Здесь выложена электронная книга Полотняная рубаха автора по имени Платонов Андрей Платонович. На этой вкладке сайта web-lit.net вы можете скачать бесплатно или прочитать онлайн электронную книгу Платонов Андрей Платонович - Полотняная рубаха.
Размер архива с книгой Полотняная рубаха равняется 5.04 KB
Полотняная рубаха - Платонов Андрей Платонович => скачать бесплатную электронную книгу
Андрей Платонов
Полотняная рубаха
Дело было во время войны. Я лежал в госпитале, в просторной горнице деревенского дома, а дом тот стоял на берегу озера, недалеко от Минска. Рядом со мною лежал раненый танкист, старшина Иван Фирсович Силин. Он был ранен в грудь навылет; наружный воздух, как ему казалось, проникал в него через рану до самого сердца, и Силин постоянно зябнул. Первые дни Иван Силин лежал в лихорадочном бреду или в дремотном забытьи и говорил со мною мало. Он спросил у меня только, чей я сам и откуда родом, – и умолк. Должно быть, Силин хотел узнать, не земляк ли я ему, не дальний ли родственник. Это ему нужно было знать на случай своей смерти, чтобы я, вернувшись на родину, рассказал там о Силине его семейным и близким людям. Однако я родился далеко от Силина.
– Нет, ты не тот! – вздохнул Силин.
– Не тот, – сказал я.
Через неделю Ивану Фирсовичу стало лучше; дышать он начал свободнее, и смертная синюха сошла с его лица. Теперь он уже более походил на самого себя, и я увидел его серые глаза, заблестевшие жизненной силой, и широкое, рябое, доброе лицо, мягкое, как пашня.
– Ты не спишь? – спросил он у меня.
– Нет. А что?
– Так. Умирать неохота.
– А мы не будем.
– Будем-то будем, – сказал Иван Силин, – как не будем? Да не скоро.
– Ну и что ж! – ответил я ему. – Если не скоро – это не беда.
– Беда! Как не беда! – сказал Силин. – Я никогда не хочу помирать! Сто лет проживу – не захочу, и ты не захочешь.
– Я бы лет в сто шестьдесят, пожалуй, бы захотел.
– Врешь. Опять бы прибавки попросил, опять бы капли пил и пульс считал.
– Кто ее знает...
– Как – кто ее знает? – рассерчал Иван Фирсович. – Да я знаю! Мне вот мать, родная моя мать, умирать никогда не велела! И чего со мной не было, – из другого бы давно весь дух вышел, и из меня выходил, – сколько раз я кровью весь исходил, да напоследок сожмусь в последний остаток, разгневаюсь весь, сберегу одну живую каплю крови и от нее опять согреюсь и отдышусь. И вот живу и буду жить, хоть огонь прошел меня насквозь и две дырки в легких оставил, дышать трудно, холодно мне дышать...
И Силин рассказал про свою жизнь, что с ним было.
– Я начал помнить жизнь с того утра, как я проснулся, прижавшись к матери. Я всегда спал рядом с матерью, у нас была в комнате одна железная кровать, и еще деревянный стол, и две табуретки. Отца у меня не было, он умер давно, я его совсем не помню. Остались мы с матерью двое на свете и стали жить. Это было еще до революции, я тогда родился. Жили мы так бедно, как во сне теперь может присниться: у нас ничего не было, ничего не хватало – ни хлеба с картошкой, ни дров в зиму, ни керосину для света, ни одежды никакой, и хозяин дома из комнаты гнал – за то, что матери нечем было платить за комнату, рубль в месяц. Мать работала поденщицей, она делала всякую работу, что люди ей давали, – белье стирала, полы мыла, дрова колола, возле умирающих сидела, как бы вот при нас с тобой... Она за все бралась, лишь бы меня чем было кормить, лишь бы меня вырастить, а самой потом умереть. Разве можно было жить в той злостной жизни! Рассерчать надо было, прогневаться всем народом, – да это случилось позже, а мы тогда мучились... А, да не о том я все рассказываю! Я тебе про сердце свое хочу рассказать, что оно чувствовало. Много говорить мне некогда, дыхания не хватит... От голода я рос тихо, долго был маленьким. И помню, как я горевал, как плакал, когда мать уходила на работу; до вечера я тосковал по ней и плакал. И где бы я ни был, я всегда скорее бежал домой, со сверстниками-ребятишками я играл недолго – скучать начинал; за хлебом в лавку пойду, обратно тоже бегу и от хлеба куска не отщипну, весь хлеб целым приносил. А вечером мне было счастье. Мать укладывала меня спать и сама ложилась рядом; она всегда была усталая и не могла со мною сидеть и разговаривать. И я спал, я сладко спал, прижавшись к матери; это было мое время. Никого и ничего у меня не было на свете, все было чужим вокруг нас; не было у меня ни одной игрушки; помню какой-то пустой пузырек, его я нашел во дворе, и еще обглоданную сломанную деревянную ложку, я не играл ими, а держал их в руках, перекладывал их и думал что-то. Была у меня только одна родная мать. И к ней я прижимался, я целовал ее нательную рубаху и гладил рубаху рукою, я всю жизнь помню ее теплый запах, этот запах для меня самое чистое, самое волнующее благоухание... Ты этого, наверно, не понимаешь?
– Нет, – ответил я. – Моя мать умерла при моих родах, я ничего о ней не знаю, и отца не помню.
– Это плохо... Тебе плохо! – сказал Иван Фирсович. – Кто ни отца, ни матери не помнит, тот и солдатом редко бывает хорошим, я это замечал...
Он отдышался раненой, больной грудью и опять заговорил о своей жизни:
– Утром мать подымалась рано, а я держался за ее рубаху и не отпускал от себя. Мать жалела меня, и, чтобы я не скучал по ней, когда ее нету, она отдала мне свою нательную рубаху, а она у нее была одна. И когда мне было страшно или скучно, я прижимал к себе материнскую рубаху и целовал ее, – тогда я словно чувствовал мать около себя, и мне бывало легче. Рубаха матери сшита из полотна, сколько я ни теребил ее, а она все цела... Незадолго до Октябрьской революции, мне было лет девять-десять, мать моя умерла. Она заболела воспалением легких; теплой одежды у нее не было, сентябрь стоял холодный, и она умерла. Перед смертью она тосковала и целовала меня, – она все боялась оставить меня одного на свете, она боялась, что меня затопчут люди, что я погибну без нее и меня даже не заметит никто. Умирая, она велела мне жить. Она обняла меня, а другую руку подняла на кого-то, будто защищая меня, – да только рука ее тут же опустилась от слабости.
«А ты живи, ты живи – не бойся! – говорила она мне. – Побей, кто тебя ударит. Живи долго, живи за меня, за нас всех, не умирай никогда, я тебя люблю». Она отвернулась к стене и умерла сердитой; она, должно быть, знала, что жизнь у нее отнята насильно, но я тогда ничего это не знал, я только запомнил все, как было. И с тех пор я всю жизнь храню при себе полотняную рубаху моей бедной, мертвой, вечной моей матери. Рубаха уже почти истлела, а цела еще, и в ней я всегда чувствую мать, в ней она бережется для меня...
Без матери я бы, наверно, погиб и давно бы умер, но тогда в мир пришел Ленин, началась революция. Я уже был мальчиком, потом юношей, я научился понимать жизнь. Ленин для меня, круглого сироты, стал отцом и матерью, я почувствовал издалека, что я нужен ему, – это я, который никому был не нужен и заброшен, – и отдал ему все свое сердце, отдал навсегда – до могилы и после могилы. Что ж мать, – она умерла, а мне велела жить, и жить сильно, гневно против зла. Но зачем было мне жить, этого мать не сказала. Это сказал мне Ленин, и во мне тогда, в ранней юности, засветилось сердце, мне явилась мысль, и я стал счастливым... Вот слушай дальше. Если ты хочешь знать, в Ленине для меня будто снова воскресла мать, и для меня он больше, чем мать, – ведь мать была только несчастной женщиной, мученицей, умершей в рабстве, а Ленин! – знаешь ли ты, кем был и есть Ленин?
– Знаю, – сказал я.
– Не знаешь! – произнес Иван Силин. – И вот я жил и жил, и воздуха для жизни становилось все больше и больше, как и для всех людей в нашей рабочей стране... А изредка я доставал старую полотняную материнскую рубаху и целовал ее, тогда боль воспоминания о матери огнем проходила во мне; однако я чувствовал, что мать словно все более далеко и год от году все дальше уходила от меня, но я все еще видел ее в своей памяти; она не звала меня за собой и была довольна, что я живу, как она велела, но я понял, что как только она уйдет далеко-далеко, когда я уже не разгляжу ее в своем воспоминании, тогда я и сам умру, только это будет не скоро, – может быть, никогда этого не будет, потому что мертвые матери тоже любят нас: она опять станет ближе ко мне... Во время войны я хранил материнскую рубаху у себя на груди, за пазухой; сейчас только она у меня под подушкой... Ты вот не знаешь, ты не поймешь, как легко бывает умереть, как умираешь с жадностью и с ясной мыслью, когда идешь на смерть под знаменем родины, и родина эта живет в твоем сердце, как истина, как Ленин, и ты прижимаешь ее к себе, как бедную рубаху дорогой матери... А все-таки жалко бывает перед смертью этой прелести и сказочности жизни! Ты этого не поймешь, ты едва ли жертвовал собою...
– Я это понимаю, – ответил я.
– Не понимаешь, – сказал Силин, – и не поймешь!.. Вот со мной как было, – ты слыхал о Проне-реке?
– Слыхал.
– Мы форсировали Проню как раз в утро самой короткой ночи: значит, это было двадцать второго июня сорок четвертого года. Всю ночь работала наша авиация, на рассвете ударила артиллерия, потом пошли мы. Вот перешли мы рубеж, Проню эту реку, идем вперед, вошли в полосу прорыва, я веду машину, башнер бьет по целям, – бой идет нормально. И время в том бою скоро прошло, мы воевали прилежно. Вдруг командир машины мне: боекомплект весь, огонь нечем вести. А из боя нас не выводят, задача все еще решается, противник хоть и дрогнул и отходит, а живой. Приказа выходить из боя нет – мы идем в преследование. Веду я машину и вижу плоховатый, кое-как стороженный, но живой дзот противника, бьет оттуда тяжелый пулемет, я живьем вижу струю огня, вижу, как пулеметчик стволы водит в щелевом зазоре. И я знаю, куда он бьет, – по нашей пехоте. А в пехоте идут такие же дети Ленина, как я, и у них были матери, также завещавшие им жить долго и вечно. Но где же вечно, когда их сечет сейчас огонь насмерть? Я закрыл глаза и открыл их; я почему-то подумал, – может, пулемет противника прекратит огонь в эту минуту, может, ствол у него перегреется или наши в него влепят. А пулемет бьет, а у нас огня нету. Командир мне: видишь, дескать, положение! Я ему: вижу! Страшно нам и стыдно стало. Командир, а ну! И я понял его, он подумал одинаково, что я, в крайнем чувстве люди похожи. Я повернул машину – и прямо на дзот, раздавлю его сейчас! И опять я вижу их пулемет: он работает огнем в упор, в грудь нашей пехоты, и наши цепи залегают. Тут злоба во мне стала сильной и увлекательной, будто вся жизнь в ней. От той злобы я стал весь как богатырь... Я тронул рукою свою грудь, там, глубоко под комбинезоном, хранилась рубаха моей матери. «Мама, думаю, видишь!» – и наехал машиной на врага. Машина просела в бревна, в грунт, это я еще помню и помню, как сразу со всех оборотов отрезало мотор, – потом я не помню себя. А очнувшись, я понял, что вышло: дзот мы раздавили со всей его начинкой, но сами тоже подорвались. Я опробовал себя, – чувствую, остался целым, контузило маленько, голова болит, из носа кровь. Эх, думаю, и не сгорел я, не велела мне мать умирать, я и не буду. И тут же вспомнил: а вдруг меня заклинило в машине, не выберусь! Нет, выбрался... – Силин умолк.
– И все? – спросил я.
– Не все, нету. Откуда же все? Сейчас отдышусь...
– И я чувствую – не все!
– А чего ты чувствуешь! – сказал Силин. – Зря ты чувствуешь, ты же не знаешь, что было со мной... Выбрался-то я выбрался, да у машины и залег: противник повел сильный огонь. Невдалеке, так обок машины, гляжу, лежит командир моей машины и с ним наш башенный стрелок Николай Верзий; они вели огонь из личного оружия. Я огляделся и сообразил: противник нас контратакует, дело ясное. Я хотел перебежками приблизиться к своему командиру. Приподнялся я чуть-чуть, и сразу ожгло меня. В груди стало тепло, потом пусто и прохладно, я приник обратно к земле, слабый, как сонный. И два немца из земли бросаются на меня, – земля изрыта кругом, кто и близко, не видно того, – бросаются они на меня... И в тот же момент были они – и нету их, пали они оба на землю. Сразил их кто-то, наш боец, и не слышно было, чем сразил; встал он надо мной и говорит: живи, брат, – а сам далее в бой ушел. После видели того бойца и другие, он отличился, говорят; я спрашивал о нем, когда меня в госпиталь эвакуировали, да говорили о нем разное; бой ведь скоро забывается – один так расскажет, другой иначе. Сказали мне его имя, но опять неправильно, никто на такую фамилию не отзывается. Ты не слыхал про такого: Вермишельник Демон, или Демьян, что ль, Иванович?
– Слыхал, – сказал я. – Его зовут Карусельников Демьян Иванович.
– Вот так вернее, – согласился Иван Фирсович. – А то Демона придумали!.. А где он сейчас, не знаешь?
– Знаю.
– Жив он?
– Живой.
– Где он, не знаешь?
– Он тут, – сказал я. – Демьян Карусельников.
– Где?.. Ты, что ль? Едва ли!
– Так точно, старшина, это я.
– А непохож! – сказал Силин. – Ты не похож на того, хоть я его и не разглядел, не помню совсем... Вот как оно вышло! А ведь ты говорил – у тебя не было ни отца, ни матери, что ты безотцовщина...
– Материнской рубахи у меня не было за пазухой... А родина у меня есть и Ленин есть, как у тебя. От них, сам видишь, и ты жив и я цел. Стало быть, и я не безотцовщина.
1944 г.
Полотняная рубаха - Платонов Андрей Платонович => читать онлайн электронную книгу дальше
Было бы хорошо, чтобы книга Полотняная рубаха автора Платонов Андрей Платонович дала бы вам то, что вы хотите!
Отзывы и коментарии к книге Полотняная рубаха у нас на сайте не предусмотрены. Если так и окажется, тогда вы можете порекомендовать эту книгу Полотняная рубаха своим друзьям, проставив гиперссылку на данную страницу с книгой: Платонов Андрей Платонович - Полотняная рубаха.
Если после завершения чтения книги Полотняная рубаха вы захотите почитать и другие книги Платонов Андрей Платонович, тогда зайдите на страницу писателя Платонов Андрей Платонович - возможно там есть книги, которые вас заинтересуют. Если вы хотите узнать больше о книге Полотняная рубаха, то воспользуйтесь поисковой системой или же зайдите в Википедию.
Биографии автора Платонов Андрей Платонович, написавшего книгу Полотняная рубаха, к сожалению, на данном сайте нет. Ключевые слова страницы: Полотняная рубаха; Платонов Андрей Платонович, скачать, бесплатно, читать, книга, электронная, онлайн