западно-европейские силы, русскоязычные силы, арабские
силы - так было легче устанавливать балансы, чтобы затем уже постараться
окончательно послать все эти силы к ядреной бабушке. И не быть бы никогда
Колю третьим пилотом Первой Звездной, заниматься бы ему до самой пенсии
извозом на грузовых или пассажирских авиалиниях, если бы не совпали по
времени два события: Коль, естественно оказавшийся в русскоязычных (стоило
двадцатью годами раньше огород городить - только жрущих в три горла
генералов, министров да председателей наплодили вдесятеро; впрочем, может,
именно для этого все и делалось: чтобы кровное начальство смогло наконец
пожрать суверенно, без оглядки на обжор в Москве), лихо отличился со своим
экипажем во время отчаянной кислородной бомбардировки Арала, единственный
из семнадцати пробившись к очагу перерождения биомассы и так убедительно
отковровав его с бреющего, что процесс замер в считанные минуты, после чего
герою все пути были открыты, и герой, в течение месяца поимый и всевозможно
ублажаемый по всему Приаралью, прочухавши двинул в космос - училище в
Звездном, стажировка в Хьюстоне, Марс, Церера, Умбриэль... а тут
американо-русско-французская шайка высоколобых на "Токомаке" какого-то
поколения взяла да и открыла по случайке эффект, из которого буквально сам
собой через пару лет вылупился мезонный двигатель, легко дававший ноль
девять световой - и человечество не устояло перед звездным соблазном...
Господи ты елки-палки, одно слово знакомое услышал, что за бесконечное
членистолетнее воспоминание сразу поползло из глубин души, и нет ему
конца... И ведь каких-то тринадцать лет с этого Арала прошло... каких-то
двести тридцать семь лет!..
Ладно. Что там Вальтер-то рассказывает? Но Вальтер как раз приумолк, с
преувеличенной внимательностью разглядывая столбцы стоячих цифр на экране
какого-то прибора, одного из бесчисленных, натравленных на Коля за эти часы
- будто чувствовал, что пилот улетел в собственную память. И будто
почувствовал, что пилот вернулся - Коль еше слова не успел сказать, а
Вальтер еачал точнехонько с того места, на котором умолк.
Взамен всех проблем, тревоживших человечество во времена той жизни Коля,
естественно, повыскакивали новые - того же мантийного баланса, регулирования
и локальной стимуляции солнечной активности, чистки околосолнечного
пространства, дефицита полярных сияний (вот уж из пальца высосали проблему,
подумал Коль), и так далее. Кроме того, близилась к решению проблема
мгновенного пробоя пространства, и, как только пробой осознался как близкая
реальность, то есть двенадцать лет назад, были отменены релятивистские
звездные. После Первой в глубокий космос ушли еще восемь кораблей - пока ни
один не вернулся. Поддерживается гравиконтакт с тремя инозвездными
цивилизациями - первый был установлен еще лет сорок назад буквально по
случайке, уточнил Вальтер, и Коль опять озадаченно отметил прозвучавшее в
речи потомка жаргонное словцо, совсем недавно скользнувшее в памяти Коля.
Более развитые цивилизации, уже имеющие установки пробоя, не обнаружены. По
поводу загадочного их отсутствия идут яростные дебаты в Координационом
центре, в Совете, в управлении дальней связи; выдвигаются объяснения
разнообразнейшие, а подтверждений нет ни одному.
Когда Ясутоки-сан, застенчиво улыбаясь, вошел в комнату - снова уже не в
белом халате, а в прежних леопардовых шортах - Коль был доведен до крайней
степени возбуждения. Его подмывало немедленно нестись в управление дальней
связи. А еще лучше на Трансплутон, в Институт пробоя. В улыбке Ясутоки
появился сочувственный оттенок. Он объявил, что на дворе ночь, что в
соседней комнате ждет легкий ужин, а еще комнатой дальше ждет не дождется
постель. У Коля отвалилась челюсть. Какой сон, воскликнул он. Я здесь уже
целый день, и ничего не видел, кроме вашей медицины! Ясутоки кротко слушал,
полуприкрыв глаза и сложив руки на животе, а потом сказал: "У тебя впереди
еще вся жизнь, Коль. Не надо торопиться. Надо отдохнуть. Завтра доставят
тела с крейсера".
Кажется, он еще что-то говорил, но Коль уже не слышал его, а слышал Лену, и
видел Лену.
... Он сказал: "Ну да, его каюта ведь ближе, не устаешь по ночам от долгих
пробежек!", и тогда сострадание погасло в ее глазах, она ничего не ответила,
только повернулась гордо и зло, и пошла прочь. Перед ним все поплыло, он
сделал маленький шажок за ней и сразу щироко качнулся назад, потому что все
уже было бесполезно, и только смотрел, как она идет; а у машины ее уже ждал
Лестрети, они упаковались, пробубнилась обычная процедура проверок -
герметичность, энергия, связь - и по наклонному пандусу вездеход скатился
наружу. На экране было видно, как тяжелая машина, поднимая рвущиеся на диком
ветру клубы зеленой пыли, аккуратно переваливаясь на барханах, подползла к
стене зарослей, твердокаменных, узловатых, ощетиненных ядовитыми шипами.
Вездеход вломился в них и сразу пропал из глаз - только от щели пролома,
медленно вытягиваясь, пошла вдаль узкая просека подминаемых вершин, а вскоре
и она утонула в тумане, белесым горбом колыхавшемся над кратером Источника.
Тогда Коль не выдержал и позвал: "Лена, как там?" Она ответила ровным
голосом: "Слышу хорошо, первый, слышу хорошо. Машина с кустарником
справляется. Делаем станции каждые десять минут. Прошли пять тысяч семьслт
сорок три метра. Грунт твердый, индикаторы спокойны, подходим к внешнему
валу". Коль хотел молить о прощении, но не было сил унижаться при всех. Она
вернется, думал он. Через три часа она вернется... Он твердил эту фразу до
того мгновения, когда в прорве тумана тускло полыхнуло и кусты на миг стали
из черных пронзительно-алыми, а по полу рубки прыгнули, тут же пропав,
резкие тени. Он даже не сразу понял, что это, когда из динамика раздался
мгновенный гремящий треск и короткий уже не вскрик, просто звук, с которым
все сразу, и любовь, и ненависть, и желания, и надежды, и прошлое, и
будущее, выбитые неожиданным молотом, горлом вылетают из только что совсем
живых, и вдруг уже расплющенных тел... и сразу стало невыносимо тихо, потому
что погасла даже несущая частота. Он бежал на верхнюю палубу, к вертолету.
Его пытались задержать - он исступленно дрался с Коганом, в кровь разбил ему
лицо, отшвырнул. Ему не хотели открывать люков - он кричал, что взорвет
двигатель и уничтожит всех. Он, невесть как проведя машину сквозь вечный
ураган, достал, выудил остатки вездехода из ада, в который превратился
Источник... Через неделю они знали, что такие извержения происходят в
Источнике каждые сто двенадцать часов.
Лена была мертва безнадежно, а Лестрети удалось спасти. Он погиб два года
спустя, вместе с остальными.
Ясутоки тронул Коля за плечо.
- Ложись-ка спать, - проговорил он.
Коль, отказываясь, мотнул головой.
- Я помогу, хочешь?
Коль вопросительно посмотрел на него - врач покивал.
- А где Вальтер?
- Ушел. У нас много срочных дел.
- Из-за меня?
- Да. Мы обязаны дать тебе настоящую жизнь.
Коль помолчал.
- Это реально?
- Конечно. А ты ложись - завтра будет новый день. Твой первый полный день.
Первый из очень многих, Коль.
- Я знаю, - проговорил Коль медленно. - Только совестно перед... теми...
всеми... Почему я?
Он глубоко вздохнул, прикрыл глаза. Возбуждение и радость покинули его,
последнее воспоминание оказалось роковым, и он понял вдруг, что теперь
абсолютно один. Больше один, чем там, в огромном обезлюдевшем корабле,
потому что вот наконец вокруг были люди, добрые, участливые, но бессильные
заполнить пустоту. Уже некуда лететь. Он вернулся. Ему никогда не вернуться.
- Меня послали отснять с воздуха Гнездо тифонов... а в это время Пятнистый
лишайник...
В горле будто взорвалось. Коль стиснул лицо ладонями и затрясся в беззвучном
сухом плаче. Перед глазами маячили каюты катера в зеленоватой паутине и
затянутые мшистой серой плесенью холмики омерзительной слизи, которыми в
считанные минуты стали все. Кроме него.
Ясутоки встал, сказал: "Дверь!" Стена беззвучно и легко, как во сне,
раскололась.
- Посмотри, - сказал Ясутоки. - Если понравится, будешь жить там.
Коль подошел к расколотой стене.
- Наверное, понравится...
- Тебе обязательно будет хорошо у нас, - проговорил Ясутоки ему вслед.
Коль остановился.
- Мне уже хорошо. Просто... совсем не хочется спать.
Ясутоки легонько подтолкнул его в спину.
Дверь пропала, едва Коль переступил порог. Свет остался по ту сторону.
Дико хотелось выпить. Не слишком много - просто чтобы отмякнуть и начать
относиться к тому, что есть, как к чему-то нормальному. Но очень неловко
было даже спрашивать. Воровато оглянувшись в почти полной темноте, Коль
сказал тихонько: "Бар!" Комната не отреагировала. Может, у них тут выпивки и
в заводе нет... черт. Во всяком случае, когда кормили во время завершающей
части медосмотра - вкусно, сытно, но без всякого намека на праздничный
банкет, просто перекус под непринужденную беседу о загадочном отсутствии
сверхцивилизаций - ничего похожего на триумфальный бокал шампанского не
возникло. Ладно, переживем пока.
Подошел к широкому окну. За стеклом пылала звездами ночь. Но то был летний
погожий узор, щедрая россыпь небесной карамели, от которой слаще спится в
предвкушении доброго завтра. Звезды выглядели всего лишь украшением Земли -
Земли титанов, на которой Колю обещали место. Он не боялся их Земли, он
жаждал войти - но зачем, за что один?
Подбежал к стене, сказал торопливо: "Дверь!" Стена раскрылась. Ясутоки сидел
и смотрел Колю в лицо, будто ждал его появления.
- Послушай, Ясутоки-сан... Я сейчас уйду, но... Мы привезли тонны образцов,
километры записей... Мы не зря летали? Вам это нужно?
Ясутоки беспомощно улыбнулся.
- Я не заню. Я врач, Коль, прости.
Коль стиснул зубы. Ясутоки посмотрел ему в глаза и сказал:
- Спокойной ночи.
И навалилась сонливость. Коль едва успел добрести до постели.
... Проснулся от яркого света и, еще не понимая, что это, еще не вполне
вспомнив себя, почувствовал какую-то детскую ожидающую радость. Словно после
очередного года в городе он опять приехал на каникулы к бабушке, в Ямполицу.
Комната выходила на восток, и любой из солнечных безбрежных дней между
смолистым лесом и чистой рекой начинался с золотого света, бьющего сквозь
тоненький, секущийся от ветхости ситец на окошке. Теперь нетерпеливая
надежда на верное наслаждение каждой минутой жизни вновь сверкала над еще
закрытыми глазами.
Он открыл глаза. Утреннее солнце лавиной валилось в комнату, захлестывало
стены. Коль отбросил одеяло. Все в нем пело, и тут он увидел мундир.
Мундир строго висел на спинке нелепо парящего стула, новенький, с майорскими
погонами и Героем на груди. Мундир был самый настоящий, и Коль будто
встретил земляка после долгих лет изгнания. Он погладил жесткие, колкие
погоны, тронул орден, потом пуговицы. Ощущение крепкой шероховатой ткани
было таким же родным, как вчера - ощущение травы и земли. Тело вспоминало
его с ходу. Это мой, подумал Коль. Мой мундир, чей же еще? Конечно, мой...
Можно надеть? Наверное... А то с чего бы его принесли?
Он благоговейно натянул форменную рубашку, брюки. Бережно взял китель,
легонько тряхнул - звякнула звезда. Надел. Застегнулся, выпятил грудь. Жаль,
не было зеркала, но Коль все равно знал очнувшимся молодцеватым чутьем: все
сидит, как влитое. Плотное, чуть стесняющее движения. Такое тогдашнее.
Ботинки ждали с распростертыми шнурками. Он надел носки - даже цвет был
уставным; обулся. Сдвинул каблуки. В курортной тишине ударил сухой,
собранный щелчок. Фуражка тоже была совершенно настоящей. Прохладный обруч
жестко охватил отвыкшую от покровов голову. Хотелось смеяться.
Рассеянно глядя в окно - небо, сверкающее, как парус; зеленый простор далеко
внизу; в дымке у горизонта еще один колоссальный дворец - Коль машинально
шарил по карманам. карманы были пусты, и в этом ощущалась какая-то
направильность, Коль не сразу сообразил, какая - просто руки тревожно
искали. Дико: в форме - и без документов, без удостоверения хотя бы.
Сообразив, Коль все-таки засмеялся, любуясь разметнувшейся степью,
утихомирил чересчур уж заностальгировавшие пальцы и сказал: "Дверь!" Стена
раскололась. Бравурно загорланив какой-то марш, Коль вышел и замер.
Ясутоки сидел, будто прирос к тому месту, где Коль оставил его вчера. Рядом,
резко контрастируя с ним, сидел генерал. Когда Ясутоки встал, генерал
обернулся к двери.
Тело само собой приняло стойку, и рука метнулась к козырьку. Генерал
дружелюбно кивнул. У него было жесткое лицо с застарелым шрамом, широко
посаженные глаза и седые виски. У него были необъятные орденские планки и
мундир, как у Коля, с иголочки. Фуражка лежала на столе, отражаясь в его
зеркальной глади.
- Доброе утро, - сказал Ясутоки. - Как спалось на новом месте, Коль?
Коль смотрел на генерала.
- Э-э... вольно, майор Кречмар, - проговорил генерал. - Отвечай на вопрос
врача.
- Мне спалось прекрасно, - выдавил Коль, пуская руку.
- Это Гийом Леточе, - Ясутоки смотрел пристально. - Он начальник
планетологического отдела, а сейчас - представитель планетологов в группе
адаптации.
- Садись, будь добр, - сказал генерал.
- Есть, - потерянно отозвался Коль, деревянно подошел к свободному креслу и
сел на краешек. - Простите... я никак не ожидал, - он кашлянул. - Вчера я не
видел...
- Неофициальная встреча, - скупо пояснил генерал. - Мы подумали, тебе
утомительно будет козырять сразу после посадки. И, кстати, тебе уже
объяснили, как теперь воспринимается обращение "вы". Объяснили? - он вскинул
острый генеральский взор на Ясутоки.
У Ясутоки от этого взора не пересохло в горле. Он запросто ответил:
- Да, Гийом, конечно.
Фамильярное "Гийом" больно ударило по ушам, и в то же время Коль
почувствовал себя чуточку вольнее.
- Ну, так, - генерал вновь повернулся к Колю. - Мы не в армии, мы
космонавты. Форма - дань уважения.
- Ясно.
- Вот и хорошо. Держись свободнее. Можешь, например, положить ногу на ногу.
- Коль положил ногу на ногу. С легкой снисходительной улыбкой генерал
склонил голову чуть набок. - Но можешь и не класть. - Нога Коля дернулась,
но он, стиснув зубы, оставил ее, как была. - Кстати, ты уже при полном
параде, а по утрам и теперь умываются. Правда, несколько иначе, чем в твое
время. Пойдем, покажу... - Коль похолодел. Генерал осекся. - Пусть Ясутоки.
Все-таки я сегодня в мундире.
Коль едва не расплылся в благодарной улыбке. Он представить себе не мог,
чтобы генерал-лейтенант ВВС, пусть даже нынешний, пусть даже в форме
западно-европейской, но все равно, черт возьми, парадной, стал бы его учить
пользоваться туалетом. И, видимо, тот понял. Как они все чувствуют, в
который раз подумал Коль.
- Ясутоки-сан, - с укоризной сказал он, когда они вышли из комнаты. - Что ж
вы из меня идиота делаете?
- Почему? - Ясутоки, волнообразным взмахом двух пальцев небрежно открывая
еще одну стену, изумленно воззрился на него. Так изумленно, что Колю
показалось: глава группы адаптации фальшивит - прекрасно понял, как
обескуражен Коль, но делает вид, будто все в порядке вещей.
- Почему, почему... Глупо, вот почему. Идет майор из койки в сортир, а на
проходе такая шишка.
Ясутоки улыбнулся как-то очень по-японски - одновременно и приторно, и
насмешливо.
- Шишка, - скаазл он, нежно погладив себя по жестким смоляным патлам, - вот
здесь вскакивает, если ушибешься.
- Черт возьми. Так это что, вообще маскарад?
- Нет, Коль, - ответил Ясутоки очень серьезно. - Это уважение. Все професси
равны. Представь, как нелепо выглядел бы, скажем, доктор наук, встающий во
фрунт и рявкающий "Так точно!" и "Никак нет!" при разговоре с академиком. Но
традиции тоже есть у всех. У нас, врачей - белые или голубые халаты,
скажем... Нет, вот так, на себя потяни... А космос все же - дисциплина в
экипаже, организованность, опасность, в конце концов... Всеволода помнишь?
- Что я, псих, чтоб не помнить?
- Он глава координационного центра космических исследований. Маршал.
Коль даже поперхнулся. А я его вчера обнимал, пронеслось в голове. Рыдал на
плече... Потом он представил Всеволода в маршальской форме. Высокий,
поджарый, широкоплечий. Бородатый... Вспомнились кабаньи рыла маршалов той
жизни.
- Марешаль де Франс... - пробормотал он. Ясутоки усмехнулся. - А почему, -
Коль поколебался, как назвать генерала, да так и назвал: - генерал сегодня в
форме?
- Зови его по имени, как и всех, - опять все учуяв, поправил Ясутоки.
Осторожно взял Коля за локоть. - Сегодня все будут в форме. Похороны.
Коль резко обернулся. Разом погасла музыка в душе, будто задули свечу.
- Когда? - глухо спросил он.
- В полдень.
... Всеволод, отсверкивая огромными звездами на погонах, вел скорди над
самой толпой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10