- Не скажите. И в Америке бывают свои кукушки! - Что? - удивился Кан. Я рассказал ему о заключительном эпизоде моей встречи с адвокатом. - Этот тип обращался со мной как с прокаженным, - сказал я. [53] Кан не на шутку развеселился. - Ай да кукушка! - смеялся он. - Но ведь адвокат потребовал с вас всего пятьсот долларов. Таким способом он принес свои извинения! А как вам нравится пицца? - Очень нравится. Не хуже, чем в Италии. - Лучше, чем в Италии, Нью-Йорк - итальянский город. Кроме того, он испанский город, еврейский, венгерский, китайский, африканский и исто немецкий. - Немецкий? - Вот именно! Попробуйте сходить на Восемьдесят шестую улицу; там полным-полно пивных погребков "Гейдельберг", закусочных "Гинденбург", нацистов, немецко-американских клубов, гимнастических обществ и певческих ферейнов, исполняющих кантату "Ура герою в лавровом венце". И в каждом кафе есть столики для постоянных посетителей с черно-бело-красными флажками. Не подумайте худого! Не с черно-красно-золотыми, а именно с черно-бело-красными (1). - Без свастики? - Свастику на всеобщее обозрение не выставляют. В остальном американские немцы часто хуже тамошних. Живя вдали от Германии, они видят обожаемую родину-мать сквозь сентиментальный розовый флер, хотя в свое время покинули ее, потому что она обернулась для них злой мачехой, сказал Кан насмешливо. - Советую вам послушать, как на этой улице разглагольствуют о патриотизме, пиве, рейнских мелодиях и чувствительности фюрера. Я взглянул на него. - Что случилось? - спросил Кан. - Ничего, - с трудом произнес я. - И все это здесь существует? - Американцам на все наплевать. Они не принимают такие штуки всерьез. Несмотря на войну. - Несмотря на войну, - повторил я. Слово "война" здесь просто не звучало. Эта страна была отделена от своих войн океаном и половиной зем- ----------------------------------------(1) Черно-бело-красный флаг - флаг кайзеровской Германии, а черно-красно-золотой - флаг Веймарской республики. [54] ного шара. Ее границы нигде не соприкасались с границами вражеских государств. Эту страну не бомбили. И не обстреливали. - Войны заключаются в том, что армии переходят через границы и вступают на территории соседних стран, на территории врага. Где эти границы? В Японии и в Германии? Война кажется здесь ненастоящей. Ты видишь солдат, но не видишь раненых. Наверное, они остаются там. Или, может, их вообще у американцев не бывает? - Бывают. И убитые тоже. - Все равно это ненастоящая война. - Настоящая! Самая настоящая! Я посмотрел на улицу. Кан проследил за моим взглядом. - Ну, что скажете: город все тот же? Он не изменился после того, как вы сильно продвинулись в английском? - Как сказать! В первые дни он был для меня картиной или пантомимой. Теперь обрел реальность: в нем обозначились выпуклости и впадины. Город заговорил, и кое-что я уже улавливаю. Но не так много. Это еще усугубляет ощущение нереальности. Раньше каждый таксист казался мне сфинксом, а продавец газет - мировой загадкой. По сию пору я вижу в каждом официанте маленького Эйнштейна. Правда, этого Эйнштейна я понимаю. Если, конечно, он не рассуждает в данный момент о физике и математике. Но волшебство сохраняется только до тех пор, пока тебе ничего не надо. Когда тебе что-нибудь требуется, сразу возникают трудности. Очнувшись от своих философских грез, я скатываюсь до уровня школьника, отставшего от своих сверстников. Кан заказал двойную порцию мороженого. - Pistachio and lime!(1) - крикнул он вдогонку официантке. Мороженое Кан заказывал уже во второй раз. - В Америке есть семьдесят два сорта мороженого, - сообщил он с мечтательным выражением лица. - Ко- ----------------------------------------(1) фисташковое и лимонное (англ.). [55] нечно, не в этой закусочной, в больших кафе Джонсона и в аптеках. Приблизительно сорок сортов я уже перепробовал. Эта страна - рай для любителей мороженого! Между прочим, это разумное государство посылает своим солдатам, которые сражаются против японцев возле каких-то коралловых рифов, корабли, набитые мороженым и бифштексами. Кан поглядел на официантку так, словно она несла в руках чашу Святого Грааля. - Фисташкового мороженого у нас нет, - сказала официантка. - Я принесла вам мятное и лимонное. О'кей? - О'кей. Официантка улыбнулась. - Какие здесь аппетитные женщины, - сказал Кан, - аппетитные, как все семьдесят два сорта мороженого, вместе взятые. Треть своих доходов они тратят на косметику. Кстати, иначе их не возьмут на работу. Пошлые законы человеческого естества не принимают здесь в расчет. Все обязаны быть молодыми. А если молодость ушла, ее возвращают искусственным путем. Внесите это наблюдение в вашу главу о нереальном мире. Голос Кана успокаивал. Беседа журчала как ручеек. - Вы, конечно, знаете "Apres-midi d'un Fawne" (1), - сказал Кан. Переиначив Дебюсси, можно сказать, что здесь вкушают "послеполуденный отдых" любители мороженого. Для нас такой отдых - целительный бальзам. Он излечивает больную душу. Правильно? - В антикварной лавке мне приходится переживать нечто другое: "послеполуденный отдых" китайского мандарина незадолго до того, как его обезглавят. - Проводите лучше свои послеполуденные часы с какой-нибудь американочкой. Вы поймете ровно половину того, что она будет лепетать, и, не напрягая особенно воображения, вернетесь в золотые дни своей бестолковой юности. Все, что человек не понимает, окутано для него тайной. Ваш житейский опыт не рассеет этих чар, вас спасет недостаточное знание языка. Глядишь, - ----------------------------------------(1) "Послеполуденный отдых фавна" (франц.) - произведение французского композитора Дебюсси. [56] и вам удастся претворить в жизнь одну из человеческих фантазий, так сказать, малого формата - еще раз пережить былое, уже обладая мудростью зрелого человека и вновь возвращенной восторженностью юности. - Кан засмеялся. - Не упускайте случая! Каждый день вы что-нибудь да теряете. Чем больше знакомых слов, тем меньше очарования. Еще сейчас любая здешняя женщина для вас заморское диво, экзотическое и загадочное. Но с каждым новым словом, которое вы заучиваете, диво приобретает все более зримые черты домохозяйки, ведьмы или красавицы с конфетной коробки. Храните, как лучший дар судьбы, свой нынешний возраст, оставайтесь подольше десятилетним школьником. К сожалению, вы быстро состаритесь - уже через год вам стукнет тридцать четыре. - Взглянув на часы, Кан подозвал официантку в фартуке с голубыми полосками. - Последнюю порцию! Ванильного. - У нас есть еще миндальное. - Тогда и миндального. И один шарик малинового! - Кан посмотрел на меня. - Я тоже осуществляю мечту своей юности. Только еще более примитивную. Заказываю столько мороженого, сколько душе угодно. Здесь я впервые в жизни имею эту возможность. Для меня она - символ свободы и беззаботности. А это, как известно, понятия, в которые мы там, за океаном, уже перестали верить. В какой форме мы здесь обрели и то и другое, это уже не важно. Прищурившись, я смотрел на пыльную улицу, на сплошной поток автомобилей. Рокот моторов и шуршание шин сливались в один монотонный гул, который усыплял меня. - А пока? Что бы вы хотели делать? - спросил Кан, помолчав немного. - Ни о чем не думать, - сказал я. - И как можно дольше. Лоу-старший спустился ко мне в подвал, который шел под улицей. Он держал в руках бронзовую скульптуру. - Как вы считаете - что это? [57] - А чем это должно быть? - Бронзой эпохи Чжоу. Или даже Тан. Патина выглядит неплохо. Правда? - Вы купили эту скульптуру? Лоу ухмыльнулся. - Без вас не стал бы. Мне ее принес один человек. Он ждет наверху в лавке. Просит за нее сто долларов. Отдаст, стало быть, за восемьдесят. По-моему, дешево. - Слишком дешево, - сказал я, рассматривая скульптуру. - Этот человек - перекупщик? - Не похоже. Молодой парень, уверяет, что получил скульптуру в наследство, а теперь нуждается в деньгах. Она - настоящая? - Да, это китайская бронза. Но не эпохи Чжоу или Тан. Скорее, периода Тан или еще более позднего - Сун или Мин. Копия эпохи Мин, подражание более древней скульптуре. Причем подражали не так уж тщательно. Маски Дао-дзы выполнены не точно, да и спирали сюда не подходят - они получили распространение лишь после династии Хань. И в то же время декор - копия декора эпохи Тан, сжатый, простой и сильный. Однако если бы изображение росомахи и основной орнамент относились к тому же периоду, они были бы значительно яснее и четче. Кроме того, в орнаменте попадаются сравнительно мелкие завитушки, которых на настоящей древней бронзе не встретишь. - А как же патина? Она ведь очень красивая! - Господин Лоу, - сказал я. - Можете не сомневаться, это довольно древняя патина. Но на ней не видно малахитовых прожилок. Вспомните, что китайцы уже в эпоху Хань копировали и закапывали в землю скульптуры эпохи Чжоу. Патина у них всегда была отменная, хотя сама вещь не обязательно создавалась в эпоху Чжоу. - Какая цена этой бронзе? - Долларов двадцать - тридцать. Но в таких вещах вы понимаете лучше, чем я. - Хотите подняться со мной? - спросил Лоу; в голубых глазах его появился кровожадный блеск. - Мне обязательно идти? - Разве вам это не доставит удовольствия? [58] - Что именно? Вывести на чистую воду мелкого мошенника? Зачем? К тому же я не думаю, что он мошенник. Кто в наше время разбирается в древней китайской бронзе? Лоу бросил на меня быстрый взгляд. - Ну, ну! Прошу без намеков, господин Росс. Размахивая руками, толстяк затопал по лестнице в лавку, - он был маленького роста, кривоногий и очень энергичный. Лестница подрагивала под его шагами, со ступенек летела пыль. Какое-то время я видел только развевающиеся брючины и ботинки: туловище моего хозяина уже было в лавке. В это мгновение мне показалось, что передо мной не Лоу-старший, а круп театральной лошадки. Через несколько минут ноги появились снова. А потом я узрел и бронзовую скульптуру. - Купил! - сообщил мне Лоу. - Купил за двадцать долларов. Мин в конце концов тоже не так плохо. - Безусловно, - согласился я. Я знал, что Лоу купил эту бронзу только из желания показать, что и он кое-что смыслит в своем деле. Пусть не в китайском искусстве, зато в купле-продаже. Теперь толстяк внимательно наблюдал за мной. - Долго вы еще собираетесь здесь работать? - спросил он. - Всего? - Да. - Это зависит от вас. Хотите, чтобы я сматывал удочки? - Нет, нет. Но держать вас вечно мы тоже не можем. Вы ведь скоро кончите? Чем вы занимались раньше? - Журналистикой. - Разве нельзя к этому вернуться? - С моим знанием английского? - Вы уже совсем неплохо болтаете по-английски. - Помилуй Бог, господин Лоу! Я не могу написать простого письма без ошибок. Лоу задумчиво почесал лысину бронзовой фигуркой. Если бы бронза была эпохи Чжоу, он, наверное, обращался бы с нею более почтительно. [59] - А в живописи вы тоже смыслите? - Самую малость. Так же, как в бронзе. Он усмехнулся. - Лучше, чем ничего. Придется мне пораскинуть мозгами. Может быть, кто-нибудь из моих коллег нуждается в помощнике. Правда, в делах сейчас застой. Вы это сами видите по нашей лавке. Но с картинами ситуация несколько иная. В особенности с импрессионистами. А уж старые полотна сейчас совершенно обесценены. Словом, посмотрим. Лоу снова грузно затопал по лестнице. До свидания, подвал, сказал я мысленно. Некоторое время ты был для меня второй родиной, темным прибежищем. Прощайте, позолоченные лампы конца девятнадцатого века, прощайте, пестрые вышивки 1890 года и мебель эпохи короля-буржуа Луи Филиппа, прощайте, персидские вазы и легконогие китайские танцовщицы из гробниц династии Тан, прощайте, терракотовые кони и все другие безмолвные свидетели давно отшумевших цивилизаций. Я полюбил вас всем сердцем и провел в вашем обществе мое второе американское отрочество - от десяти лет до пятнадцати! Ahoi u evoel Представляя против воли одно из самых поганых столетий, я и приветствую вас! И при этом чувствую себя запоздавшим и безоружным гладиатором, который попал на арену, где кишмя кишат гиены и шакалы и почти нет львов. Я приветствую вас как человек, который намерен радоваться жизни до тех пор, пока его не сожрут. Я раскланялся на все четыре стороны. И благословил антикварную рухлядь справа и слева от меня, а потом взглянул на часы. Мой рабочий день кончился. Над крышами домов алел закат, и редкие световые рекламы уже начали излучать мертвенное сияние. А из закусочных и ресторанов по-домашнему запахло жиром и луком. - Что здесь такое стряслось? - спросил я Меликова, придя в гостиницу. - Рауль решил покончить с собой. - С каких это пор? - С середины сегодняшнего дня. Он потерял Кики, который вот уже четыре года был его другом. [60] - В этой гостинице без конца плачут, - сказал я, прислушиваясь к сдерживаемым рыданиям в плюшевом холле, которые доносились из угла, где стояли кадки с растениями. - И почему-то обязательно под пальмами. - В каждой гостинице много плачут, - пояснил Меликов. - В отеле "Ритц" тоже? - В отеле "Ритц" плачут, когда на бирже падает курс акций. А у нас, когда человек внезапно осознает, что он безнадежно одинок, хотя до сих пор не хотел этому верить. - Кики попал под машину? - Хуже. Обручился. Для Рауля - это трагедия. Женщина! Исконный враг! Предательство! Оскорбление самых святых чувств! Лучше б он умер. - Бедняги гомосексуалисты! Им приходится сражаться сразу на двух фронтах. Против мужчин и против женщин. Меликов ухмыльнулся. - До твоего прихода Рауль обронил немало цепных замечаний насчет слабого пола. Самое неизощренное из них звучало так: отвратительные тюлени с ободранной кожей... Хорошо, что ты пришел. Надо водворить его в номер. Здесь внизу ему не место. Помоги мне. Этот парень весит сто кило. Мы подошли к уголку с пальмами. - Он вернется, Рауль, - прошептал Меликов. Мы тщетно пытались оторвать Рауля от стула. Он оперся о мраморный столик и продолжал хныкать. Меликов снова начал взывать к нему. После долгих усилий нам удалось, наконец, приподнять его! Но тут он наступил мне на ногу. Стокилограммовая туша! - Осторожней! Чертова баба! - заорал я. - Что? - То самое! Нечего распускать нюни! Старая баба! - Я - старая баба? - возмутился Рауль. От неожиданности он несколько пришел в себя. - Господин Росс хотел сказать совсем не то, - успокаивал его Меликов. [61] - И вовсе нет. Я хотел сказать именно то. Рауль провел ладонью по глазам. Мы смотрели на него, ожидая, что он сейчас истерически завизжит. Но он заговорил очень тихо. - Я - баба? - Видно было, что он смертельно оскорблен. - Этого он не говорил, - соврал Меликов. - Он сказал - как баба. Мы без особого труда довели его до лестницы. - Несколько часов сна, - заклинал Меликов. - Одна или две таблетки секонала. Освежающий сон. А после - чашка крепкого кофе. И вы увидите все в ином свете. Рауль не отвечал. - Почему вы нянчитесь с этим жирным кретином? - спросил я. - Он наш лучший постоялец. Снимает двухкомнатный номер с ванной.
VI
Я бесцельно бродил по улицам, боясь возвращаться в гостиницу. Ночью я видел страшный сон и пробудился от собственного крика. Мне и прежде часто снилось, что за мной гонится полиция. Или же меня мучили кошмары, которые мучили всех эмигрантов: я вдруг оказывался по ту сторону немецкой границы и попадал в лапы эсэсовцев. Это были сны, вызванные отчаянием: шутка ли, из-за собственной глупости оказаться в Германии. Ты просыпался с криком, но потом, осознав, что по-прежнему находишься в Нью-Йорке, выглядывал в окно, видел ночное небо в красных отсветах и снова осторожно вытягивался на постели: да, ты спасен! Однако сон, который я видел сегодня ночью, был иной - расплывчатый, навязчивый, темный, липкий, как смола, и нескончаемый... Незнакомая женщина, растерянная и бледная, беззвучно взывала о помощи, по я не мог ей помочь. И она медленно погружалась в вязкую трясину, в кашу из дегтя, грязи и запекшейся крови, погружалась, обратив ко мне окаменевшее лицо. [62] Я видел немую мольбу в ее испуганных белых глазах, видел черный провал рта, к которому подползала темная липкая жижа. А потом вдруг появились "коммандос". Я увидел вспышки выстрелов, услышал пронзительный голос с саксонским акцентом, увидел мундиры, почуял ужасный запах смерти, тления и огня, увидел печь с распахнутыми дверцами, где полыхало яркое пламя, увидел растерзанного человека, который еще двигался, вернее, шевелил рукой, всего лишь одним пальцем; увидел, как палец этот очень медленно согнулся и как другой человек растоптал его. И тут же раздался чей-то вопль, вопли обрушились на меня со всех сторон, отдаваясь гулким эхом... Я остановился у витрины, но не замечал ничего вокруг. Только спустя некоторое время я понял, что стою на Пятой авеню перед ювелирным магазином "Ван Клееф и Арпельс". В непонятном страхе я убежал из лавки братьев Лоу, ибо подвал антикваров напомнил мне сегодня в первый раз тюремную камеру. Я инстинктивно искал общества людей, хотел очутиться на широких улицах. Так я попал на Пятую авеню. Теперь я не отрывал взгляда от диадемы, некогда принадлежавшей французской императрице Евгении.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Тени в раю'


1 2 3 4 5 6 7