, что это нелепость. Ведь у попугая нет никакой души.
– Я хотел, чтобы он замолвил за меня слово, – отвечал старик. – Но нужно, чтобы слово было попроще. Мне нелегко далось его обучение даже этому, не говоря уж о таких тонкостях. Я думаю, Господь поймет.
– Ну и ну, – сказал потрясенный аббат, – Никогда еще ничего подобного не слышал.
– Он просто сумасшедший, – сказал Шишковатый. – Ни один разумный человек не отправится миссионером к Нечисти. К язычникам – да. Даже к неверным, там еще есть кое-какая надежда. Но не к Нечисти. Ведь Нечисть совсем не то, что люди, будь они христианами, неверными или язычниками.
– Пусть я сумасшедший, – возразил старик, – но всякий сходит с ума по-своему. Я шел своим путем. И оправданий не ищу.
– Ты заблудшая и нераскаянная душа, – заявил аббат. – И заблуждения твои многочисленны и разнообразны. Начиная с того, что ты даже сейчас не понимаешь, что натворил. Сын мой, тебе за многое придется держать ответ, много пролить слез, прежде чем…
– Погоди, Гай, – вмешался Харкорт. – Где же твое христианское милосердие? Этот человек представляет тот самый простой народ, который ты должен быть готов прощать. В нем непременно есть что-то хорошее. Хотя бы просто мужество – ведь он много лет прожил здесь.
– Больше того, – сказал Шишковатый, – он может быть нам кое-чем полезен. Что бы ты сказал, – обратился он к старику, – если бы мы тебе помогли? Ты бы согласился помочь нам?
– От всей души, – отвечал старик. – Только как могли бы вы помочь такому, как я?
– Ты сказал, что тебе не дают покинуть эти места, что Нечисть тебя не выпускает, а когда ты пытаешься убежать, она неизменно заставляет тебя возвращаться назад. Так вот, ты можешь уйти с нами. Мы беремся защитить тебя и…
– Ты хочешь сказать, чтобы я отсюда ушел?
– Именно это я и хочу сказать. Ты пытался уйти…
– Но это единственное безопасное место, какое я знаю, – возразил старик. – Здесь они меня не трогают. Они следят за мной, издеваются надо мной, глумятся, но пока еще не причинили мне никакого вреда. Если я пойду с вами, я окажусь ничем не защищен. Больше того, если я пойду с вами, я навлеку на вас всю их злобу, и тогда…
– Ну хорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32