Многие — в голубой, реже — в белый и розовый. А совсем немногие — в желтый. В это время женщины находились внутри, готовя обед для мужей. Но и детей на улицах не было. Вместо этого на каждом углу дежурили парами карабинеры. Монтелепре походил на оккупированный город в осадном положении. Лишь несколько стариков с каменными лицами выглядывали с балконов.
“Фиат” остановился перед выстроившимися в ряд домами, один из которых был ярко-голубого цвета, с выкованной буквой “Г” на калитке. Калитку открыл невысокий жилистый мужчина лет шестидесяти в американском темном в полоску костюме, белой рубашке и черном галстуке. Это был отец Гильяно. Он быстрым движением крепко обнял Андолини. Ведя их в дом, почти с благодарностью похлопал Майкла по плечу.
Они вошли в большую гостиную, слишком шикарную для сицилийского дома в таком маленьком городке. В комнате обращала на себя внимание большая фотография в овальной деревянной раме кремового цвета, чересчур расплывчатая, чтобы на ней можно было сразу разглядеть изображение. Майкл тут же понял, что это, должно быть, Сальваторе Гильяно. Под ней на маленьком круглом черном столике горела лампада. На другом столе в рамке виднелась более четкая фотография. Отец, мать и сын стояли на фоне красного занавеса, сын покровительственно обнял рукою мать. Сальваторе Гильяно с вызовом смотрел прямо в объектив. Лицо было удивительно красивым, как у греческой статуи, черты чуть тяжеловатые, словно выточенные из мрамора, губы — полные и чувственные, овальные глаза с полуприкрытыми веками посажены далеко друг от друга. Лицо человека, уверенного в себе, решившего заставить мир считаться с собой. Но Майкл совсем не ожидал, что это красивое лицо окажется таким мягким.
Отец Гильяно провел их в кухню. Мать Гильяно, стоявшая у плиты, оглянулась, чтобы приветствовать их. Мария Ломбарде Гильяно выглядела гораздо старше, чем на фотографии в комнате, — скорее казалась совсем другой женщиной. Вежливая улыбка была как гримаса на ее худом изможденном лице с морщинистой обветренной кожей. Длинные волосы с широкими седыми прядями лежали по плечам. Что поражало — это ее глаза, почти черные от ненависти ко всему этому миру, готовому уничтожить ее и ее сына.
Не обращая внимания на мужа и Стефана Андолини, она обратилась прямо к Майклу:
— Поможешь ты моему сыну или нет?
Майкл улыбнулся ей.
— Да, я с вами.
— Отец Беньямино просил взять его, но я сказал, что ты не хочешь, — произнес, обращаясь к ней, Андолини.
Мария Ломбарде подняла голову, и Майкл изумился той гамме чувств, которые отразились на ее лице.
— О, у отца Беньямино доброе сердце, это уж точно, — сказала она. — И с этим своим сердцем он, как чума, несет смерть всей деревне. Он передает тайны исповеди своему братцу, он предает души, якшаясь с дьяволом.
Отец Гильяно сказал со спокойной рассудительностью, словно пытаясь угомонить сумасшедшую:
— Дон Кроче наш друг. Он вызволил нас из тюрьмы.
Мать Гильяно взорвалась:
— А, дон Кроче, “Добрая душа”, он всегда, конечно, такой добрый! Но я тебе скажу: дон Кроче — змея. Они с нашим сыном вместе собирались править Сицилией, но теперь Тури прячется в одиночку в горах, а “Добрая душа” разгуливает по Палермо со своими шлюхами. Дону Кроче стоит лишь свистнуть, и Рим будет лизать ему пятки. А ведь он совершил куда больше преступлений, чем Тури. Он — само зло, а наш сын — добрый.
Отец Гильяно сказал, теряя терпение:
— Как я понимаю, наш гость через несколько часов должен отправляться в путь, и ему следует поесть, перед тем как нам разговаривать.
Мать Гильяно сразу переменилась:
— Бедняжка, ты целый день добирался, чтобы встретиться с нами, а вынужден слушать побасенки дона Кроче и мою болтовню. Куда же ты направляешься?
— К утру мне нужно попасть в Трапани, — ответил Майкл. — Я побуду у друзей моего отца, пока ваш сын не приедет ко мне.
— Выпей стакан вина, — сказала мать Гильяно. — Затем пройдись по городу. Через час стол будет накрыт. А к тому времени приедут друзья Тури, и мы сможем разумно все обсудить.
Андолини стал по одну сторону Майкла, отец Гильяно — по другую, и они пошли по мощеным узким улицам Монтелепре; теперь, когда солнце скатилось с неба, камни казались черными. В неясном свете сумерек вокруг них двигались лишь фигуры карабинеров.
— Раньше это был оживленный городок, — сказал отец Гильяно. — Всегда, всегда очень бедный, как и вся Сицилия, полный горя, но живой. Сейчас же больше семисот наших жителей в тюрьме — арестованы за пособничество моему сыну. Они — невиновны, большинство, во всяком случае, но правительство арестовало их, чтобы напугать других, заставить доносить на моего Тури. В городе толкутся около двух тысяч карабинеров и не одна тысяча ловит Тури в горах. Вот почему люди больше не обедают на воздухе, их дети больше не играют на улице. Карабинеры такие трусы, что открывают огонь, если даже заяц перебежит дорогу. С наступлением темноты действует комендантский час, и, если какая-нибудь женщина в городе идет навестить соседку, ее задерживают, оскорбляют и унижают. Мужчин они волокут на пытки в свои подземелья в Палермо.
Стефан Андолини решил закурить сигару, и им пришлось остановиться. Затягиваясь, он сказал с улыбкой:
— Да, мы, сицилийцы, любим родные места, но Сицилия нас не любит.
Отец Гильяно передернул плечами.
— Дурак я был, что вернулся, — и озадаченно покачал головой. — Ну почему мой сын всегда суется в дела чужих, даже когда те вовсе не родственники? У него всегда были всякие великие идеи, он всегда говорил о справедливости. А настоящий сицилиец говорит о хлебе насущном.
Пока они шли по виа Белла, Майкл отметил, что город идеально построен для засад и партизанской войны. Улицы были настолько узки, что проехать мог лишь один автомобиль, а многие были годны лишь для небольших повозок и ослов, на которых сицилийцы до сих пор перевозят грузы. Буквально несколько человек могли отразить любое нападение, а затем скрыться в белых меловых горах, окружавших город.
Они спустились на центральную площадь. Андолини указал на маленькую церковь, возвышавшуюся на ней, и сказал:
— Вот здесь, в этой церкви, Тури прятался, когда полицейские первый раз пытались схватить его. С тех пор он стал чем-то вроде призрака.
Все трое уставились на церковную дверь, словно перед ними мог сейчас появиться Сальваторе Гильяно.
Солнце закатилось за горы, и они вернулись в дом как раз перед наступлением комендантского часа. Там их ждали двое незнакомцев.
Один из них — худой молодой человек с болезненно-бледной кожей и большими, черными, горячечными глазами. У него были щегольские усики и какая-то почти женственная миловидность, хотя он совсем не выглядел женоподобным. От него исходило ощущение гордой жестокости, которая появляется у человека, желающего командовать во что бы то ни стало.
Майкл был потрясен, когда выяснилось, что это — Гаспаре Пишотта. Пишотта — его чаще звали Аспану — был вторым человеком в отряде Тури Гильяно, его двоюродным братом и ближайшим другом. Если не считать Гильяно, его разыскивали больше всех, за его голову было назначено вознаграждение в пять миллионов лир.
Второй незнакомец также вызывал удивление, хотя и по иной причине. При первом взгляде на него Майкла передернуло. Человек был настолько мал, что походил на карлика, однако держался с большим достоинством, и Майкл тут же почувствовал: если он проявит свои эмоции, то смертельной обиды не миновать. На человечке был отлично сшитый серый костюм в полоску, широкий, очевидно, дорогой галстук серебристого цвета украшал его кремовую рубашку. Густые волосы карлика были почти совсем седые, хотя было ему, наверно, не больше пятидесяти. Он был элегантен. В той мере, в какой может выглядеть элегантно очень маленький человек. Лицо его с большим чувственным ртом было по-своему красиво.
Его представили как профессора Гектора Адониса.
Мария Ломбарде Гильяно накрыла на стол в кухне. Они ели у окна, выходящего на балкон, откуда виднелась красная полоска неба; ночная темнота скрывала окружающие горы. Майкл ел медленно, понимая, что все они наблюдают за ним, оценивают. Еда была простая, но добротная — спагетти с чернильного цвета соусом и тушеная зайчатина под острым соусом из томата и красного перца. Наконец Гаспаре Пишотта заговорил на местном сицилийском диалекте:
— Значит, ты сын Вито Корлеоне, который, говорят, даже выше нашего дона Кроче. И именно ты спасешь нашего Тури.
В голосе его звучала холодная насмешка, она вызывала желание дать отпор, если только посмеешь. Своей улыбкой он как бы ставил под вопрос мотив любого поступка, словно говоря: “Да, правда, ты делаешь хорошее дело, но какая тебе от этого польза?”
— Я выполняю приказ отца, — сказал Майкл. — Я должен ждать Гильяно в Трапани. Затем я отвезу его в Америку.
Пишотта произнес уже более серьезно:
— А когда Тури окажется в твоих руках, ты гарантируешь его безопасность? Сможешь защитить его от Рима?
Майкл знал, что мать Гильяно внимательно за ним наблюдает. Он сказал осторожно:
— Насколько человек может гарантировать что-либо от судьбы. Да, я уверен.
— А я нет, — резко сказал Пишотта. — Сегодня днем ты доверился дону Кроче. Рассказал ему о своем плане побега.
— А почему я не должен был это делать? — парировал Майкл. Каким образом, черт подери, Пишотта так быстро узнал подробности его обеда с доном Кроче? — Согласно указаниям моего отца, дон Кроче организует доставку Гильяно ко мне. Во всяком случае, я рассказал ему лишь один из возможных планов побега.
— А какие есть другие? — спросил Пишотта. Он увидел, что Майкл заколебался. — Говори, не бойся. Если нельзя доверять людям в этой комнате, тогда надежды для Тури нет.
Коротышка Гектор Адонис заговорил впервые. У него был чрезвычайно низкий голос, голос прирожденного оратора:
— Мой дорогой Майкл, вы должны понять, что дон Кроче — враг Тури Гильяно. Сведения вашего отца устарели. Мы, естественно, не можем вручить вам Тури, не приняв мер предосторожности. Я настаиваю на том, что нам нужно знать ваши планы.
— Могу вам сказать лишь то, что я сказал дону Кроче, — ответил Майкл. — И почему я должен рассказывать кому бы то ни было обо всех своих планах? Если я спрошу, где сейчас скрывается Тури Гильяно, вы мне скажете?
По улыбке Пишотты Майкл видел, что тот в целом одобрил его ответ. Но Гектор Адонис сказал:
— Это не одно и то же. Вам совсем не нужно знать, где сейчас скрывается Тури. А мы должны знать, как вы собираетесь помочь.
— Я же ничего не знаю о вас, — тихо сказал Майкл.
— Простите меня, — сказал вполне искренне коротышка. — Я учил Тури в детстве, и его родители оказали мне честь, сделав меня его крестным отцом. Теперь я профессор истории и литературы университета в Палермо. Однако у меня есть и более надежный мандат, который могут удостоверить за этим столом все. Я являюсь и всегда был членом отряда Гильяно.
Стефан Андолини сказал тихо:
— Я тоже вхожу в его отряд. Ты знаешь мое имя и то, что я твой двоюродный брат. И меня называют Фра Дьяволо. [Брат Дьявола]
Это имя тоже было легендарным на Сицилии, и Майкл слышал его неоднократно. Он тоже скрывался, за его голову была назначена большая сумма. Однако только что он обедал рядом с инспектором Веларди.
Все ждали его ответа. Майкл вовсе не собирался делиться всеми своими планами, но понял, что должен рассказать хоть что-то. Мать Гильяно внимательно смотрела на него.
— Все очень просто, — сказал Майкл. — Прежде всего я должен предупредить, что не могу ждать больше семи дней. Я не был дома слишком долго, и моя помощь нужна отцу для решения его собственных проблем. Вы, конечно, понимаете, как мне не терпится вернуться к семье. Но отец хочет, чтобы я помог вашему сыну. Согласно последним инструкциям, мне ведено посетить здесь дона Кроче, затем ехать в Трапани. Там я поселюсь на вилле местного дона. Там же меня будут ждать люди из Америки, которым я могу полностью довериться. Профессионалы. — Он помолчал. — Слово “профессионал” на Сицилии имело особое значение, обычно оно относилось к высокопоставленным палачам в мафии. Затем продолжал: — Как только Тури доберется до меня, он будет в безопасности. Та вилла — крепость. Через несколько часов мы сядем на быстроходное судно, которое доставит нас в один из африканских городов. Там ждет специальный самолет, чтобы тут же перебросить нас в Америку, где Тури будет под защитой моего отца, и вы сможете уже не бояться за него.
— Когда вы будете готовы принять Тури Гильяно? — спросил Гектор Адонис.
— Если я приеду в Трапани рано утром, — ответил Майкл, — то дайте мне еще двадцать четыре часа.
Неожиданно мать Гильяно расплакалась.
— Мой бедный Тури больше никому не верит. Он не поедет в Трапани.
— В таком случае я не смогу ему помочь, — холодно сказал Майкл.
Мать Гильяно в отчаянии поникла. К удивлению Майкла, именно Пишотта стал ее утешать. Он поцеловал и обнял ее.
— Мария Ломбарде, не беспокойся, — сказал он. — Тури еще меня слушает. Скажу ему, что мы все доверяем этому человеку из Америки, ведь так? — Он вопросительно взглянул на других, и те кивнули. — Я сам привезу Тури в Трапани.
Все, казалось, были удовлетворены. Майкл понял, что именно его холодный ответ убедил их довериться ему…
Они провели его в маленькую гостиную, где мать подала кофе с анисовой водкой. Мария Ломбарде указала на большой портрет на стене.
— Ну разве не красавец? — сказала она. — И такой же добрый, как красивый. Мое сердце разрывалось, когда его объявили вне закона… Ему повезет, если останется жив… Мы хотели вырастить из него настоящего сицилийца. Такой он и есть. Живет под угрозой смерти, за его голову обещана огромная сумма. — Она помолчала и произнесла убежденно: — Мой сын — святой.
Майкл заметил, что Пишотта чуть улыбнулся, — так улыбаются, когда слушают слишком сентиментальные рассказы любящих родителей о достоинствах своих детей. Даже отец Гильяно нетерпеливо повел рукой. А Пишотта сказал мягко, но с холодком:
— Дорогая Мария Ломбарде, не изображай своего сына таким беспомощным. Он умеет давать сдачи, и враги по-прежнему боятся его.
Мать Гильяно сказала уже более спокойно:
— Я знаю, он много раз убивал, но никогда не совершал несправедливости.
Внезапно она взяла Майкла за руку и повела его на кухню, а оттуда на балкон.
— Никто из них не знает по-настоящему моего сына, — сказала она Майклу. — Они не знают, какой он добрый и ласковый. Может, с другими людьми ему приходится вести себя по-другому, но со мной он всегда искренен. Он слушался каждого моего слова, никогда не говорил мне грубости. Он был любящим, послушным сыном. В первые дни, оказавшись вне закона, он смотрел вниз с гор, но ничего не видел. А я смотрела вверх и тоже ничего не видела. Но мы чувствовали присутствие друг друга, любовь друг друга. И я чувствую его сегодня рядом. Я все думаю, как он там один в горах, когда тысячи солдат преследуют его, и сердце мое разрывается. И ты, наверное, единственный, кто может спасти его. Обещай, что дождешься его.
Она крепко сжала его руки, и слезы покатились по ее щекам.
Майкл всмотрелся в ночную темноту: городок Монтелепре приютился в сердцевине высоких гор, лишь точкой светилась центральная площадь. Небо было прошито звездами. Внизу на улицах время от времени раздавался лязг винтовок да хриплые голоса патрулирующих карабинеров. Казалось, городок был полон призраков. Они парили в мягком летнем ночном воздухе, наполненном запахом лимонных деревьев, легким жужжаньем бесчисленных насекомых, внезапными криками ходивших по улицам полицейских патрулей.
— Буду ждать, сколько смогу, — тихо сказал Майкл. — Но я нужен отцу дома. Вы должны заставить сына приехать ко мне.
Она кивнула и отвела его назад к другим. Пишотта мерил шагами комнату. Казалось, он нервничал.
— Мы решили, что нам всем следует переждать здесь до рассвета, пока окончится комендантский час, — сказал он. — Слишком много солдат, готовых спустить курок там, в темноте, так что может произойти несчастный случай. Не возражаешь? — спросил он Майкла.
— Нет, — ответил Майкл. — Если только это не обременит наших хозяев.
Мать Гильяно сварила свежий кофе.
Майкл попросил рассказать как можно больше о Тури Гильяно. Ему хотелось понять этого человека…
Пишотта рассказывал о трагедии у Портелла-делла-Джинестра.
— Он тогда проплакал весь день, — вспоминал Пишотта. — На глазах у всего отряда.
— Не мог он убить тех людей у Джинестры, — сказала Мария Ломбарде.
Гектор Адонис успокоил ее:
— Все мы это знаем. Родился ведь он добрым. — И, повернувшись к Майклу, добавил: — Любил книги, я думал, станет поэтом или ученым. Вспыльчивый был, но только не жестокий…
— Сейчас он уже не такой добрый, — рассмеялся Пишотта. Гектор Адонис угрюмо взглянул на него.
1 2 3 4 5 6
“Фиат” остановился перед выстроившимися в ряд домами, один из которых был ярко-голубого цвета, с выкованной буквой “Г” на калитке. Калитку открыл невысокий жилистый мужчина лет шестидесяти в американском темном в полоску костюме, белой рубашке и черном галстуке. Это был отец Гильяно. Он быстрым движением крепко обнял Андолини. Ведя их в дом, почти с благодарностью похлопал Майкла по плечу.
Они вошли в большую гостиную, слишком шикарную для сицилийского дома в таком маленьком городке. В комнате обращала на себя внимание большая фотография в овальной деревянной раме кремового цвета, чересчур расплывчатая, чтобы на ней можно было сразу разглядеть изображение. Майкл тут же понял, что это, должно быть, Сальваторе Гильяно. Под ней на маленьком круглом черном столике горела лампада. На другом столе в рамке виднелась более четкая фотография. Отец, мать и сын стояли на фоне красного занавеса, сын покровительственно обнял рукою мать. Сальваторе Гильяно с вызовом смотрел прямо в объектив. Лицо было удивительно красивым, как у греческой статуи, черты чуть тяжеловатые, словно выточенные из мрамора, губы — полные и чувственные, овальные глаза с полуприкрытыми веками посажены далеко друг от друга. Лицо человека, уверенного в себе, решившего заставить мир считаться с собой. Но Майкл совсем не ожидал, что это красивое лицо окажется таким мягким.
Отец Гильяно провел их в кухню. Мать Гильяно, стоявшая у плиты, оглянулась, чтобы приветствовать их. Мария Ломбарде Гильяно выглядела гораздо старше, чем на фотографии в комнате, — скорее казалась совсем другой женщиной. Вежливая улыбка была как гримаса на ее худом изможденном лице с морщинистой обветренной кожей. Длинные волосы с широкими седыми прядями лежали по плечам. Что поражало — это ее глаза, почти черные от ненависти ко всему этому миру, готовому уничтожить ее и ее сына.
Не обращая внимания на мужа и Стефана Андолини, она обратилась прямо к Майклу:
— Поможешь ты моему сыну или нет?
Майкл улыбнулся ей.
— Да, я с вами.
— Отец Беньямино просил взять его, но я сказал, что ты не хочешь, — произнес, обращаясь к ней, Андолини.
Мария Ломбарде подняла голову, и Майкл изумился той гамме чувств, которые отразились на ее лице.
— О, у отца Беньямино доброе сердце, это уж точно, — сказала она. — И с этим своим сердцем он, как чума, несет смерть всей деревне. Он передает тайны исповеди своему братцу, он предает души, якшаясь с дьяволом.
Отец Гильяно сказал со спокойной рассудительностью, словно пытаясь угомонить сумасшедшую:
— Дон Кроче наш друг. Он вызволил нас из тюрьмы.
Мать Гильяно взорвалась:
— А, дон Кроче, “Добрая душа”, он всегда, конечно, такой добрый! Но я тебе скажу: дон Кроче — змея. Они с нашим сыном вместе собирались править Сицилией, но теперь Тури прячется в одиночку в горах, а “Добрая душа” разгуливает по Палермо со своими шлюхами. Дону Кроче стоит лишь свистнуть, и Рим будет лизать ему пятки. А ведь он совершил куда больше преступлений, чем Тури. Он — само зло, а наш сын — добрый.
Отец Гильяно сказал, теряя терпение:
— Как я понимаю, наш гость через несколько часов должен отправляться в путь, и ему следует поесть, перед тем как нам разговаривать.
Мать Гильяно сразу переменилась:
— Бедняжка, ты целый день добирался, чтобы встретиться с нами, а вынужден слушать побасенки дона Кроче и мою болтовню. Куда же ты направляешься?
— К утру мне нужно попасть в Трапани, — ответил Майкл. — Я побуду у друзей моего отца, пока ваш сын не приедет ко мне.
— Выпей стакан вина, — сказала мать Гильяно. — Затем пройдись по городу. Через час стол будет накрыт. А к тому времени приедут друзья Тури, и мы сможем разумно все обсудить.
Андолини стал по одну сторону Майкла, отец Гильяно — по другую, и они пошли по мощеным узким улицам Монтелепре; теперь, когда солнце скатилось с неба, камни казались черными. В неясном свете сумерек вокруг них двигались лишь фигуры карабинеров.
— Раньше это был оживленный городок, — сказал отец Гильяно. — Всегда, всегда очень бедный, как и вся Сицилия, полный горя, но живой. Сейчас же больше семисот наших жителей в тюрьме — арестованы за пособничество моему сыну. Они — невиновны, большинство, во всяком случае, но правительство арестовало их, чтобы напугать других, заставить доносить на моего Тури. В городе толкутся около двух тысяч карабинеров и не одна тысяча ловит Тури в горах. Вот почему люди больше не обедают на воздухе, их дети больше не играют на улице. Карабинеры такие трусы, что открывают огонь, если даже заяц перебежит дорогу. С наступлением темноты действует комендантский час, и, если какая-нибудь женщина в городе идет навестить соседку, ее задерживают, оскорбляют и унижают. Мужчин они волокут на пытки в свои подземелья в Палермо.
Стефан Андолини решил закурить сигару, и им пришлось остановиться. Затягиваясь, он сказал с улыбкой:
— Да, мы, сицилийцы, любим родные места, но Сицилия нас не любит.
Отец Гильяно передернул плечами.
— Дурак я был, что вернулся, — и озадаченно покачал головой. — Ну почему мой сын всегда суется в дела чужих, даже когда те вовсе не родственники? У него всегда были всякие великие идеи, он всегда говорил о справедливости. А настоящий сицилиец говорит о хлебе насущном.
Пока они шли по виа Белла, Майкл отметил, что город идеально построен для засад и партизанской войны. Улицы были настолько узки, что проехать мог лишь один автомобиль, а многие были годны лишь для небольших повозок и ослов, на которых сицилийцы до сих пор перевозят грузы. Буквально несколько человек могли отразить любое нападение, а затем скрыться в белых меловых горах, окружавших город.
Они спустились на центральную площадь. Андолини указал на маленькую церковь, возвышавшуюся на ней, и сказал:
— Вот здесь, в этой церкви, Тури прятался, когда полицейские первый раз пытались схватить его. С тех пор он стал чем-то вроде призрака.
Все трое уставились на церковную дверь, словно перед ними мог сейчас появиться Сальваторе Гильяно.
Солнце закатилось за горы, и они вернулись в дом как раз перед наступлением комендантского часа. Там их ждали двое незнакомцев.
Один из них — худой молодой человек с болезненно-бледной кожей и большими, черными, горячечными глазами. У него были щегольские усики и какая-то почти женственная миловидность, хотя он совсем не выглядел женоподобным. От него исходило ощущение гордой жестокости, которая появляется у человека, желающего командовать во что бы то ни стало.
Майкл был потрясен, когда выяснилось, что это — Гаспаре Пишотта. Пишотта — его чаще звали Аспану — был вторым человеком в отряде Тури Гильяно, его двоюродным братом и ближайшим другом. Если не считать Гильяно, его разыскивали больше всех, за его голову было назначено вознаграждение в пять миллионов лир.
Второй незнакомец также вызывал удивление, хотя и по иной причине. При первом взгляде на него Майкла передернуло. Человек был настолько мал, что походил на карлика, однако держался с большим достоинством, и Майкл тут же почувствовал: если он проявит свои эмоции, то смертельной обиды не миновать. На человечке был отлично сшитый серый костюм в полоску, широкий, очевидно, дорогой галстук серебристого цвета украшал его кремовую рубашку. Густые волосы карлика были почти совсем седые, хотя было ему, наверно, не больше пятидесяти. Он был элегантен. В той мере, в какой может выглядеть элегантно очень маленький человек. Лицо его с большим чувственным ртом было по-своему красиво.
Его представили как профессора Гектора Адониса.
Мария Ломбарде Гильяно накрыла на стол в кухне. Они ели у окна, выходящего на балкон, откуда виднелась красная полоска неба; ночная темнота скрывала окружающие горы. Майкл ел медленно, понимая, что все они наблюдают за ним, оценивают. Еда была простая, но добротная — спагетти с чернильного цвета соусом и тушеная зайчатина под острым соусом из томата и красного перца. Наконец Гаспаре Пишотта заговорил на местном сицилийском диалекте:
— Значит, ты сын Вито Корлеоне, который, говорят, даже выше нашего дона Кроче. И именно ты спасешь нашего Тури.
В голосе его звучала холодная насмешка, она вызывала желание дать отпор, если только посмеешь. Своей улыбкой он как бы ставил под вопрос мотив любого поступка, словно говоря: “Да, правда, ты делаешь хорошее дело, но какая тебе от этого польза?”
— Я выполняю приказ отца, — сказал Майкл. — Я должен ждать Гильяно в Трапани. Затем я отвезу его в Америку.
Пишотта произнес уже более серьезно:
— А когда Тури окажется в твоих руках, ты гарантируешь его безопасность? Сможешь защитить его от Рима?
Майкл знал, что мать Гильяно внимательно за ним наблюдает. Он сказал осторожно:
— Насколько человек может гарантировать что-либо от судьбы. Да, я уверен.
— А я нет, — резко сказал Пишотта. — Сегодня днем ты доверился дону Кроче. Рассказал ему о своем плане побега.
— А почему я не должен был это делать? — парировал Майкл. Каким образом, черт подери, Пишотта так быстро узнал подробности его обеда с доном Кроче? — Согласно указаниям моего отца, дон Кроче организует доставку Гильяно ко мне. Во всяком случае, я рассказал ему лишь один из возможных планов побега.
— А какие есть другие? — спросил Пишотта. Он увидел, что Майкл заколебался. — Говори, не бойся. Если нельзя доверять людям в этой комнате, тогда надежды для Тури нет.
Коротышка Гектор Адонис заговорил впервые. У него был чрезвычайно низкий голос, голос прирожденного оратора:
— Мой дорогой Майкл, вы должны понять, что дон Кроче — враг Тури Гильяно. Сведения вашего отца устарели. Мы, естественно, не можем вручить вам Тури, не приняв мер предосторожности. Я настаиваю на том, что нам нужно знать ваши планы.
— Могу вам сказать лишь то, что я сказал дону Кроче, — ответил Майкл. — И почему я должен рассказывать кому бы то ни было обо всех своих планах? Если я спрошу, где сейчас скрывается Тури Гильяно, вы мне скажете?
По улыбке Пишотты Майкл видел, что тот в целом одобрил его ответ. Но Гектор Адонис сказал:
— Это не одно и то же. Вам совсем не нужно знать, где сейчас скрывается Тури. А мы должны знать, как вы собираетесь помочь.
— Я же ничего не знаю о вас, — тихо сказал Майкл.
— Простите меня, — сказал вполне искренне коротышка. — Я учил Тури в детстве, и его родители оказали мне честь, сделав меня его крестным отцом. Теперь я профессор истории и литературы университета в Палермо. Однако у меня есть и более надежный мандат, который могут удостоверить за этим столом все. Я являюсь и всегда был членом отряда Гильяно.
Стефан Андолини сказал тихо:
— Я тоже вхожу в его отряд. Ты знаешь мое имя и то, что я твой двоюродный брат. И меня называют Фра Дьяволо. [Брат Дьявола]
Это имя тоже было легендарным на Сицилии, и Майкл слышал его неоднократно. Он тоже скрывался, за его голову была назначена большая сумма. Однако только что он обедал рядом с инспектором Веларди.
Все ждали его ответа. Майкл вовсе не собирался делиться всеми своими планами, но понял, что должен рассказать хоть что-то. Мать Гильяно внимательно смотрела на него.
— Все очень просто, — сказал Майкл. — Прежде всего я должен предупредить, что не могу ждать больше семи дней. Я не был дома слишком долго, и моя помощь нужна отцу для решения его собственных проблем. Вы, конечно, понимаете, как мне не терпится вернуться к семье. Но отец хочет, чтобы я помог вашему сыну. Согласно последним инструкциям, мне ведено посетить здесь дона Кроче, затем ехать в Трапани. Там я поселюсь на вилле местного дона. Там же меня будут ждать люди из Америки, которым я могу полностью довериться. Профессионалы. — Он помолчал. — Слово “профессионал” на Сицилии имело особое значение, обычно оно относилось к высокопоставленным палачам в мафии. Затем продолжал: — Как только Тури доберется до меня, он будет в безопасности. Та вилла — крепость. Через несколько часов мы сядем на быстроходное судно, которое доставит нас в один из африканских городов. Там ждет специальный самолет, чтобы тут же перебросить нас в Америку, где Тури будет под защитой моего отца, и вы сможете уже не бояться за него.
— Когда вы будете готовы принять Тури Гильяно? — спросил Гектор Адонис.
— Если я приеду в Трапани рано утром, — ответил Майкл, — то дайте мне еще двадцать четыре часа.
Неожиданно мать Гильяно расплакалась.
— Мой бедный Тури больше никому не верит. Он не поедет в Трапани.
— В таком случае я не смогу ему помочь, — холодно сказал Майкл.
Мать Гильяно в отчаянии поникла. К удивлению Майкла, именно Пишотта стал ее утешать. Он поцеловал и обнял ее.
— Мария Ломбарде, не беспокойся, — сказал он. — Тури еще меня слушает. Скажу ему, что мы все доверяем этому человеку из Америки, ведь так? — Он вопросительно взглянул на других, и те кивнули. — Я сам привезу Тури в Трапани.
Все, казалось, были удовлетворены. Майкл понял, что именно его холодный ответ убедил их довериться ему…
Они провели его в маленькую гостиную, где мать подала кофе с анисовой водкой. Мария Ломбарде указала на большой портрет на стене.
— Ну разве не красавец? — сказала она. — И такой же добрый, как красивый. Мое сердце разрывалось, когда его объявили вне закона… Ему повезет, если останется жив… Мы хотели вырастить из него настоящего сицилийца. Такой он и есть. Живет под угрозой смерти, за его голову обещана огромная сумма. — Она помолчала и произнесла убежденно: — Мой сын — святой.
Майкл заметил, что Пишотта чуть улыбнулся, — так улыбаются, когда слушают слишком сентиментальные рассказы любящих родителей о достоинствах своих детей. Даже отец Гильяно нетерпеливо повел рукой. А Пишотта сказал мягко, но с холодком:
— Дорогая Мария Ломбарде, не изображай своего сына таким беспомощным. Он умеет давать сдачи, и враги по-прежнему боятся его.
Мать Гильяно сказала уже более спокойно:
— Я знаю, он много раз убивал, но никогда не совершал несправедливости.
Внезапно она взяла Майкла за руку и повела его на кухню, а оттуда на балкон.
— Никто из них не знает по-настоящему моего сына, — сказала она Майклу. — Они не знают, какой он добрый и ласковый. Может, с другими людьми ему приходится вести себя по-другому, но со мной он всегда искренен. Он слушался каждого моего слова, никогда не говорил мне грубости. Он был любящим, послушным сыном. В первые дни, оказавшись вне закона, он смотрел вниз с гор, но ничего не видел. А я смотрела вверх и тоже ничего не видела. Но мы чувствовали присутствие друг друга, любовь друг друга. И я чувствую его сегодня рядом. Я все думаю, как он там один в горах, когда тысячи солдат преследуют его, и сердце мое разрывается. И ты, наверное, единственный, кто может спасти его. Обещай, что дождешься его.
Она крепко сжала его руки, и слезы покатились по ее щекам.
Майкл всмотрелся в ночную темноту: городок Монтелепре приютился в сердцевине высоких гор, лишь точкой светилась центральная площадь. Небо было прошито звездами. Внизу на улицах время от времени раздавался лязг винтовок да хриплые голоса патрулирующих карабинеров. Казалось, городок был полон призраков. Они парили в мягком летнем ночном воздухе, наполненном запахом лимонных деревьев, легким жужжаньем бесчисленных насекомых, внезапными криками ходивших по улицам полицейских патрулей.
— Буду ждать, сколько смогу, — тихо сказал Майкл. — Но я нужен отцу дома. Вы должны заставить сына приехать ко мне.
Она кивнула и отвела его назад к другим. Пишотта мерил шагами комнату. Казалось, он нервничал.
— Мы решили, что нам всем следует переждать здесь до рассвета, пока окончится комендантский час, — сказал он. — Слишком много солдат, готовых спустить курок там, в темноте, так что может произойти несчастный случай. Не возражаешь? — спросил он Майкла.
— Нет, — ответил Майкл. — Если только это не обременит наших хозяев.
Мать Гильяно сварила свежий кофе.
Майкл попросил рассказать как можно больше о Тури Гильяно. Ему хотелось понять этого человека…
Пишотта рассказывал о трагедии у Портелла-делла-Джинестра.
— Он тогда проплакал весь день, — вспоминал Пишотта. — На глазах у всего отряда.
— Не мог он убить тех людей у Джинестры, — сказала Мария Ломбарде.
Гектор Адонис успокоил ее:
— Все мы это знаем. Родился ведь он добрым. — И, повернувшись к Майклу, добавил: — Любил книги, я думал, станет поэтом или ученым. Вспыльчивый был, но только не жестокий…
— Сейчас он уже не такой добрый, — рассмеялся Пишотта. Гектор Адонис угрюмо взглянул на него.
1 2 3 4 5 6