- Очень остроумно, - сказала Софья.
А Сашка Завизион осведомился свирепо:
- Где ты пропадал-то, собачий сын?!
- Даже не знаю, как и сказать, - отозвался Ваня. - Довольно глупо все получилось. Если совсем коротко, то я испугался и убежал. А чего я испугался - и сам не знаю... То есть знаю, но не скажу. То есть сказал бы, но все это очень глупо.
- А мы уж думали, что тебя погубили притаившиеся враги.
- Да, в общем-то, так и есть. Только мы не там врагов ищем, где они действительно окопались.
Ребята пропустили мимо ушей это туманное сообщение и стали наперебой рассказывать Ване про то, какой переполох учинил секретарь Зверюков из-за его трехдневного отсутствия на занятиях и как их даже вызывали к директору на допрос. Когда они уже подходили бульваром к Сретенке, неожиданно Сашка Завизион перескочил на другую тему:
- Вы только послушайте, какая мне вчера пришла потрясающая идея! - с жаром сказал он и ухватил Праздникова за рукав. - Я предлагаю, чтобы всех выдающихся людей - ну, там изобретателей, поэтов, крупных ученых отдельно поселить на каком-нибудь острове в Белом море. И пускай эти умники занимаются там сельским хозяйством или каким-нибудь рукоделием и не мешаются в нашу жизнь, поскольку они представляют собой прямой вызов обществу равных и потому счастливых людей, каким является коммунизм...
- Опять ты умничаешь, - сказала Соня Понарошкина, - надоело!
Сашка Завизион тем не менее продолжал:
- Вы как хотите, а гений - это оскорбление революционного чувства масс. Если Карл Маркс сказал, что при социализме все должны быть равны, то и нечего выставляться, а если вы ничего не можете поделать со своим изобретательским талантом, то пожалуйте на какой-нибудь Валаам. Но порочить идею равенства мы никому не позволим, будь ты хоть Менделеев в кубе!
- Хорошо, - сказала Соня, - а кто будет двигать вперед советскую техническую мысль?
- Во-первых, это не навсегда, и даже в-последних, не навсегда. Лет пятьдесят мы протянем на старых изобретениях, а потом, через социалистический образ жизни, все станут выдающимися людьми.
- Пятьдесят лет - это уж слишком много, - поправил Ваня. - Если нам не подкузьмит капиталистическое окружение, то лет через десять-пятнадцать светлое завтра превратится в радостное сегодня, недооцениваешь ты наши возможности и размах.
Сказав это, Ваня Праздников спохватился: "Кто же я такой по своим политическим убеждениям? - спросил он себя в тревоге. Социалист-революционер или все-таки большевик? Вот рядом идут друзья, которых я знаю как облупленных, а они коренные большевики, и сто пятьдесят миллионов советских людей - тоже большевики, так неужели я попру против всего народа?! Тем более что у партии Ленина - Сталина цель ясна - счастье и равенство всех людей, а тут эта Фрумкина заседает на чердаке, и вообще черт его знает, какая там у них была светлая молодежь... Ну и что из того, что у Ленина ножки болтались, когда он сидел на стуле, зато он отобрал награбленное у эксплуататоров и указал человечеству светлый путь!" Одним словом, и пяти минут не прошло, как Ваня про себя расплевался с эсерами-боевиками и даже решил вывести Фрумкину на чистую воду, буде она по-прежнему прозябает на чердаке.
- Вот что, ребята, - торжественно сказал Ваня, останавливая компанию...
Остановились они, как на заказ, возле того самого громадного дома, где накануне Праздников встретил Фрумкину и где он позорно пал под напором ее каверзной пропаганды. Мимо, в сопровождении факельщиков в поношенных белых фраках, проследовал катафалк, запряженный четверкой одров, которые тащили раскрытый гроб, с верхом наполненный ядреной картошкой, трамвай прогрохотал в сторону Чистых прудов и отчаянно затрезвонил на перекрестке, пьяный дворник в подворотне нес явную антисоветчину, обращаясь невесть к кому.
- При плохой власти, - рассудительно орал он, - ну все работало, и электричество, и тот же самый водопровод, а при хорошей власти ничего не работает - ни электричество, ни тот же самый водопровод!..
Проехало новенькое такси фирмы "Рено", и отряд пионеров, очень серьезных лицами, прошагал мимо них с барабанным боем.
- Вот что, ребята: ведь я, если хотите знать, не зря пропадал три дня, я за это время открыл целую контрреволюционную организацию, во главе которой стоит одна пакостная старушка. Я такой предлагаю план: вы тут меня подождите, а я посмотрю, на месте ли эта ведьма. Если она на месте, то мы моментально вызываем бригаду ОГПУ.
Соня Понарошкина и Сашка Завизион замерли от восторга, а Ваня подумал, что если он выдаст Фрумкину, то великодушные чекисты наверняка простят ему вылазку насчет библиотеки в черепе Ильича. Он решительно пересек трамвайные пути, вошел во двор громадного дома и поднялся по черной лестнице на чердак.
Там все было по-старому, разве что неподалеку от закутка, где он проболел без малого трое суток, висел на тонком шнурке котище, который вытянулся в струну и по-человечески сложил лапы. В самом же закутке, к удивлению Праздникова, сидел на матрасе мужчина преклонных лет, седой и благообразный, с несколько суровым выражением глаз, вообще похожий на швейцара прежнего образца.
- Позвольте представиться, - неожиданно сказал он. - Александр Эмильевич Дюбуа. Присаживайтесь, Иван, предстоит, видимо, продолжительная беседа.
- А откуда вам известно, что я Иван?
- Мне про вас Фрума Мордуховна рассказала.
- Сама-то старушка где?
- Конспирация, знаете ли, дело темное. Сегодня она в Борисоглебском переулке, а завтра в Улан-Удэ. Вы мне вот что скажите, Ваня: Фрума Мордуховна вас в Боевую организацию вербовала?
На этот опасный вопрос Праздников ответил вопросом:
- Вы что - тоже социалист-революционер?
- Нет, я бывший социал-демократ из меньшевиков, но главным образом я бывший прапорщик Павловского полка.
- Значит, из белого офицерства... В Октябре, конечно, дрались против большевиков?
- В Октябре никто против них не дрался, они просто-напросто себя объявили властью, когда в Петрограде, по сути дела, власти уже не было никакой. До переворота я состоял товарищем комиссара Петроградской стороны, а именно вечером двадцать пятого октября гонял чаи у графини Будберг.
- Чего вы выдумываете! - в неприятном изумлении сказал Ваня. - А как же штурм Зимнего дворца?..
- Да не было никакого штурма, это все сказки рапсодов-большевиков. Дело было так: в ночь на двадцать шестое небольшой отряд моряков из Кронштадта, которых сумасшедший негодяй Троцкий называл "красой и гордостью революции", вошел в Зимний дворец со стороны Английской набережной, разогнал мальчишек-юнкеров и преспокойно арестовал Временное правительство - вот и все. В сущности, единственными жертвами Октября были четыре "ударницы" из женского батальона, которыми под шумок воспользовались морячки... Ну так вербовала вас Фрума Мордуховна или не вербовала?
На откровенный ответ Ваню Праздникова вдохновило отчасти то, что Дюбуа назвал "сумасшедшим негодяем" предателя Троцкого, и поэтому он сознался вполголоса:
- Вербовала...
- Так я и знал! Ну, до чего же неугомонная старуха, просто не старуха, а динамит! Вы про эту вербовку забудьте, Ваня. Наплюйте и забудьте, будто бы и не было ничего.
Праздников почему-то ответил:
- Есть.
- А то ни за что ни про что угодите в застенок к большевикам, вернее, за то, что Фрума Мордуховна никак не может угомониться.
- Мне вот только не нравится слово "застенок", - оговорился Ваня. - Это при царизме были застенки, а сейчас - места перековки для отсталого элемента.
- Мне жаль вас разочаровывать, - сказал Дюбуа, - но чекисты с самого начала практикуют то, что в русском языке обозначает существительное "застенок". Причем со всеми сопутствующими обстоятельствами: с ночными допросами, пытками, издевательствами, ну разве что они в землю не закапывают живьем.
- Вы так говорите, точно сами там побывали.
- И даже не один раз. В нижегородской чеке сидел, в московской чеке сидел, а в одесской чеке, которая тогда помещалась на Екатерининской улице, эти дикари вырезали мне на груди крест. Хотите покажу?
Ваня отказался смотреть на крест, но со своей стороны заметил:
- А беляки у наших вырезали на груди пятиконечные звезды!
- И это было, к чему скрывать. Белые разве что не додумались уши пленным отрезать, как это делалось у Буденного. Народ-то ведь тот же самый, только он поделился на две команды - Алой и Белой роз. Ох, прав ветхозаветный пророк: ничего-то нет нового под луной!..
- Как это - уши отрезать?! - изумился Ваня.
- А так: вытаскивает Паша-батрак свою шашку из ножен, оттягивает пальцами ухо у поручика Сумарокова-Эльстона и аккуратно отрезает его, как ломтик краковской колбасы. Мне вы можете верить, потому что я ни у красных, ни у белых не воевал, а всю гражданскую войну проучительствовал в Ардатовском уезде Нижегородской губернии с несколькими перерывами на отсидку.
- За что же вас сажали? За меньшевизм?
- За то, что я был ни за белых, ни за красных, а за себя. Если входить в детали, тюремная часть моей жизни сложилась так: при белочехах я сидел за социал-демократическое прошлое; при Колчаке за то, что скрывался от мобилизации; а при большевиках я сидел за непролетарское происхождение, аполитичность, рождественскую елку и еще за то, что моя физиономия как-то не приглянулась начальнику губчека.
- Как это - за рождественскую елку, что-то я не пойму?..
- Видите ли, в девятнадцатом году большевики запретили этот злостный пережиток проклятого прошлого, а я по неосмотрительности устроил детишкам елку у себя в школе, ну меня и посадили за растление молодежи...
- Аполитичность, - сказал Праздников, - это нехорошо. То есть это даже бессовестно уклоняться от борьбы за правое дело, покуда труд корячится, капитал - крадет.
- Ну что вы, молодой человек! - возразил ему Дюбуа. - Уклоняться от борьбы это как раз здорово, а вот искать ее - это будет уже симптом. Борьба только в мире животных - единственный и безусловный способ существования, человеческое же общество по самой своей природе, загаданно, избавлено от борьбы...
- Кстати, о мире животных, - перебил Ваня. - Какой-то тут кот висит...
- Этого кота Фрума Мордуховна казнила за то, что он сожрал целый выводок голубят. Так вот человеческое общество по самой своей природе, загаданно, избавлено от борьбы, если, разумеется, понимать под борьбой всякого рода кровожадную деятельность, направленную на определенный политический интерес. Объясняю, почему: потому что жизнь наша и так прекрасна. Никакая английская буржуазная революция, никакой билль о правах, никакая диктатура пролетариата не в состоянии сделать человека счастливее, чем он есть.
Ваня сказал:
- И все-таки люди делают революции и воюют. Спрашивается: почему?
- А потому что... - только это строго между нами, - потому что наш земной шар населяет три миллиарда умалишенных. Я хочу сказать, что, за редкими исключениями, которые составляют счастливые люди, человечество есть скопище сумасшедших со всей обыкновенною клиникой, каковая этим бедолагам принадлежит. Например, они неравнозначно реагируют на действительность, принимая беду за счастье или приобретение за потерю. Возьмем хотя бы смерть: человек умер, и все кругом убиваются, как будто им точно известно, что мертвому теперь хуже, или как будто этот человек обещал жить вечно и вдруг сжульничал - взял да умер.
- Но тогда выходит, - не без ехидства заметил Праздников, - что и вы, это самое... не в себе, потому что вы тоже находились среди борцов.
- И даже я был в последнем градусе не в себе! За что меня и упекли в сумасшедший дом. Кстати, именно там я с Фрумой Мордуховной и познакомился. После выписки я, как уже было сказано, от революционной деятельности отошел, а вот Фрума Мордуховна, сдается, не долечилась...
- Нет, товарищ Дюбуа, я с вами категорически не согласен! Это что же получается? Десять миллионов народу в партии большевиков, и все, по-вашему, идиоты?!
- Иначе не получается, потому что идиотизм есть нормальное состояние человека. Отсюда и характер его деяний: белые вон три года дрались против большевиков, хотя с самого начала было понятно, что их дело - труба, а большевики поставили своей целью задавить глубоко крестьянскую страну диктатурой пролетариата и ценой дикой жестокости построить Святой Грааль, который вообще никому не нужен. Он даже большевикам был не нужен, потому что они уже в двадцатом году поняли: построить его нельзя - и держались за марксизм в ленинской редакции только оттого, что невылазно в нем завязли и не хотели окончательно опозориться перед миром. А ведь это все чистой воды маниакальный психоз, особенно со стороны гражданского населения, каковое вот уже пятнадцать лет самозабвенно строит Святой Грааль, тем более что русский человек - это человек, которому всегда плохо: без царя плохо - тут я имею в виду призвание варягов, - с царем плохо, при крепостном праве плохо и на воле плохо - на воле, заметьте, особо плохо - зимой плохо и летом плохо, с деньгами плохо, без денег плохо... Ну на что ему, спрашивается, диктатура пролетариата?!
- С деньгами-то почему плохо? - осведомился Иван.
- Этого я не знаю, богатым не был. Но миллионер Савва Морозов застрелился в Ницце. До какой же степени нужно ненавидеть человечество, чтобы наложить на себя руки в Ницце! И это до какой степени нужно быть русским, чтобы, имея фабрики, особняки и тысячи белых рабов, помогать материально большевикам!
- Этого я, честно сказать, не знал. Но вот что я знаю точно: большевики хотят построить никакой не Грааль, а новый, прекрасный мир, где для человека все дороги открыты, блага распределяются по труду, а кто не работает - тот не ест.
- Кабы так, - возразил Дюбуа на это, - честь и слава российским большевикам! Но поскольку ни теоретически, ни практически нельзя построить этот прекрасный мир, то, значит, большевики творят что-то совсем не то.
- Да почему же нельзя?! Ведь практика показывает, что люди, окрыленные мечтой о социализме, способны на самые фантастические дела! Возьмем хотя бы Дворец Советов...
- В том-то все и дело, что они способны только на фантастические дела, возьмите хоть дурацкие полеты в стратосферу, хоть уничтожение природной интеллигенции, хоть этот самый Дворец Советов. И таковая фантастика меня нисколько не удивляет, потому что судьба страны по-прежнему зависит от идиотов. Видите ли, Иван: если оставить в покое головку партии, то есть прямых разбойников, которые только от страха перед действительностью считают себя революционерами и марксистами, то большевики, в сущности, это воодушевленные аферисты, так как здравомыслящие политики соображаются с возможным, а не с тем, что угодно немецким профессорам. Возможна тысячелетняя эволюция, неизбежно ведущая к социализму, а угодна, то есть немецким профессорам угодна, - диктатура пролетариата как самоцель, ибо она бесплодна, а большевики ради нее перелопатили всю Россию. И большевикам, разумеется, невдомек, что прекрасное бытие требует соответствующего сознания - в сумасшедшем доме, видите ли, не бытие определяет сознание, а сознание бытие - что с полудиким хлебопашцем и спившимся фабричным можно построить что угодно, но только не новый мир. Да и не новый мир хотят построить большевики, а упростить существующий до себя, уложить его в схему, которая по молодости приглянулась Владимиру Ильичу: базис, надстройка, классовая борьба. Недаром у большевиков все решается при помощи четырех арифметических действий, и вообще хлебом их не корми, дай только окончательную ясность и полную простоту на основе любой причинно-следственной связи, например, "хочешь есть досыта - спи в лаптях".
Праздников поневоле улыбнулся, хотя на душе у него было тревожно, нехорошо.
- И в этом примере я не вижу ничего юмористического, - продолжал Дюбуа. - Говорят же большевики, что залогом всеобщего счастья является резня в мировом масштабе... Впрочем, у нас в России какой клич ни кинь, все слопают, если пообещать на будущей неделе решение всех проблем, потому что почва-то уж больно благодатная: народ доверчивый, как ребенок, нелюбознательный, а главное - страшно падкий до справедливости, которую он, однако, понимает довольно странно...
- А как он ее понимает?
- Как Ноздрев. По эту сторону межи все мое и по ту сторону межи все мое. Но самое ужасное состоит в том, что через триста лет Красного царства большевиков жизнь в стране станет ненормальной, например, вокзальные носильщики сделаются богатеями, а с петельки на пуговку будут перебиваться университетские профессора. И человек непременно выродится совсем, иной какой-то появится человек - с одной ногой и тремя ушами, который будет питаться касторкой, жениться в шестьдесят лет и считать только до десяти. А знаете, почему? Потому что большевики нацелились вывести искусственное общество, потому что все у них искусственное, как стеклянный глаз, и справедливость, и несправедливость, и добро, и зло, и ненависть, и любовь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9