Он поспешил отправить гонцов к соседним племенам, призывая их на помощь, а сам встал во главе сиуксов.
Верхом на чудном чистокровном коне темно-серой масти, приведенном из Канады, в своем боевом наряде, с лицом, по обычаю индейцев, раскрашенным в честь сражения в желтый и зеленый цвета, Мак Дайармид сознавал свою безграничную власть над этими слепо преданными ему храбрецами, и в сердце его невольно закрадывалась надежда, что, может быть, победа не так уж невозможна.
Ему хотелось остаться в обороне, пользуясь для прикрытия самой местностью, с ее кустами и пригорками. Выждать приближения врага на такое близкое расстояние, чтобы можно было с ним сцепиться врукопашную, - вот в чем он видел спасение. Но подобный образ действий противоречил понятиям индейцев о храбрости. Они не могли понять его и предпочли геройски броситься вперед как безумные.
Уже через десять минут расстояние между двумя армиями не превышало трех миль.
На открытой равнине, с торчащим кое-где кустарником, все происходившее было видно как на ладони.
В это время полковник Сент-Ор приказал подкатить оба орудия, находившиеся до того в арьергарде, и дать залп.
Действие этого залпа было убийственное. Как только индейцы увидели две упавшие среди них бомбы, пущенные на таком расстоянии, на котором их стрелы не могли достать врага, увидели тут же людей, убитых этими снарядами наповал, они остановились и готовы были броситься назад.
Но тут правительственные войска заметили, как в этот момент среди испуганных индейцев появился всадник на темно-сером коне в плаще, который блестел на солнце ослепительно золотым блеском; как этот всадник стал смыкать расстроенные ряды, удерживать бегущих, как он наконец собрал их и вновь повел в наступление.
Прошло несколько минут, пока снова зарядили пушки. Враги сошлись еще ближе. Последовал новый залп, вызвавший новое смятение в рядах индейцев.
Но этот залп вождь уже предвидел. В момент, когда показался дымок перед выстрелом, он приподнялся в стременах, издал дикий военный клич и, вонзив шпоры в коня, ринулся вперед, увлекая всех за собой.
Ясно было, что индейцы быстро освоились с грохотом пушечных залпов, и пять выстрелов, следовавших один за другим, несмотря на сотни жертв, уже не смогли остановить их движения вперед.
Комендант Сент-Ор, находившийся во главе колонны своего отряда, не мог не любоваться геройской неустрашимостью врагов и, главным образом, их вождя; он видел, что индейцы вот-вот обрушатся на его левый фланг. Тем не менее он жестом сдерживал горячность своих солдат, кипевших нетерпением и жаждой броситься вперед; требовал, чтобы они оставались неподвижны как стена, с ружьями наперевес... А людская волна продвигалась все ближе и ближе.
На зеленой траве равнины это движение массы людей было зрелищем и устрашающим, и завораживающим. Людская масса неотвратимо приближалась к стоявшим на месте людям.
Краснокожие были не далее полумили. Их стрелы уже долетали до солдат и падали у их ног.
И тут комендант поднял свою шпагу.
Это был условный сигнал, по которому левое крыло, состоявшее исключительно из кавалерии под командой майора Вестбрука, ринулось с глухим топотом копыт на фланг индейцев.
В то же время послышался короткий повелительный и всем обитателям крепости знакомый голос:
- Слушай!.. Пальба рядами... первая шеренга... Пли!
Раздался зловещий треск. В надвигавшейся колонне индейцев падали люди, становились на дыбы раненые лошади; все смешалось и перепуталось.
Новый грохот выстрелов - и индейцы, оглушенные, смятые, остановились. Они сделали несколько выстрелов и выпустили целую тучу стрел. Несколько солдат были ранены.
С той минуты, как краснокожие остановились, их погибель была неминуема. Еще четыре ружейных залпа один за другим произвели страшное опустошение в их рядах. Затем правое крыло армии на марше врезалось в колонну, люди стреляли почти в упор. Этой минуты дожидался полковник Сент-Ор. С остатками свежих сил он бросился в гущу индейцев.
Тут начался страшный рукопашный бой. Драгуны со своими револьверами смогли добиться перевеса, так как индейцы сражались стрелами вместо пик: невероятная скученность не позволяла им действовать длинными пиками. Некоторые, как, например, Красная Луна и Американская Лошадь, обладавшие исполинской силой, крошили драгун вокруг себя. В этой свалке происходили возмутительные по своему зверству сцены. Так, например, Татука очутился под лошадью, на которой сидел подпоручик Гевит; схватив за ногу несчастного молодого человека, Татука стащил его наземь и по рукоятку вонзил в грудь его нож, которым обыкновенно индейцы скальпируют врагов; сам Татука был тут же застрелен; он умер, но умер отмщенный.
Были также и странные случаи, например, выходка Ван Дика: он опрометью бросился из рядов сражавшихся, когда неожиданно увидел недалеко от себя Золотого Браслета. Мак Дайармид узнал своего ненавистного доносчика и бросился с поднятой саблей на него; но шальная пуля раздробила ногу его серому коню, и удар не состоялся. Корнелиус же улепетывал так быстро, что остановился только там, куда выстрелы уже не долетали.
Франк Армстронг во главе своей части был одним из первых, врубившихся в гущу индейцев; он очутился один на один со страшным Медведем-на-задних-лапах и спасся лишь каким-то чудом от угрожавшего ему удара. Он был уже ранен стрелой в руку и вынужден был сражаться только правой рукой; но, управляя лошадью без рук, он сумел парировать нацеленный на него удар и так удачно разрядил в противника свой револьвер, что вождь дакотов свалился как сноп и уже более не вставал.
Все внимание Франка было поглощено Золотым Браслетом, стойко державшимся в 300 футах от него. В душе он желал ему умереть с оружием в руках. Франка страшила участь, грозившая Мак Дайармиду, если бы он попался в плен.
Чарлей Колорадо сразился с Красной Луной и убил его из карабина; Американская Лошадь пал под ударами четырех драгун, окруживших его. Наконец, с падением Медведя-на-задних-лапах стало ясно, что поражение индейцев неминуемо. Лишившись половины людей, теснимые с двух сторон, они перестали сопротивляться, и одни бросали оружие, другие - немногие, - повернув лошадей на север, спасались бегством.
Только небольшая кучка безумцев продолжала с остервенением обороняться, безо всякой надежды на успех.
Среди этих отчаянных был и Золотой Браслет. Эти люди были вооружены на европейский манер и преподали драгунам хороший урок; но число их все убывало; они теснее жались к своему вождю, который, потеряв много крови из-за двух полученных ран, едва держался в седле. Люди его заметно уступали много превосходившему их числом неприятелю, драгуны все теснее сжимали в кольцо кучку храбрецов, и недалека казалась та минута, когда сопротивление их будет сломлено и все они будут захвачены в плен. Но вот в самый критический момент в плотном кольце сражающихся вдруг оказался всадник в костюме шотландского горца, который схватил обессилевшего вождя, бросил его, словно мешок, поперек седла и, как молния, исчез в северном направлении.
Армстронг все видел. Он понял сцену, разыгравшуюся на его глазах: доблестный Эван Рой с отчаянной храбростью избавил Мак Дайармида от угрожавшего ему плена.
Это был последний акт сражения. Оставшиеся индейцы обратились в бегство. Стычка продолжалась не более двух часов, но была в высшей степени смертоносна. С обеих сторон были обезображенные трупы, стонущие раненые, изуродованные лошади и потоки крови.
Комендант Сент-Ор не позволил войскам преследовать бегущих. Он знал, что главная цель достигнута, что союз племен, которого они опасались, теперь не сразу оправится от полученного удара. Поэтому полковник, как только убедился, что позиция осталась за ними, приказал прекратить пальбу и дал сигнал к отбою.
Когда войска выстроились, произвели перекличку и сосчитали выбывших из строя, -их оказалось шестьдесят: двадцать два человека более или менее опасно раненых и тридцать восемь убитых. Сначала полагали, что Ван Дик был в числе последних: в течение последнего получаса его никто не видел, и его имя думали уже занести в печальный список, как вдруг он появился, очень сконфуженный и бледный.
Лошадь его, как объяснил он, была под ним убита и сам он чуть-чуть не был скальпирован.
Однако правдивость его рассказа вызвала сильные сомнения после того, как лошадь Ван Дика была действительно найдена убитой, но на значительном расстоянии от места сражения, и убита она была выстрелом из револьвера в голову.
Эта история окончательно погубила Ван Дика во мнении полка. И без того уже многие офицеры перестали разговаривать с ним после давешней истории с Армстронгом. Теперь же только двое или трое решились подойти к нему - с предложением подать в отставку.
- Знаете что, мой милый, - говорил ему в тот же вечер капитан Грюнтей за стаканом пунша, - вам будет нелегко удержаться в полку. Может быть, тут и нет вашей вины, но обстоятельства сложились против вас, и все приняли сторону этого маленького интригана Армстронга. Не лезьте на рожон, - лучше уступить сразу.
Когда после этого Корнелиус пробирался в темноте к себе, он, проходя мимо палатки Армстронга, услышал вдруг свое имя и, следуя давней подлой привычке, остановился и стал подслушивать.
Марк Мэггер как раз беседовал с раненым Армстронгом. Он целый день торчал подле коменданта и наполнял себя впечатлениями, а свою книжку заметками. Как только кончилось сражение, он тут же, не сходя с места, написал чудесный рассказ о происшедшем, снабдив его разными чертежами и набросками, а Чарлей Колорадо в тот же час поскакал с этой драгоценной корреспонденцией на ближайшую станцию для отсылки ее в редакцию "Геральда".
Исполнив свой долг, Мэггер поспешил навестить своего раненого приятеля.
- Хорошо, - говорил Армстронг в ту минуту, как Корнелиус остановился у палатки, - оставим этот разговор. Что сделал или чего не сделал Ван Дик, нам какое дело?
- Видели вы этого черта Мак Дайармида, как он сражался?
- Да, как лев. Знаете, одно время я уже думал, что его возьмут-таки в плен.
- О нет, этого бояться было нечего! Он скорее дал бы себя изрубить в куски. Ведь он хорошо знал, что его ожидает.
- Да, я очень рад, что он не попал в плен; но, быть может, Эван Рой увез не более как труп Мак Дайармида, - вот чего я боюсь. А впрочем, смерть солдата на поле битвы - для него самая завидная. Он не мог бы ни прозябать среди сиуксов, ни возвратиться в нашу среду... Какая жалость, что этот прекрасный малый, такой храбрый, такой способный... пошел по ложной дороге...
- Да, несколько бы таких, как он, офицеров, и наша армия стала бы лучшей в мире. Как вы полагаете: его никто не узнал?
- Никто, я в этом уверен. Во-первых, боевая окраска изменила его лицо, а во-вторых, ведь только мы двое и знаем его. Кто может вообразить, что вождь индейцев Золотой Браслет - бывший кадет Вест-Пойнта?
- Это, в самом деле, очень неожиданно; а кстати: вы непременно должны позволить мне рассказать его историю в "Геральде".
- Нет, любезный Мэггер, пожалуйста, не говорите мне об этом. Ведь кому же, как не ему да Красной Стреле, обязаны мы тем, что остались в живых? Без его вмешательства с нами тогда покончили бы задолго до урагана, который помог нам скрыться. Если бы мы были уверены, что он умер, ну, тогда другое дело, но это вовсе не достоверно. Эвану Рою, быть может, удалось возвратить его к жизни. Надо сохранить его тайну. Для нас это долг чести.
- Согласен с вами, но и вы сознайтесь же, что большей услуги Мак Дайармиду и вам не может оказать ни один завзятый журналист; как-то: сохранить втайне такую любопытную новость.
- Ценю жертву по достоинству, будьте в том уверены, - сказал, улыбаясь, Армстронг.
- Вот что, постарайтесь-ка хорошенько отдохнуть за эту ночь, - сказал Мэггер, поднимаясь. - Доктор говорил, что рана ваша не опасна, а полковник готовит вам самую чудодейственную перевязку: о подвигах ваших дать в приказе по отряду.
Корнелиус поторопился уйти, чтобы не быть застигнутым.
- Да, отличные новости! - говорил он сам с собой в своей палатке. - Вот так история! Армстронг и Мэггер знают вождя Золотой Браслет. Надо бы их вывести на чистую воду.
Глава 19
ПАРТИЯ НА БИЛЬЯРДЕ
Наступил канун Рождества. Прошло уже два месяца с тех пор, как Корнелиус Ван Дик, из-за единодушного осуждения, выраженного обществом офицеров, принужден был подать в отставку. Желая сколько-нибудь утешить себя, он бросился во все тяжкие и наслаждался всеми удовольствиями, какие только представлял Нью-Йорк человеку со средствами и без определенных занятий.
В этот вечер Ван Дик был в итальянской опере и, не успел он усесться на своем обычном месте в партере, как увидел во втором ряду полковника Сент-Ора, прибывшего с женой в Нью-Йорк. Голова полковника испугала отставного поручика более, чем голова медузы Горгоны, и он поспешил скрыться. Его всюду преследовала краткая надпись, сделанная полковником на прошении Ван Дика об отставке. Эта надпись гласила: "Настоятельно прошу министра: армия много выиграет от немедленного увольнения этого офицера. Сент-Ор". Достаточно было увидеть полковника, чтобы приведенные выше слова так явственно привиделись Ван Дику, словно были начертаны на театральном занавесе.
Покидая оперу, он говорил про себя:
"Делать нечего, в ближайшем кафе можно сыграть партию на бильярде".
Он стал искать партнера, как вдруг слух его был поражен звуками знакомого голоса, говорившего:
- Дорогой Мэггер, вы должны дать мне по крайней мере двадцать пять очков вперед. Вы знаете, что у нас в крепости нет бильярда, и у меня не было возможности набить себе руку.
Толстяк, произносивший эти слова, был не кто иной как капитан Штрикер. Он знал историю Корнелиуса, - значит, надо было поспешить и отсюда. К тому же специальный корреспондент пристально и не особенно любезно смотрел ему в глаза. Корнелиус знал Марка Мэггера в лицо; он читал его знаменитую заметку в три столбца под заманчивым заголовком: "Медведь-на-задних-лапах. Военный совет в лагере сиуксов. Подробный отчет специального корреспондента "Геральда". Он читал также повествование о подвигах Армстронга и своих двусмысленных похождениях, и, конечно, не имел ни малейшего желания вспоминать теперь свои неприятности.
Итак, он собрался еще раз улизнуть, как вдруг почувствовал, что кто-то положил ему на плечо руку и тихо и серьезно сказал:
- Наконец-то я встретил вас, господин Ван Дик...
Бывший поручик быстро повернулся и очутился перед высоким молодым человеком, которого он, казалось, где-то видел, но узнать обладателя этих черных глаз и бледного лица с иронической улыбкой на тонких губах он не мог.
Незнакомец был щегольски одет, без той пестроты, которая всегда выдает человека смешанной крови, каковым он несомненно был: ни массивной цепочки на жилете, ни брильянта на галстуке, ни колец на пальцах, - прекрасно сшитый сюртук, безукоризненные перчатки, - так что Корнелиус, несмотря на все желание, не имел бы, к чему придраться.
Было, между тем, что-то такое в лице незнакомца, что сильно не понравилось Ван Дику и исключало желание с его стороны побеседовать с ним, и он решился прибегнуть к средству, не раз ему удававшемуся.
- Я не имею чести вас знать, милостивый государь, - сказал он, поворачиваясь к выходу.
Но в ту же минуту Ван Дик почувствовал, что его держат.
- Однако коротка же у вас память, господин Ван Дик! - сказал Мак Дайармид.
Наконец-то он встретил человека, которого ненавидел и искал уже три года.
- Я-то вас знаю! - прибавил он многозначительно.
Он говорил хладнокровно, и улыбка не сходила с его уст; тем не менее отставной поручик почуял в воздухе грозу.
Впрочем, надо заметить, что в этот раз недоумение Ван Дика было искренним. Ведь он всего два раза в жизни встречался с Мак Дайармидом: первый раз - в Вест-Пойнте, когда увидел его кадетом с запретной сигарой во рту, и второй раз - в боевом костюме вождя в тот несчастный момент, когда он, Корнелиус, улепетывал во все лопатки от Золотого Браслета и, конечно, был лишен возможности как следует его разглядеть.
А потому не совсем твердым голосом он произнес:
- Должно быть, я позабыл... С кем имею честь?
- Милостивый государь, - начал тот, не отвечая на вопрос, - однажды мне привелось быть в обществе молодых людей, только что выпущенных из Вест-Пойнта, и они рассказали мне, как один из кадетов был только что исключен и лишен производства вследствие доноса одного офицера, подлого негодяя, который даже не состоял на службе в академии, и которому никакого дела до всего этого не было. Ему вовсе незачем было совать туда свой нос... но он... он записался в шпионы из любви к искусству.
Ван Дик начинал понимать, что происходит, но не подал и вида...
- Не понимаю... каким образом все, что вы говорите, может касаться меня?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18