Здесь выложена электронная книга Родина электричества автора по имени Платонов Андрей Платонович. На этой вкладке сайта web-lit.net вы можете скачать бесплатно или прочитать онлайн электронную книгу Платонов Андрей Платонович - Родина электричества.
Размер архива с книгой Родина электричества равняется 11.99 KB
Родина электричества - Платонов Андрей Платонович => скачать бесплатную электронную книгу
Платонов Андрей
Родина электричества
А. Платонов
РОДИНА ЭЛЕКТРИЧЕСТВА
Шло жаркое сухое лето 1921 года, проходила моя юность. В зимнее время я учился в политехникуме на электротехническом отделении, летом же работал на практике, в машинном зале городской электрической станции. От работы я сильно уставал, потому что никакого силового резерва на станции не было, а единственный турбогенератор шел без остановки уже второй год - день и ночь, и поэтому за машиной приходилось ухаживать столь точно, нежно и внимательно, что на это тратилась вся энергия моей жизни. Вечером, минуя гуляющую по летним улицам молодежь, я возвращался домой уже дремлющим человеком. Мать мне давала вареную картошку, я ужинал и одновременно снимал с себя рабочий пиджак и лапти, чтобы после ужина на мне оставалось мало одежды и сразу можно было бы лечь спать.
Среди лета, в июле месяце, когда я так же, как обычно, вернувшись вечером с работы, уснул глубоко и темно, точно во мне навсегда потух весь внутренний свет, меня разбудила мать.
Председатель губисполкома Иван Миронович Чуняев прислал ко мне со сторожем записку, в которой просил, чтобы я нынче же явился к нему на квартиру. Чуняев был раньше кочегаром на паровозе, он работал вместе с моим отцом и по отцу знал меня.
В полночь я сидел у Чуняева. Его мучила задача борьбы с разрухой, и он, боясь за весь народ, тяжело переживал мутную жару того сухого лета, когда с неба не упало ни одной капли живой влаги, но зато во всей природе пахло тленом и прахом, будто уже была отверста голодная могила для народа. Даже цветы в тот год пахли не более чем металлические стружки, и глубокие трещины образовались в полях, в теле земли, похожие на провалы меж ребрами худого скелета.
- Ты скажи мне, ты не знаешь - что такое электричество? - спросил меня Чуняев. - Радуга, что ли?
- Молния, - сказал я.
- Ах, молния! - произнес Чуняев. - Вон что! Гроза и ливень... Ну пускай! А ведь и верно, что нам молния нужна, это правильно... Мы уж, братец ты мой, до такой разрухи дошли, что нам действительно нужна только одна молния, чтоб - враз и жарко! На вот, прочти, что люди мне пишут.
Чуняев подал мне со стола отношение на бланке сельсовета. Из сельсовета деревни Верчовки сообщали:
"Председателю губисполкома т. Чуняеву и всему президиуму. - Товарищи и граждане, не тратьте ваши звуки - среди такой всемирной бедной скуки. Стоит, как башня, наша власть науки, а прочий вавилон из ящериц, засухи разрушен будет умною рукой. Не мы создали божий мир несчастный, но мы его устроим до конца. И будет жизнь могучей и прекрасной, и хватит всем куриного яйца! Не дремлет разум коммуниста, и рук ему никто не отведет. Напротив - он всю землю чисто в научное давление возьмет... Громадно наше сердце боевое, не плачьте вы, в желудках бедняки, минует это нечто гробовое, мы будем есть пирожного куски. У нас машина уже гремит - свет электричества от ней горит, но надо нам помочь, чтоб еще лучше было у нас в деревне на Верчовке, а то машина ведь была у белых раньше, она чужою интервенткой родилась, ей псих мешает пользу нам давать. Но не горюет сердце роковое, моя слеза горит в мозгу и думает про дело мировое.
За председателя Совета (он выбыл в краткий срок на контратаку против всех бандитов-паразитов и ранее победы не вернется ко двору) делопроизводитель Степан Жаренов".
Делопроизводитель Жаренов был, очевидно, поэт, а Чуняев и я были практиками, рабочими людьми. И мы сквозь поэзию, сквозь энтузиазм делопроизводителя увидели правду и действительность далекой, неизвестной нам деревни Верчовки. Мы увидели свет в унылой тьме нищего, бесплодного пространства, - свет человека на задохнувшейся умершей земле, - мы увидели провода, повешенные на старые плетни, и наша надежда на будущий мир коммунизма, надежда, необходимая нам для ежедневного трудного существования, надежда, единственно делающая нас людьми, эта наша надежда превратилась в электрическую силу, пусть пока что лишь зажегшую свет в дальних соломенных избушках.
- Ступай туда, - сказал мне Чуняев, - и помоги им, ты долго ел наш хлеб, когда учился. С городской электрической станцией мы сговоримся, тебя оттуда отпустят...
На другой день я с утра отправился в деревню Верчовку: мать сварила мне картошек, положила в сумку соли и немного хлеба, и я пошел на юг по проселкам и шел три дня, потому что карты у меня не было, а Верчовок оказалось три - Верхняя, Старая и Малобедная Верчовка. Но делопроизводитель товарищ Жаренов думал, конечно, что их знаменитая Верчовка только одна на свете и она известна всему миру, как Москва, поэтому Жаренов и не прибавлял к своей деревне добавочного названия, а жареновская Верчовка оказалась именно Малобедной, чтоб можно было отличить ее от прочих Верчовок.
Обойдя обе Верчовки, где не было электрических станций, к Малобедной Верчовке я подошел за полдень третьего дня пути. На виду деревни я остановился, потому что заметил большую пыль в стороне от дороги и рассмотрел там толпу народа, шествующую по сухой лысой земле. Я подождал, пока народ выйдет ближе ко мне, и тогда увидел попа с помощниками, трех женщин с иконами и человек двадцать богомольцев. Здешняя местность имела покатость в древнюю высохшую балку, куда ветер и весенние воды отложили тонкий прах, собранный с обширных нагорных полей.
Шествие спустилось с верхних земель и теперь шло по праху в долине, направляясь к дороге.
Впереди шел обросший седою шерстью, измученный и почерневший поп; он пел что-то в жаркой тишине природы и махал кадилом на дикие, молчаливые растения, встречавшиеся на пути. Иногда он останавливался и поднимал голову к небу в своем обращении в глухое сияние солнца, и тогда было видно озлобление и отчаяние на его лице, по которому текли капли слез и пота. Сопровождавший его народ крестился в пространство, становился на колени в пыльный прах и кланялся в бедную землю, напуганный бесконечностью мира и слабостью ручных иконных богов, которых несли старые, заплаканные женщины. Двое детей - мальчик и девочка - в одних рубашках и босые, шли позади церковной толпы и с интересом изучения глядели на взрослых; дети не плакали и не крестились, они боялись и молчали.
Около дороги находилась большая яма, откуда когда-то добывалась глина. Шествие народа остановилось около той ямы, иконы были поставлены ликами святых к солнцу, а люди спустились в яму и прилегли на отдых в тень под глинистый обрыв. Поп снял ризу и оказался в штанах, отчего двое детей сейчас же засмеялись.
Большая икона, подпертая сзади комом глины, изображала деву Марию, одинокую молодую женщину, без бога на руках. Я всмотрелся в эту картину и задумался над нею, а богомольные женщины расселись в тени и занялись там своим делом.
Бледное, слабое небо окружало голову Марии на иконе; одна видимая рука ее была жилиста и громадна и не отвечала смуглой красоте ее лица, тонкому носу и большим нерабочим глазам - потому что такие глаза слишком быстро устают. Выражение этих глаз заинтересовало меня, - они смотрели без смысла, без веры, сила скорби была налита в них так густо, что весь взор потемнел до непроницаемости, до омертвения и беспощадности: никакой нежности, глубокой надежды или чувства утраты нельзя было разглядеть в глазах нарисованной богоматери, хотя обычный ее сын не сидел сейчас у нее на руках; рот ее имел складки и морщины, что указывало на знакомство Марии со страстями, заботой и злостью обыкновенной жизни, - это была неверующая рабочая женщина, которая жила за свой счет, а не милостью бога. И народ, глядя на эту картину, может быть, также понимал втайне верность своего практического предчувствия о глупости мира и необходимости своего действия.
Около иконы сидела усохшая старушка ростом с ребенка и невнимательно смотрела на меня темными глазами; лицо и руки ее были покрыты морщинами, точно застывшими судорогами страдания, во взгляде был зоркий ум, прошедший такие испытания жизни, что старушка, наверно, знала про себя не меньше целой экономической науки и могла бы быть почетным академиком.
Я спросил у нее:
- Бабушка, зачем вы ходите молитесь? Бога же нет совсем, и дождя не будет.
Старушка согласилась:
- Да и наверное, что нету, - правда твоя!
- А на что вы тогда креститесь? - спросил я ее далее.
- Да и крестимся зря! Я уже обо всем молилась - о муже, о детях, и никого не осталось - все померли. Я и живу-то, милый, по привычке, разве по воле, что ли! Сердце-то ведь само дышит, меня не спрашивает, и рука сама крестится: бог - беда наша... Ишь убытки какие - и пахали, и сеяли, а рожон один вырос...
Я помолчал в огорчении.
- Не молитесь, бабушка, лучше никому. Природа не слышит ни слов, ни молитвы, она боится только разума и работы.
- Разума! - произнесла старуха с ясным сознанием. - Да я столько годов прожила, что у меня разум да кости - только всего и есть! А плоть давно вся в работу да в заботу спущена, по мне и умереть-то мало чему осталось, - все уж померло помаленьку. Ты погляди на меня, какая я есть!
Старуха покорно сняла платок с головы, и я увидел ее облысевший череп, растрескавшийся на составные части костей, готовые развалиться и предать безвозвратному праху земли скупо скопленный терпеливый ум, познавший мир в труде и бедствиях.
- Придет зима, я и соседу пойду поклонюсь, - сказала старуха, - и у богача в сенцах поплачу: все, может, пшена подживусь до лета, а летом уж погибелью своей буду отплачивать - за мешок полтора мешка, да отработки четыре дня, да почету ему на пять мешков... Разве мы богу одному только кланяемся - мы и ветра боимся, и гололедицы, и ливня, и суши, и соседа, и прохожего человека, - и на всех крестимся! Разве мы не молимся оттого, что любим! Нам и любить-то нечем уж!
Я отошел прочь от старухи, наполненный скорбью и размышлением. Толпа народа начала собираться с отдыха, и весь крестный ход, молившийся о дожде, направился назад на деревню. Осталась лишь одна старуха, говорившая со мной.
Старуха желала еще немного передохнуть, и все равно бы она теперь не поспела идти за людьми на своих детских маленьких ногах, когда народ пошел спешно, по-деловому, и сам поп уже шагал в штанах.
Увидев ее состояние, я поднял старуху к себе на руки и понес ее к деревне, как восьмилетнюю девочку, сознавая всю вечную ценность этой ветхой труженицы.
В деревне у одной попутной избушки старушка сошла с моих рук. Я попрощался с нею, поцеловал ее в лицо и решил посвятить ей свою жизнь, потому что в молодости всегда кажется, что жизни очень много и ее хватит на всех старух.
Верчовка оказалась небольшой деревней - дворов не более тридцати, но исправных изб в ней было мало; жилища обветшали и уже загнивали нижними венцами срубов в земле. Военный империализм, прошедший по всему миру, сделал все видимое, все добытое, устроенное и сбереженное поколениями тружеников похожим на погост.
Мальчик, чей-нибудь внук или племянник, а может быть сирота, с охотой провел меня на электрическую станцию, работавшую в полверсте от деревни около общественного водопоя на проезжем тракте.
Английский двухцилиндровый мотоцикл фирмы "Индиан" был врыт в землю на полколеса и с ревущей силой вращал ремнем небольшую динамо-машину, которая стояла на двух коротких бревнах и сотрясалась от поспешности работы. В прицепной коляске сидел пожилой человек и курил цигарку; тут же находился высокий столб, и на нем горела электрическая лампа, освещая день, а кругом стояли подводы с распряженными лошадями, евшими корм, и на телегах сидели крестьяне, с удовольствием наблюдавшие за действием быстроходной машины; некоторые из них, худые по виду, выражали открытую радость: они подходили к механизму и гладили его, как милое существо, улыбаясь при том с такой гордостью, точно они принимали участие в этом предприятии, хотя сами были нездешние.
Механик электростанции, сидевший в мотоциклетной коляске, не обращал внимания на окружавшую его действительность: он вдумчиво и проникновенно воображал стихию огня, бушующую в цилиндрах машины, и слушал со страстным взором, как музыкант, мелодию газового вихря, вырывающегося в атмосферу.
Я громко спросил у механика, зачем он работает сейчас впустую, ради одной лампочки на столбе, и зря тратит топливо и машину.
- Не зря, - равнодушно сказал механик; он вышел из прицепа и попробовал ладонью подшипник у динамо-машины - около большого самодельного деревянного шкива, которым она вращалась. - Не зря, - сообщил механик. - Мы работаем вечером, а сейчас мы только пытаем машину и крутим ее впрок, чтоб все части у нее пригартовались и привыкли друг к другу. И перед проезжим народом нам надо похвастаться - это, стало быть, будет агитация. Пусть люди любуются!
В словах механика об опытной работе установки было дельное соображение, потому что мотоциклетный мотор был старой машиной, пережившей дороги войны, и некоторые заводские части, наверно, в нем заменили деталями, сделанными в местной кузнице от руки, и нужно было эти части испытать и дать им приработаться.
Я молча изучил устройство электростанции, не обращаясь более к задумчивому механику. Под сиденьем мотоцикла я прочел номер машины: Е-0-401; а под тем номером имелась еще мелкая английская надпись, означавшая в переводе воинскую часть: "77 британский королевский колониальный дивизион".
Провода от электростанции на деревню шли под землей, в глухом кабеле, и вечером, должно быть, торжественно сияли окна деревенских избушек, охраняя от тьмы революцию.
Механик подошел ко мне и протянул кисет с табаком.
- Покури, лучше будет, - сказал он мне. - Что смотришь? Наверно, на молотилке работал и думаешь, что в моторах понимаешь?
- На молотилке мне работать не приходилось, - ответил я и сам спросил деревенского машиниста: - Чем топите машину?
- Хлебным спиртом, чем же, - вздохнув, сказал механик. - Гоним самогон особой крепости, тем и светим.
- А смазка? - интересовался я далее.
- Чем придется, - ответил человек. - Что сыщешь, профильтруешь через тряпку, тем и смазываешь.
- Хлеб-то жалко ведь жечь в машине, - сказал я,- не стоило бы!
- Хлеба жалко, - согласился механик. - А что сделаешь: другого газу нет.
- А чей хлеб это вы на газ переводите?
- Народа, чей же, общества, - пояснил машинист. - Собрали фонд по самообложению, а теперь берем из фонда и еще кой-откуда...
Я удивился, что крестьяне столь охотно стравляют хлеб прошлогоднего урожая в машину, когда в нынешнее лето хлеб от засухи совсем не уродился.
- Это ты народа нашего не знаешь, - медленно говорил механик, все время вслушиваясь в работу машины, от которой мы стояли теперь в удалении, у коновязи. - Раз есть нечего, то и читать, что ль, народу не надо!.. У нас в Верчовке богатая библиотека от помещика осталась, крестьяне теперь читают книги по вечерам, - кто вслух, кто про себя, кто чтению учится... А мы им свет даем в избы, вот у нас и получается свет и чтение. Пока другой радости у народа нету, пусть будет у него свет и чтение.
- Если б машину топить не хлебом, то было бы еще лучше, - советовал я. - Тогда у вас получились бы хлеб, свет и чтение.
Механик поглядел на меня и скрыто, но вежливо улыбнулся.
- Ты не жалей этого хлеба: он все равно мертвый, не едоцкий... Тут кулак у нас жил, Чуев Ванька, - он с белыми всем семейством ушел, а хлеб зарыл в дальнем поле. Так мы его хлеб с товарищем Жареновым целый год искали, а когда нашли, так зерно уже задохнулось и умерло: на еду оно тухлое, на семена вовсе негоже, а на спирт, на вредную химию эту оно пойдет. А ведь там сколько ж было, да пудов без малого четыреста! А фонд по самообложению и взаимопомощи мы еще не трогали: как был, так и есть двадцать пудов. Наш председатель оттуда крошки тебе не подарит, пока и вправду с голоду не опухнешь. Да ведь иначе и нельзя, а то...
И здесь механик прервал свою речь и бросился к электрической станции, потому что ремень соскочил со шкива динамо-машины.
Я же направился к деревне Верчовке.
На околице деревни сильно и безостановочно дымила печная труба, и я пошел в ту избу, которая столь жарко топилась в летний день. Изба, судя по двору и воротам, была выморочная или бесхозная. Ворота заросли, на дворе поселился жесткий зачумленный бурьян, терпящий одинаково и жару, и ветры, и ливневые потоки и выживающий всегда.
Внутри избы я увидел печь, и в нее был вделан самогонный аппарат. Печь топилась корневищами, а у исходной трубки аппарата сидел на табуретке веселый, блаженный старик, освещенный пламенем, с кружкой в правой руке и с куском посоленной картошки в левой: старик, должно быть, ожидал очередного выхода безумной жидкости, чтобы попробовать ее - годится ли она для горения в машине или слаба еще. Собственный желудок и кишки старика дегустатора были прибором для испытания горючего.
Я вышел во двор избы, чтобы увидеть электрическую линию, потому что на улице ее не было. Линия шла через дворы, крючи изоляторов были укреплены в стенах надворных построек, в редких ветлах или просто были завинчены в большие, нарощенные один на другой колья плетня, и оттуда уже шли местные ответвления проводов в жилые горницы и дворовые службы.
Родина электричества - Платонов Андрей Платонович => читать онлайн электронную книгу дальше
Было бы хорошо, чтобы книга Родина электричества автора Платонов Андрей Платонович дала бы вам то, что вы хотите!
Отзывы и коментарии к книге Родина электричества у нас на сайте не предусмотрены. Если так и окажется, тогда вы можете порекомендовать эту книгу Родина электричества своим друзьям, проставив гиперссылку на данную страницу с книгой: Платонов Андрей Платонович - Родина электричества.
Если после завершения чтения книги Родина электричества вы захотите почитать и другие книги Платонов Андрей Платонович, тогда зайдите на страницу писателя Платонов Андрей Платонович - возможно там есть книги, которые вас заинтересуют. Если вы хотите узнать больше о книге Родина электричества, то воспользуйтесь поисковой системой или же зайдите в Википедию.
Биографии автора Платонов Андрей Платонович, написавшего книгу Родина электричества, к сожалению, на данном сайте нет. Ключевые слова страницы: Родина электричества; Платонов Андрей Платонович, скачать, бесплатно, читать, книга, электронная, онлайн