— Вряд ли, — согласился я. — Его можно понять.— Что мы и делаем, — покивал Ламсдорф. Потеребил бакенбарды. — Значит, первое. За ранение вам положена компенсация — полторы тысячи рубликов переведены на ваш счет в Народном банке…— Помилуйте, Иван Вольфович, за что столько? На эти деньги я авто могу сменить! Вы уж лучше врачей симбирских премируйте!— А это мысль. Я поговорю с министром… Второе, — он достал просторное, как лист лопуха, портмоне и начал, будто фокусник, извлекать из него бумагу за бумагой. — Вот билет на судно. Отплытие в девятнадцать ровно. Мы решили вас морем отправить. И для конспирации лучше, и для здоровья. Два дня погоды не делают, а морская прогулка вам будет чрезвычайно полезна, мы с медиками консультировались.Я бы лучше эти два дня дома провел, подумал я, но в слух ничего не сказал, чтобы не расстраивать Ламсдорфа. Видно, что-то заскочило у них в мозгах. Каждый день дорог — поэтому отправить как можно скорее, но два дня погоды не делают — поэтому морем. Ладно, сделанного не воротишь. И действительно, в аэропортах контроль жестче. Больше вероятность, что засекут — если меня секут.— Вот документы. Теперь вы — корреспондент «Правды» Чернышов Алексей Никодимович. Мы выбрали вашу газету, коммунистическую, по тем соображениям, что догматы учения и проблемы конфессии вам хорошо известны, и при случае вы сможете поддержать разговор более или менее профессионально.— Резонно, — сказал я.— Как вы представитесь вашему контрагенту в Стокгольме — в это мы не лезем. Это вам решать, смотря по тому, как договорились вы с Патриархом. Но для остальных сочли за лучшее подмаскировать вас таким вот образом. С редакцией снеслись, они вошли в наше положение. Теперь в отделе кадров у них есть соответствующая бумажка — товарищ Чернышов А.Н., внештатный корреспондент, командирован редакцией для ознакомления с такими-то фондами архива Социнтерна с целью написания серии исторических обзоров для рубрики «Наши корни».— Да уж, — сказал я, — если версия подтвердится, корешки окажутся будь здоров.Ламсдорф помрачнел.— Чем больше я думаю, батенька, тем больше тревожусь. Когда отчет ваш читал, просто волосы дыбом вставали. Коли вы правы окажетесь — то как же они, аспиды, научились людей уродовать! Уж, кажется, лучше бы Папазянов вирус. С природы и взятки гладки, от ее злодейств не ожесточаешься. А тут… Триста сорок шесть невинно убиенных в сорок первом году! Триста восемьдесят два в сорок втором! И это только в Европе! Нелюди какие-то!— Вот я и хочу этих нелюдей… — я уткнул большой палец в подлокотник кресла и, надавив, сладостно покрутил.— Думаете, вы один? В том-то и опасность я новую предвижу. Ведь для них смертную казнь опять ввести захочется!Мы долго молчали, думая, пожалуй, об одном и том же. И сугубо, казалось бы, физический термин «цепная реакция», вдруг всплывший у меня в душе, разбухал, как клещ, от крови, грозя лопнуть и забрызгать дом и мир.— Этого допустить нельзя, — сказал я. — Ни в коем случае нельзя.Ламсдорф вздохнул.— Вы уж поосторожней там, — попросил он. — Под пули-то не лезьте без нужды.— По малой нужде — под пули, — пошутил я. — По большой нужде — обратно под пули…Ламсдорф смеялся до слез. Но, вытирая уголки глаз, поглядывал с тревогой и состраданием.— Охрану бы вам, — сказал он, отсмеявшись. — Парочку ребят для страховки, чтобы просто ходили следом да присматривали…— Мы ведь по телефону уже говорили об этом, Иван Вольфович.— Гордец вы упрямый, батенька. Все сам да один, один да сам…— Ну при чем здесь упрямство? Если серьезное нечто начнется, два человека — просто смертники. Одному, между прочим, куда легче затеряться… Это во-первых. А во-вторых и в главных, я еду к Эрику как частное лицо, представитель патриарха. Если он заметит, что меня пасут боевики…— Да, батенька, да. Резонно. Я потому и подчинился, — он опять вздохнул. — А сердце не на месте. Все сберечь как-то хочется. Так… Что же еще вам сказать? Ага, вот карманные денежки. Чтобы вам не суетиться сразу с обменом — уже в шведских, шесть тысяч крон. И в Стокгольмском Национальном открыт кредит еще на двадцать пять. Счет на «пароль»…Вы меня просто завалили деньгами! Зачем?— На всякий случай, батенька, на всякий случай. Хоть что-то. Мы — страна богатая, можем позаботится о своих. Кто знает, сколько вам там пробыть придется. Да и мало ли… вдруг… — он сразу запутался в словах, не решаясь назвать вещи своими именами, — лечение какое понадобится. У них же там все за деньги. Счет, говорю, на «пароль». Мы думали-думали, какое слово взять. А тут князь Ираклий позвонил — беспокоился, что-то, дескать, от вас давно весточек нету, ну, и дали мы счету пароль «Светицховели».Мне стало тепло и нежно, как в вечернем сагурамском саду.— Спасибо, — проговорил я растроганно. — Это вы мне действительно приятное сделали.— На то и расчет. Подавайте о себе знать при случае. Атташе военный в Стокгольме о миссии корреспондента Чернышова осведомлен… то есть, не о цели ее, конечно, но о том, что есть такой Чернышов, которому надлежит, ежели что, оказывать всяческое содействие. Проще держать связь через него. Вот телефон, — он показал мне бумажку с номером, подержал у меня перед глазами, потом провел большим пальцем по цифрам, и цифры исчезли. Скомкал бумажку, повертел в пальцах и, не найдя, куда ее деть, сунул себе в карман. — Вот и все, — поднялся. — Давайте-ка опять обнимемся, Александр Львович.— Давайте, — ответил я. 4 Когда Ламсдорф ушел, мы снова двумя ангелочками уселись на диван, Лиза положила голову мне на плечо, и некоторое время мы молчали. Небо, довольно ясное утром, затянулось сплошной серой, сырой пеленой, и в гостиной все было сумеречно.— Сколько у тебя осталось? — спросила Лиза потом.— Шесть часов.— Тебя опять повезут как-то по хитрому?— Да.— Я очень боюсь за тебя.— Это лишнее.— Там еще шампанского немного осталось. Хочешь допить?— Хочу.Она встала, быстро вышла в столовую, быстро вернулась, неся в руке почти полный бокал. Я взял, улыбнулся благодарно. Едва слышно шипела пена.— Ты будешь?— Нет-нет, пей.Я неторопливо выпил. Вкусно. Тут же щекотно ударило в нос, я сморщился. Поставил бока на ковер возе дивана. В желудке мягко расцвело тепло.— Можешь покурить…— Абсолютно не хочется.Она промолчала. Потом сказала негромко:— Будет совсем не по-людски, если вы не повидаетесь.Я думал о том же. Но совершенно не представлял, как это сделать. И, вдобавок, самую середку души вкрадчиво, но неотступно глодал ядовитый червячок: а можно ли ей доверять-то, господи боже мой? Хотя Беню, по всем его показаниям, «осенили» раньше, чем я собрался в Симбирск и проболтался об этом Стасе, но ведь и показания могли быть «наведены» извне, оставалась вероятность того, что покушение на патриарха вызвано моим внезапным желанием побеседовать с ним — ничтожная, да, но, казалось, я не имел права рисковать, совсем уж сбрасывая ее со счетов, слишком велика была ставка.И все же я сбросил. Пусть лучше меня застрелят в Стокгольме. Жить с такими мыслями о женщине, которую любишь, которая ждет ребенка от тебя — это много хуже смерти. Собственно, это и есть смерть. Смерть души.— Ты права, — ответил я.— Давай знаешь, как сделаем? — бодро заговорила она. — Я сейчас ей позвоню и позову в гости. Она здесь уже бывала, так что, если твои бармалеи действительно следят за домом, они ничего не заподозрят. А сама, — она чуть пожала плечами, — куда-нибудь уйду на часок-другой. Так хорошо?И опять горло мне сдавил горячий влажный обруч. Уже я смотрел на не, как на икону, с восхищением и благоговением, и думал, что если хоть волос упадет с ее головы, или если на действительно решит уйти от меня — все, я умру.— Это слишком, Лиза, — сказал я. — Я не могу… тебя так использовать.— Господи, ну что ты глупости говоришь? При чем тут использовать? Я просто тебе помогаю, и нет мне занятия приятнее. Когда я тебе бинты меняла с нею вместе — разве это было использование? Ты страдал, а я, как могла, тебя лечила.— Тогда в меня попала пуля.Она вздохнула, а потом сказала задумчиво:— Знаешь, это для меня тоже как пуля.— Ты тоже страдаешь.— Я страдаю, потому что тебе тяжело, а ты — потому что в тебя попали. Есть разница? И вообще, — решительно добавила она, тут же покраснев, — если бы я, например, в кого-нибудь влюбилась, ты что, вел бы себя иначе? Ты, палач, кровосос, кобель, мне бы не помог?— Не знаю, — сказал я.— Зато я знаю. Я тебя знаю лучше их всех, и даже лучше, чем ты сам. И знаешь, почему?— Почему?— Потому что я очень послушная. Ты со мной самый неискаженный.Она подождала еще секунду, потом ободряюще улыбнулась и встала. Пошла в столовую, к телефону.Щелк… щелк-щелк кнопочками.— Стася? Здравствуйте, это… узнали? Ну, разумеется… А? Не может быть! Спаси-ибо… Нет-нет, право, я не могу, лучше себе оставьте, вам нужнее. Ах, гонорар подоспел крупный. Вышла подборка? Поздравляю, от всей души поздравляю. От Саши ничего, но вот сейчас заходил его начальник, сказал, что его перевели на долечивание в санаторий, куда-то на Кавказ. Ох, правда. Я тоже соскучилась. Лучше бы сюда, мы бы его быстрее вылечили. Как вы-то себя чувствуете? — послушала, потом засмеялась вдруг. — Да не волнуйтесь так, это же обычное дело. Я когда Поленьку ждала…Я встал и прикрыл дверь. Сестренки, похоже, завелись надолго.За окном собирался дождь, плоская, беспросветная пелена небес совсем набухла влагой. Два сиреневых кустика в углу двора потемнели и понурились. Под одним, напряженно приподняв переднюю лапу, каменел Тимотеус с хищно поднятым вверх лицом — наверное, стерег какого-нибудь воробья на ветке, невидимого отсюда.Как не хочется уезжать!Дверь творилась, и я обернулся.— Минут через сорок будет здесь.Я молча кивнул. Нет таких слов.— Знаешь, Саша, — виновато сказала она, — что я подумала? Тебе виднее конечно, но если она придет, а я вскоре уйду одна, со стороны это может выглядеть странно и… подозрительно. Ты только не думай, что я ищу предлог остаться и… — запнулась — Если ты действительно опасаешься каких-то наблюдателей.— Есть такая вероятность.— Я тогда встречу ее и просто забьюсь куда-нибудь подальше, в хозяйственный флигель, например. А потом, когда вы… когда уже можно будет, ты меня оттуда вынешь.Я подошел к ней, положил ей ладони на бедра и чуть притянул к себе. Некоторое время молча смотрел в глаза. Она не отвела взгляд. Лишь снова покраснела.— Я обожаю тебя, Лиза.Она улыбнулась.— А мне только этого и надо. 5 Когда раздался звонок, открывать пошла Лиза. Я так и сидел, как таракан, в алой гостиной, боясь днем даже ходить мимо окон, выходящих на улицу, бог знает, кто мог засесть, скажем, в слуховом окне на крыше дома напротив с биноклем или, например, детектором, подслушивающим разговор по вибрации оконных стекол. Ерунда какая-то, скоро от собственной тени шарахаться начну — а рисковать нельзя, раз уж взялись маскироваться.Из прихожей донеслись два оживленных женских голоса, на лестнице заслышались шаги, и сердце у меня опять, будто я все еще лежал на больничной койке, заколотило, как боксер в грушу, короткая бешеная серия ударов и пауза, еще серия и еще пауза… Ведь я Стасю с той поры не видел и не слышал.Они вошли. Стася, увидев меня, окаменела.— Ты…— Я.Да, по фигуре уже было заметно.Она поняла мой взгляд и опустила глаза. Потом резко обернулась к Лизе:— Отчего же вы мне не сказали?— У Саши спросите, — улыбаясь, пожала плечами Лиза. — Каких-то Бармалеев наш муж боится.Она снова уставилась на меня.— Опять что-то случилось?— Нет. Надеюсь, и не случится.— Ну, вы беседуйте, — сказала Лиза, — а я пойду распоряжусь насчет обеда. Вы ведь пообедаете с нами, Стася, не так ли? И сама прослежу, чтобы все было на высшем уровне. Редкий гость в доме, — повелитель — нельзя ударить лицом в грязь. Стася, я надолго.Она вышла и плотно затворила дверь.— Вы просто идеальная пара, — произнесла Стася, помолчав. Мы так и стояли неловко: я посреди комнаты, она у самой двери. — По моему, вы органически не способны обидеться или рассердиться друг на друга…Я усмехнулся.— Я от тебя тоже готова снести все, что угодно, лишь бы остаться вместе — но иногда, сама того не замечая, начинаю злиться. А ты к этому не привык в своей оранжерее — сразу замыкаешься, отодвигаешь меня и готов сбыть кому угодно. Угораздило же меня!— Жалеешь?Она взглянула чуть исподлобья.— Я? Нисколько. Ей — сочувствую. Тебя мне ничуть не жалко, а себя — и подавно.— Садись, Стася, — я показал на диван, возле которого стоял.Она уселась на один из стульев у двери, подальше от меня. Ее и отодвигать не надо было — сама отодвигалась. Я нерешительно постоял мгновение, потом сел подальше от нее.— Когда ты вернулся?— Вчера.— Надолго?— На пол-сегодня. В семь отходит мой корабль.— Корабль… Что вообще происходит?Я открыл было рот, но холодный скользкий червячок крутнулся вновь. Молчи, она ведь даже не спрашивает, куда ты едешь! Додавливая гада, я старательно проговорил:— Плыву в Стокгольм, в архив Социнтерна. И даже под чужим именем. Чернышов Алексей Никодимович, корреспондент «Правды».Я глубоко вздохнул, переводя дух от этого смехотворного для нормальных людей подвига — но слышал бы меня Ламсдорф! ведь я разом перечеркнул многодневные усилия многих людей, старавшихся обеспечить максимально возможную безопасность моему делу и моему телу! — я на выдохе вдруг попросил, сам не ожидая от себя этих слов:— Только не говори никому.— Да уж разумеется! — выпалила она. — Хватит с меня сцены, которую ты устроил перед отлетом в Симбирск!— Я устроил?! — опешил я.— Не надо повышать на меня голос. Конечно, ты. Не Квятковский же.Я молчал. Что тут можно было сказать.— Он весь наш коньяк выпил, — пожаловалась она.Я улыбнулся.— Пустяки. Я ни секунды не сомневался.— Он очень замерз! — сразу встала она на защиту. Как хохлатка над цыпленком. Словно ястребом был я. — В Варшаве жара, он летел в одной рубашке — а на борту кондиционеры плохо работали, и все продрогли еще в воздухе. А в Пулкове этом болотном вдобавок и вымокли до нитки. Что же мне, жмотиться было?— Да я же не возражаю, — сказал я. — Для того и нес, Стасенька.Она вдруг рассеянно провела ладонью по лицу.— О чем мы говорим, Саша…Я устало пожал плечами.— О чем ты хочешь, о том и говорим.— А ты о чем хочешь?— О тебе.Она промолчала.— Ты надолго?— Не знаю. Думаю, да.— Значит, — вздохнула она, — буду встречать тебя уже с чадиком на руках.— Чадиком? — улыбнулся я.— Ну… чадо, исчадие… если ласково, то чадик. Это я сама придумала.— Давно это?..— Больше пол-срока отмотала. Уже лупит меня вовсю, как футболист.— Думаешь, мальчик?— Хотелось бы. Дочка у тебя уже есть. Хватит с тебя… девочек.— Что ж ты мне сама-то не сказала?— Она искренне изумилась.— Как? Это я Лизу совсем уж расстраивать не хотела, не сказала, что ты мне сам разрешил!Мне захотелось закурить. Кто-то из нас сошел с ума. И вдруг мелькнула жуткая мысль: да не «пешка» ли она уже? Как Беня, долдонивший про тягу патриарха к личной власти…— Когда разрешил? — спокойно спросил я и поймал себя на том, что, кажется, уже веду допрос.— Да в Сагурамо! Я была уверена, что ты все понял! Ты сразу сказал — только немножко поломался сначала насчет порядочности — а потом сказал: если без ссор и дрязг, то был бы рад.Я все делаю, как ты сказал — ни ссор, ни дрязг.— Ну ты даешь, — только и смог выговорить я. А потом спросил, прекрасно зная, что она ответит, если будет честна: — А если бы не разрешил, что-нибудь бы изменилось?Она помедлила и чуть улыбнулась:— Нет.Я молчал. У нее исказилось лицо, она даже ногой притопнула:— Мне тридцать шесть лет! Через месяц — тридцать семь! Имею я право родить ребенка от того, кого наконец-то люблю?!— Имеешь. Но я-то теперь как? В петлю лезть от невозможности раздвоиться? Ведь что я ни делай — все равно предатель!— До сегодняшнего дня ты прекрасно раздваивался. Теперь — хвостик задрожал? Тогда гони меня сразу.Мы помолчали. Задушевная получилась встреча.— А я шла сюда, — вдруг тихо сказала она, — и думала: удастся ли мне когда-нибудь затащить тебя в постель, или уже все?Меня сразу обдало жаром.— А хочется? — так же тихо спросил я.— Вопрос, достойный тебя. Да я тут ссохлась вся от тоски!— Зачем же ты так далеко сидишь? — я старался говорить как можно мягче, и только боялся, что после недавней перепалки это может не удаться или, хуже того, прозвучать фальшиво.— Здесь? — с отвращением выкрикнула она.Я опять перевел дух. Как тяжело… Язык не поворачивался, но надо же ей растолковать.— Стасенька, по моему… Лиза уверена, что у нас с тобой это будет.— Это ее проблемы.— Не надо так. Даже если ты сейчас не… — не знал, как назвать. И не назвал. — Все равно ты плохо сказала. Ведь мы с тобою можем опять очень долго не увидеться, и она это понимает.— Не хватало еще, чтобы твоя жена тебя мне подкладывала.Я почувствовал, что у меня дернулись желваки.Ну, самоутверждайся, — сдержавшись, сказал я глухо.— Сашенька, я уже лет пятнадцать этим не занимаюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27