Пьецух Вячеслав
Памяти Кампанеллы
Вячеслав Пьецух
Памяти Кампанеллы
В старые времена, когда нешуточным делом было разжиться гаечным ключом десять на двенадцать и следовало ждать неприятностей за политический анекдот, в нашей лаборатории как-то вплотную подошли к синтезу жировой клетки, однако работы уперлись в дефенолантрацетную кислоту. То есть никак мы не могли раздобыть эту самую кислоту, которая вообще употребляется для обработки промежуточных материалов, хотя ее и нужно-то было - литр; и в министерстве мы все пороги пообивали, и справлялись по научно-исследовательским институтам, и на военных заводах искали, и даже пытались заказать ее в Йельском университете, но все наши усилия, как говорится, ушли в песок. Наконец узнаем стороной, что есть такой заштатный городок Мордасов, Сердобского района, Пензенской области, а в нем существует заводец, который, в частности, производит дефенолантрацетную кислоту. Я потом вспомнил, что названный городок фигурирует у Федора Достоевского то ли в "Дядюшкином сне", то ли еще где-то, а впрочем, это обстоятельство никак не отразилось на ходе дел.
Разумеется, в Мордасов послали меня, поскольку у Загадкина безнадежно болела теща, Комиссаровой нужно было срочно делать аборт, а Воробьев как нарочно ждал родню из Курган-Тюбе. С грехом пополам достал я билет по райкомовской брони, собрал свой клетчатый командировочный чемодан, запихнул в авоську вареную курицу, с полдюжины яиц, банку судака в томатном соусе, на которого потом облизывалось все купе, и отправился к месту назначения фирменным экспрессом. Дорогой ничего интересного не случилось; как я забрался на верхнюю полку с книгой в руках, так и читал все время; читал я, кстати заметить, "Город солнца" Томмазо Кампанеллы, хотя велел жене положить в чемодан "Розу ветров", которая ходила тогда в машинописном виде по цене десять целковых за экземпляр. Впрочем, нет: на одной станции я вышел проветриться и немного потолковал с подгулявшим пассажиром, видимо, тоже из командированных; он ко мне ни с того ни с сего подходит и говорит:
- Погода шепчет: выпей и удавись!
Климат наш в тот день действительно распоясался: не то чтобы с неба, а как-то сбоку сыпал колючий, мелкий-премелкий снег, подгоняемый сырым ветром, под ногами хлюпало, сосульки слезоточили, ко всему противно пахло угольной пылью и как будто кирзовым сапогом.
- Хоть я и не еврей, - в свою очередь говорю я, - но если и в Пензе такая погода, то я с вами за компанию удавлюсь.
Пассажир спрашивает:
- Вы, собственно, до Пензы?
- Я, - отвечаю, - собственно, до Мордасова; есть такой населенный пункт.
- Гм!.. - последовало в ответ.
- Доводилось бывать?..
- Даже не знаю, что вам сказать на это: и да и нет...
Вроде бы ничего стоящего внимания не содержал в себе наш мимолетный, необязательный разговор, однако же осталось от него на душе что-то нехорошее, настораживающее, отчасти даже предвещающее беду. Но вскоре это наваждение растаяло без следа, поскольку я снова забрался на свою полку и взялся за "Город солнца", вместо того чтобы упиваться "Розой ветров" ценою десять целковых за экземпляр. Временами я засматривался в окошко, за которым бежали бесконечные сараи, заборы да провода, и, так как нам тогда не полагалось ничего экзотичнее поездки на Сахалин, то я с тоской размышлял о том, что род людской прозябает на довольно скучной планете, что весь-то наш подлунный мир - все сараи, заборы да провода.
Прибыв в Пензу, я не задержался, а тут же на вокзале сел в электричку и поехал себе в Сердобск. Судя по карте Пензенской области, которую я предусмотрительно прихватил, город Мордасов стоял на реке Хопер, в стороне от железной дороги, не доезжая до Сердобска километров пятнадцати двадцати. И эта часть моего путешествия не была отмечена чем-либо достойным упоминания, разве что у меня сильно разболелась голова и дорогою я соснул.
Но прежде я измерил себе кровяное давление при помощи тонометра, который всегда при мне; давление было в норме, и я с легкой душой заснул.
Просыпаюсь - какая-то станция за окном, а напротив меня сидят двое престарелых попутчиков и едят. Я их спросил:
- Если человеку нужно попасть в Мордасов, ему, часом, не здесь следует вылезать?
Старики переглянулись между собой и сказали:
- Здесь.
Зачем они меня обманули - этого я долго не мог понять. Выходить следовало через две станции, но тогда мне это было, разумеется, невдомек, и я опрометью выскочил на платформу, обнимая свой клетчатый чемодан. С неба уже не сыпало, ветер как будто стих, еще был не вечер, но в воздухе чувствовалось нечто сумрачное, предвосхищающее тоскливый осенний мрак; уже над окошком кассы горел фонарь, и почему-то это безвременное освещение нагоняло особенную тоску. Пустынно кругом, безлюдно, и сердце сжимается, как подумаешь, что вот ты обретаешься невесть где, за многие сотни километров от дома, жены и любимой женщины, а в родной лаборатории товарищи в эту пору пьют чай из электрического самовара, причем Загадкин рассказывает неостроумные анекдоты, Комиссарова вяжет из шерсти шапочку, а Воробьев последними словами поносит родню из Курган-Тюбе...
В кассе никого не было, даром что над окошком горел фонарь. Я дошел до конца платформы, по железным ступенькам спустился вниз, обогнул осиновую рощицу и увидел обыкновенный пристанционный дом, вернее, строение в восемь окон, приземистое, крытое вечным шифером, который местами тронулся зеленцой, и явно поделенное между двумя семьями железнодорожников, так как одна половина здания была выкрашена светло-серым колером, а другая чем-то похожим на голубой. Четыре окна слева были безжизненны и темны, но четыре окна справа радовали глаз занавесками в мелкий цветочек, из-за которых струился приятный свет. Я обошел это строение справа и обнаружил входную дверь, обитую дерматином, с медной профессорской табличкой, обозначающей имя и фамилию тутошнего жильца; фамилия была обыкновенная Кузнецов.
Я сдержанно постучал. Кто-то сказал: "Открыто!" - и я вошел. В довольно просторной комнате, за непокрытым столом, на котором стояла только керосиновая лампа, сидел человек лет сорока и шил. Я попросил прощения за беспокойство, справился у хозяина, как мне добраться до города Мордасова, и ни к селу ни к городу, вероятно от неловкости, пояснил, что в Мордасове меня интересует исключительно дефенолантрацетная кислота. Хозяин внимательно на меня посмотрел и вот что сказал в ответ:
- Всем нужна дефенолантрацетная кислота! - Чего-чего, а такого я от него нимало не ожидал. - Всем нужна дефенолантрацетная кислота, только вот какая вещь: до Мордасова вам сегодня не добраться, потому что регулярного транспорта туда нет. Не пойдете же вы в самом деле туда пешком, да на ночь глядя, да еще по щиколотки в грязи... Вот завтра утром придет на станцию молоковоз, и, как говорится, - счастливый путь.
Поскольку хозяин уж очень меня подивил ответом, я к нему присмотрелся: мужик как мужик, курчавый, лопоухий, с передними зубами из нержавейки, которые производили то обманное впечатление, как будто у него на лице гуляет улыбка, а он ее стесняется показать.
- А что, - нерешительно спросил я, - дорога на Мордасов совсем плоха?
- Хуже некуда! - сказал Кузнецов, перекусив нитку. - Это не дорога, а чистая Сибирь! Ни по какой погоде проезду нет! Только я думаю, что это они нарочно...
- Что нарочно? - воскликнул я. - Почему нарочно? И, собственно, кто они?!
- Слушай, мужик: давай я тебя лучше чем-нибудь покормлю?..
Я охотно принял это предложение, тем более что за весь световой день съел только пару крутых яиц. И четверти часа не прошло, как хозяин выставил на стол кастрюлю супа - это была куриная лапша, сковородку картошки с салом (сало было, по всей видимости, свое) и буханку теплого еще хлеба (стало быть, хлеб тут пекли самосильно), и мы с Кузнецовым принялись за еду.
Мой визави продовольствовался настолько сосредоточенно, как если бы это было главное дело жизни, и я не осмелился заговорить с ним за обедом, как это вообще водится у людей.
Когда с обоими блюдами было покончено, я сказал:
- Вот что значит - подсобное хозяйство! По крайней мере, в Москву не надо ездить за колбасой...
Кузнецов отвечает:
- Да нету у меня никакого подсобного хозяйства! В доме кошки ободранной и то нет!
- Тогда откуда у вас такая экстренная еда?
- Да все оттуда же...
- Да откуда?!
- Из Мордасова возом возят: картошку, хлеб, мясо, птицу, пиво в железных банках, вареную колбасу.
- Про пиво в железных банках я даже и не слыхал.
- А я его пью и за честь не считаю, как тот же самый медовый квас!
- Квас тоже из Мордасова возят?
- Ну!
Разумеется, мне показалось странным, что какой-то глухой пензенский городок, о существовании которого я не подозревал еще неделю тому назад, снабжается так обильно, что тамошнее начальство подкармливает всю округу, что у них водится пиво в железных банках и даже какой-то медовый квас... Впрочем, по-настоящему удивиться я не успел, поскольку меня что-то стало клонить ко сну; Кузнецов постелил мне на огромном, старинном кованом сундуке, похожем на саркофаг, и в скором времени я заснул.
Продрал глаза я довольно рано, за окошком только-только мутнела мгла.
Хозяина дома не было; я подождал его с полчаса, потом подхватил свой клетчатый чемодан и пошел на станцию встречать обещанный накануне молоковоз. Действительно, в девятом часу утра, когда воздух уже посерел, проявился пейзаж и оконтурились окружающие предметы, к станции, по-утиному покачиваясь на ухабах, подрулил грузовик с цистерной, на которой было написано - "Молоко".
Шофер молоковоза представился так:
- Колян!
Я сказал:
- Как бы мне добраться до Мордасова, Николай?..
- Как добраться... Сядем и поедем! До самого химзавода вас довезу.
- А откуда вы знаете, что мне нужно на химзавод?
- Догадался! - сказал Колян и завел мотор. - Только по пути заедем в одно село. Там у них свадьбу играют четвертый день, так вот нужно забрать, пока живой, начальника ПМК.
- О чем разговор, - согласился я.
Дорогой мы больше молчали; Колян, как и полагается шоферу, таращился прямо перед собой, а я наблюдал заснеженный пейзаж: кособокие поля, пьяную череду столбов, которые заваливались в разные стороны, перелески, синевшие вдалеке, редкие полуразвалившиеся строения, - или просто смотрел на дорогу, из тех, что Афанасий Фет называл "довольно фантастическими", то есть на коричневое месиво, змеившееся перед взором и уходившее, сужаясь, за горизонт. От этой картины веяло сыростью, неприкаянностью, и почему-то все время хотелось закрыть глаза.
До того самого села, где четвертые сутки играли свадьбу, мы тащились приблизительно часа три; село было как село - две улицы сборных домов, выкрашенных светло-зеленой краской, заброшенная церковь, из которой торчали кустики, дом культуры, выстроенный из силикатного кирпича. Свадьбу мы приметили еще издали, по толпе ряженых, которые топтались посреди улицы под гармонь. Подъехали, и только Колян заглушил мотор, как нас окружили пьяные мужики, нарядившиеся в женские летние платья, с криками, с матерком повытаскивали из кабины и насильно - что называется, под белы руки повели в дом.
Я когда трезвый, то пьяных не люблю; по этой простой причине мне пришлась не по сердцу и свадьба вообще, и в частности хмельные рожи, низкие потолки, обстановка с претензией, загаженные полы, но особенно тяжелый запах вчерашнего винегрета, злых папирос и свекольного первача. Однако время сердце лечит: один лафитничек пропустил, другой, третий - и дело пошло на лад. Гляжу: ну симпатичные все физиономии, попадаются даже лица, явно тронутые сильной мыслью, и разговоры у них ведутся о непорядках на молоканке и преимуществах клевера перед люцерной, а не о повышении цен на водку и не о том, что вот баба Маня украла у бабы Фени беремя дров. Потом даже зашел разговор о том, как некий Хорошьянц вывел на чистую воду компанию мошенников и воров.
- Да откуда же они у него взялись?! - недоумевал один из моих соседей, кажется, тот самый начальник ПМК, за которым приехал в село Колян, и при этом изобразил на лице такую уморительную мешанину из вопроса и возмущения, на какую способен хотя и пьяный, но покуда соображающий человек.
- Да, наверное, просочились, сволочи, как-нибудь... - предположил несмело другой сосед. - А так, конечно, откуда у него взяться мошенникам да ворам?!
- У Хорошьянца не забалуешь, - вступил в беседу сосед напротив, - это все же не наш совхоз.
- А что наш совхоз? Наш совхоз идет в ногу со всей страной!..
- Это точно: совсем заворовалась страна, моя бы власть, я бы, наверное, провернул вторую Октябрьскую революцию, чтобы всех этих рвачей по новой прижать к ногтю!
- А что говорит по этому поводу Хорошьянц?
- Хорошьянц говорит: нет такой политической проблемы, решение которой в ту или иную сторону стоило бы одного отрезанного мизинца.
- Да... Хорошьянц - центральный человек, это как дважды два!
Тут я не выдержал характера и сказал:
- Послушайте, мужики! Откуда вы такой антисоветчины набрались?! Страна шестой десяток лет живет святой верой в четвертый сон Веры Павловны, а вы тут разводите злостный либерализм!
Мне сказали:
- А ты молчи!
Как мне сказали, так я на всякий случай и сделал: сижу молчу. Десять минут молчу, двадцать молчу, уже полсвадьбы выходило на двор плясать и опять разобралось по своим местам, уже подали сладкий пирог и картофельные оладьи с яблочным киселем, когда хмель сделал свое дело и у меня приключилось помутнение в голове; отчасти помню, как пел песенку герцога, делал сомнительные комплименты невесте, как свалил горшок с цветами, стоявший на подоконнике, и как меня выводили бить.
Проснулся в тесной, но светлой клетушке, как будто на чердаке; это подозрение мне оттого закралось, что солнце кучно било через экстренно маленькое окно. Первая мысль: кто таков этот загадочный Хорошьянц? Вторая мысль: дефенолантрацетная кислота!
Рядом со мной причудливо храпели, как-то подвывая, два мужика, оба одетые да еще почему-то в резиновых сапогах, прямо над головой висела голая лампочка, справа в стене выделялась дверь. Оказалось, что я и вправду обретался на чердаке, так как за дверью была шаткая лестница, ведущая круто вниз; я спустился, держась за перильца, ибо с похмелья стоял на ногах непрочно, в большой низкой комнате, где мы накануне играли свадьбу, какая-то старушка меня напоила чаем, я выкурил подряд две сигареты и вышел вон.
Солнце стояло уже высоко, жемчужно белели поля окрест, из печных труб там и сям валили густо-серые, какие-то ватиновые дымы, с задов доносились истерические женские голоса, со стороны дома напротив остро несло соляркой - там мальчишка-подросток пытался завести трактор, остервенело, совершенно по-взрослому матерясь. Хлопнула дверь, и появился один из моих товарищей по ночлегу; он прошел мимо, кашляя и давясь, вышел за калитку, приблизился к голубому "уазику", стоявшему у ворот, и, глядя в небо, долго мочился на колесо. Я подошел к нему и спросил:
- Вы, случаем, едете не в Мордасов?
- В Мордасов-то в Мордасов, - отозвался он, застегивая штаны.
- Пожалуйста, возьмите меня с собой!
Мой давешний сосед ничего не сказал в ответ, однако по выражению его спины я понял, что он меня в попутчики нехотя, но берет.
По профессии он оказался зубным врачом, я это зачем-то перво-наперво выяснил, как только мы выехали за околицу, которую символизировал столб с подвешенным к нему билом; затем мы взяли правее, вдоль коровника, зерносушилки и сельского кладбища, утыканного надгробиями из органического стекла, затем вырулили на столбовую дорогу и потащились на второй передаче, то и дело увязая в грязи цвета шоколада, консистенции кислого молока. По сторонам дороги кружили стаи ворон, как-то меланхолически кружили, точно со скуки, от нечем себя занять.
- А кто такой Хорошьянц? - завел я разговор, чтобы тоже как-то себя занять.
- Маг и волшебник, - последовало в ответ. - Вообще он директор химзавода, но прежде всего кудесник, каких еще поискать...
- В таком случае его-то мне и нужно! - отметил я.
Потом мы долго ехали молча, и только однажды зубной врач ни с того ни с сего запел. Сразу за березовой рощей, давно уже голой и как бы в растерянности стоявшей от внезапно грянувших холодов, повернули направо и вдруг увидели на дороге какого-то мужика с распростертыми руками и женщину, сидевшую у обочины прямо в грязи, которая отрешенно и вместе с тем предельно внимательно смотрела на носок своего левого сапога. Зубной врач посигналил, - замечательно, что клаксон у него не гудел, а отчетливо выводил одно неприличное выражение, - но незнакомец не дал дороги, и нам пришлось вдарить по тормозам. Мужик, подскочив к водительскому окошку, стал умолять доставить в медпункт его беременную жену; по его словам, и роды были преждевременные, и медпункт находился на лесопилке, то есть недалеко.
1 2 3