.. Лучше бы мои глаза их никогда не видели!
Он покинул кабинет, но задержался в канцелярии, где князь Максутов доложил, что принята телеграмма из Николаевска:
- На Амуре уже поймали четырнадцать беглецов... Может, вам будет угодно задержать отправку отчета в Приамурское генерал-губернаторство? Подождем, пока не выловят побольше.
- Я такого же мнения, - согласился Ляпишев. - Будем надеяться, что выловят еще многих.
Ляпишев прошел в свои комнаты и, сняв мундир, вызвал Фенечку:
- "Ярославль" уже на подходе... Куда мы распихаем еще восемьсот негодяев - ума не приложу! О господи, как мне все это осточертело, и не знаю, когда это все кончится...
Политическая каторга на Каре просуществовала до 1890 года. Незадолго до ее ликвидации возникла для "политиков" каторга на Сахалине, длившаяся 18 лет (1886-1903). За этот немалый срок через Сахалин прошел 41 человек, из них умерли пятеро, а трое покончили самоубийством, не выдержав издевательств местных сатрапов. Приравненные к разряду уголовников, революционеры недолго сидели в тюрьмах, ибо Сахалин всегда нуждался в честных и грамотных людях. Именно трудами "политиков" были заведены на каторге детские школы, метеостанция давала на материк точные сводки погоды, наконец, среди них оказались ученые, они много печатались в научных изданиях, их труды по этнографии Сахалина переводились на европейские языки. Ляпишев, не в пример другим губернаторам, говорил политическим "вы", он не боялся, в нарушение всяких инструкций, выплачивать "политикам" жалованье, не гнушался подать им руку, чего никогда не делали его чинодралы... Михаил Николаевич признавал:
- Если мне нужен начальник склада, я доверю его не своему чиновнику, а именно "политику", ибо он не разворует добро, а сохранит... Вообще, господа, если что и останется на Сахалине хорошего в памяти потомства, так это будет связано с именами непременно политических преступников!
Утром губернатор телефонировал за 600 верст в город Корсаковск - самый южный город Сахалина, где и климат благодатнее, где и жизнь привольнее. Он предупредил барона Зальца, тамошнего начальника, чтобы снимал с "Ярославля" всех каторжан, у которых сроки наказания не выше четырех лет:
- А всех с большими сроками пусть доставят на север - к нам, где условия надзора построже да и жизнь намного поганее, нежели у вас, почти курортников... Всего доброго!
Прибытие любого корабля из Европы, пусть даже плавучей тюрьмы, для чиновников Сахалина всегда событие "табельное", дамы заранее шили новые туалеты, а их мужья не скрывали желания навестить корабельный буфет. Был пасмурный денек, сеял мелкий дождик, когда телеграфисты сообщили, что "Ярославль" миновал траверз Императорской гавани и, если не помешают льды, выпирающие из Амурского лимана, то завтра его можно ожидать на рейде Александровска. С утра пораньше к побережью выступила конвойная команда, из города потянулись вереницы колясок с администрацией. "Ярославль" уже дымил на рейде напротив маяка "Жонкьер"; баржи с каторжными командами (из числа матросов военного флота) торопливо переваливали из трюмов корабля на берег отощавшую и крикливую массу арестантов, которых тут же запирали в карантинный барак. Сразу начинался медицинский осмотр всех прибывших, их регистрация. При этом диалоги были столь же выразительны, как и сами действия властей предержащих:
- Ну, называйся... по какой статье прибыл?
- Перегудов Иван... по бродяжничеству.
Тут же кулаком прибывшего по морде - бац:
- Ах ты, шкура дырявая! Ведь ты в позапрошлом годе уже бывал здесь под именем Филонова... бежал? Теперь заново перекрестили тебя? Эй, в кандалы его!
Давай следующего...
У стола комиссии парень из крестьян - его тоже в ухо.
- За что лупите, ваше благородие?
- А что же нам? Или орден тебе повесить?..
Вот стоит с мешком печальный русский интеллигент:
-- Небось политика? Какой партии?
- Простите, я только вегетарианец.
- Знаем вас, паскудов. Начитались Левки Толстого, а теперь противу царя поперлись... А ну! Огурченко, дай-ка ему...
За Огурченко дело не стало: приказ есть приказ.
- Здоров! - кричат врачи, и печальный интеллигент, подкинув мешок на спине, отходит в сторону "годных".
- А тебя-то за что? - спрашивают его уголовники.
-- Если бы знать, - следует невеселый ответ. - Наверное, виноват, что всегда отвергал мясную пищу...
Ляпишев в сером генеральском пальто стоял на пристани подле Бунге, когда к нему подошел молодой человек:
- Я желал бы представиться... Георгий Георгиевич Оболмасов! С отличием выпущен из Горного института, а теперь, как патриотически настроенный индивидуум, желал бы возложить свои благородные стремления на драгоценный алтарь отечества.
- Простите, - сразу перебил его сладкоречие Ляпишев, - если вам так уж понадобился алтарь отечества, то вы напрасно ищете его на каторге Сахалина. Какова цель вашего приезда, сударь?.. Ах, опять нефть! - сказал губернатор, выслушав геолога. - До сахалинской нефти уже немало охотников. Лейтенант флота Зотов давно сделал заявки, но успел разориться. А теперь на Сахалин едут всякие иностранцы, даже издалека ощутившие аромат сахалинского керосина и асфальта... Так что, извините, господин Оболмасов, но я вам - не помощник!
Геолог отошел, а Бунте спросил Ляпишева:
- Почему вы так строги к этому молодому энтузиасту?
- Я не слишком-то доверяю людям, которые публично распинаются в своем патриотизме. В подобных излияниях всегда улавливается некая фальшь. Недаром же на Востоке издревле существует поговорка: имеющий мускус в кармане не кричит об этом на улицах, ибо запах мускуса сам выдает себя...
Тут губернатор заметил Челищеву; девушка была в коротком меховом жакете, ее голову укрывала шапочка-гарибальдийка, какие были модны среди курсисток. Он предложил ей свои услуги:
- Из Корсаковска я уже извещен, что вы можете быть учительницей и даже фельдшерицей. Поверьте, что я рад помочь вам, ибо Сахалин нуждается в образовании. Учителей у нас - кот наплакал, а на сорок тысяч населения всего пять врачей. Мадмуазель, прошу в мою коляску! Будете лично моей гостьей...
Когда вновь прибывших арестантов вывели из карантинного барака и построили в колонну, двух каторжан недосчитались. Они остались в бараке уже задушенные. Это были те самые горемыки, которые не выдержали порки на "Ярославле" и выдали Иванов, таскавших в трюмы духи с одеколоном фирмы Брокара, стеливших на свои грязные нары лионский голубой бархат...
Михаил Николаевич натянул лайковые перчатки.
- Вот видите, - сказал он Челищевой, садясь в коляску подле девушки, Сахалин имеет особый колорит! Этот каторжный колер невольно отложился даже на мне, на генерале юстиции. Я уже мало чему удивляюсь...
Ляпишев обладал большими правами. Он мог дать 100 ударов розгами (или 20 плетей), тогда как окружные начальники имели право лишь на 50 ударов розгой (или 10 плетей).
8. НА НАРАХ И ПОД НАРАМИ
"Ярославль" еще бункеровался углем во Владивостоке, а каторжане в его трюмах уже имели точные сведения о делах на Сахалине. Им было известно, что Ляпишев, по мнению высокого начальства, "каторгу распустил", что режим ослаблен, побеги внутри острова (не на материк!) наказываются губернатором слабо. Иваны уже на корабле знали, в какой из тюрем Сахалина сидеть легче, как обстоят дела с водкой и картами, кого из надзирателей бояться, а на кого из них можно поплевывать... Напрасно в Главном тюремном управлении Петербурга ломали головы над тем, откуда поступает точная информация! Дело объяснялось просто. На телеграфных станциях Сахалина и Дальнего Востока работали сыновья бывших каторжан, от самой колыбели они усвоили для себя законы каторги. Отпрыски тюремных заветов, они-то и сообщали сведения по цепочке телеграфных станций, а конспирация у них была строгая, как в подполье масонских организаций.
...Начальство на казенных пролетках уже разъехалось по своим квартирам, а колонна вновь прибывших каторжан еще долго втягивалась в распахнутые ворота острога, минуя арку, поверх которой было начертано: "АЛЕКСАНДРОВСКАЯ КАТОРЖНАЯ ТЮРЬМА РАЗРЯДА ИСПЫТУЕМЫХ". Вдоль длинных коридоров тюрьмы обширные камеры с нарами в несколько этажей; двери камер облицованы железом и при ударе гудят, как броня. Возле печки - параша ведра на три, которую называют с некоторым уважением - "Прасковья Федоровна". На окнах камер решетки. Все стены разрисованы похабщиной, а по этим кощунственным рисункам бесстрашно бегали легионы клопов. По диагонали камер протянулись веревки, чтобы сушить на них барахло. На узенькой полке выстроились кружки, котелки для еды и чайники. Воняло по всей тюрьме застарелой баландой из рыбы с добавкой черемши. У всех надзирателей были синие галуны, а синие шнуры тянулись от их подбородков к револьверам. Они покрикивали:
- Впихивайся плотнее, местов более нету... давай, давай не стыдись! Чичас будет всем заковка в новые "браслеты", потом вас губернатор позовет к себе чай пить... Гы-гы-гы!
- Хе-хе-хе... хи-хи-хи, - заливались в ответ подхалимы.
Сразу от порога тюрьмы начинался штурм жилищных высот, ибо от положения на нарах каторга судит о достоинствах человека. Иваны занимали самые лучшие места, вокруг них располагались их "поддувалы", ударами кулаков и ног утверждавшие священные права своих сюзеренов от покушений всяких там "кувыркал". После Иванов чинно освоили нары "храпы" - еще не иваны, но подражающие иванам, силой берущие у слабого все, что им нужно. За храпами развалились на нарах "глоты" - хамы и горлодеры, поддерживающие свой авторитет наглостью, но в случае опасности валящие вину на других. Когда высшие чины преступной элиты удовольствовались своим положением на лучших нарах, подалее от "Прасковьи Федоровны", тогда - с драками, с божбой и матерщиной - все оставшиеся места плотно, как сельди в бочке, заполняли "кувыркалы", высокими рангами не обладавшие. Наконец, для самых робких, для всех несчастных и слабых каторга с издевательским великодушием отводила места под нарами:
- Полезай! - хохотали с высоты нар. - Ишь гордые какие, еще сумлеваются... Ползи на карачках, хорь бесхвостый!
Жалкие парии, отверженные и забитые, лезли под нары - в слякоть грязи, в нечистоты прошлого, в крысиную падаль. А ведь тоже бывали людьми! Их нежно растили матери, показывали врачам, причесывали гребешком их кудри, они бегали в школы, влюблялись, трепетали от первого поцелуя, а теперь... Теперь из-под нар выглянет лицо бывшего человека, испуганно оглядит всех и снова скроется в мраке отбросов каторги.
Человек - это иногда звучит горько!
Вечерело над Александровском, который разжег на улицах керосиновые фонари. На крыльце столичного клуба губернатору Ляпишеву снова встретился Оболмасов, очевидно его поджидавший:
- Михаил Николаевич, ваше превосходительство... еще раз взываю к вам, дабы напомнить о своих лучших намерениях...
- Не стоит, - придержал его Ляпишев. - Я вам уже говорил, что заявки на нефтяные участки давно сделаны, но дальше заявок дело не сдвинулось. Людей для новых разведок нефти я вам не дам, ибо каторга - не частная лавочка. Оплатить же казне работу ездовых, носильщиков, лесорубов и землекопов вы из своего кармана не в состоянии. Так о чем разговор?..
Внутри клуба было тепло и уютно, над столами свисали фарфоровые абажуры типа "матадор" и грушевидные электрозвонки для вызова каторжных лакеев, которых ради услужения господам одевали в белые фартуки. Из глубин комнат доносилось щелканье бильярдных шаров, в клубном буфете слышались нетрезвые голоса чиновников. Здесь же были и местные дамы, которые, изнывая от лютейшей тоски, завистливо сравнивали свои туалеты, и, чем уродливее сидело платье на подруге, тем больше они им восхищались, зато жесточайшей критике подвергался любой удачный наряд, украшающий женщину:
- Ах, душечка! Где вас так изувечили? Да скажите мужу, чтобы он этого вашего закройщика разложил поперек лавки и всыпал ему плетей сорок, как в старые добрые времена...
Михаил Николаевич Ляпишев сам ввел в женский круг Клавдию Челищеву, рекомендуя бестужевку с самой лучшей стороны:
- Клавдия Петровна вынуждена остановиться в моем доме, ибо молодой девушке, и сами о том ведаете, не так-то легко с приличной квартирой в нашем сахалинском бедламе.
Он удалился к карточному столу, а Челищева была сразу же подвергнута детальному анализу со стороны сплетниц. При этом госпожа Маслова, жена полицмейстера, предупредила ее:
- Голубушка, вы поступили крайне опрометчиво, воспользовавшись любезностью Михаила Николаевича. Никто не спорит, что он замечательный человек, благородный и умный, но... В его доме не он хозяин, а всем заправляет каторжная стерва Фенечка Икатова, и вы будьте с нею осторожнее. Такая мерзавка не только обворует, но и во сне придушить может...
Клавочка, недолго побеседовав с дамами, убедилась, что их интересы ограничены каторгой: чиновницы со знанием дела обсуждали "лестницу наказаний", обругивали либерализм, восхваляя правила минувших годов, когда "все было проще":
- Выдерут - и порядок! Куда смотрит Михаил Николаевич? При нем даже спать страшно: в окно влезут и зарежут.
- Вешать надо! Раньше вот вешали, и было спокойнее... От вопросов каторги дамы незаметно перешли к предстоящему открытию магазинов японской торговой фирмы "Сигиура":
- Кабаяси недаром же прокатил в Александровск и не станет водить нас за нос... Скоро здесь можно будет купить японские шелка, восковые цветы на шляпы, которые даже ароматизируют...
Клавочка заглянула в читальню, где газеты, прибывшие с "Ярославлем", просматривал поджарый, остроглазый штабс-капитан местного гарнизона. При появлении девушки он встал:
- Быков, Валерий Павлович... Слышал, что на Сахалин вас привело благородство ума и сердца. Так позвольте мне, старожилу, предостеречь вас от ошибок на будущее.
- Пожалуйста. Я вас слушаю.
- Если желаете выжить в наших условиях, воздержитесь отзываться о каторжанах положительно. Здешняя администрация живет с чужих страданий, кормится от чужого горя. Но все они ненавидят кормушку, из которой сами же насыщаются. Бойтесь проявить сочувствие к людям. Напротив, осуждая гуманизм, вы прольете сладостный елей на чиновно-тюремные души, и тогда они станут вашими союзниками. Иначе... иначе вас заклюют!
- Неужели здесь все так ужасно?
- Вы, наивное дитя, еще не знаете жизни, - продолжал Быков. - Вам, как и большинству русских бестужевок, приятно идеализировать жизнь, вы стараетесь видеть в человеке только хорошее. Должен вас огорчить. Не ищите романтики там, где ее быть не может. Каторга не признает благородства. Да и где тут быть благородству, если человека сознательно превращают в скотину?
- Но разве можно так жить? - воскликнула Клавочка.
- Можно, - ответил ей штабс-капитан. - И какая бы жизнь ни окружала меня, я сохраню честь своего мундира, как и вам я желаю оберечь от грязи свои прекрасные идеалы.
- Вы, я вижу, тоже идеалист?
- Извините, но я... карьерист! - честно признался Быков. - Я даже не стыжусь в этом признаться, ибо голубой мечтой моей жизни остается Академия Генерального штаба.
- Вот как? Так поступайте в эту академию.
- К сожалению, жизнь в гарнизоне сгубила меня своей рутиной, и вряд ли в условиях Сахалина я могу снова засесть за учебники, а без знания языков офицеру карьеры не сделать...
К этому времени, пока они там разговаривали, впавший в уныние Жорж Оболмасов одолел уже третью рюмку в буфете, еще трезво соображая, что тюремщики Сахалина, окружавшие его, даже не пьют водку - они ее попросту пожирают. Статский советник Слизов, с трудом удерживая на конце вилки розовый кусочек кеты на закуску, убеждал Оболмасова не горячиться:
- Ляпишев тоже не вечен! Уберут... за либерализм как миленького. Я уже пятерых губернаторов переслужил, и все - как с гуся вода. Придет другой, сделаете заявки, дадите нам керосину, и мы это дело как следует отметим... Ну, поехали!
Напротив Оболмасова вдруг оказался японец в европейском костюме, четким движением он выложил перед инженером визитную карточку, отпечатанную на трех языках - русском, японском и английском.
На столе сразу появилось шампанское.
- Такаси Кумэда! Я представляю торговую фирму "Сигиура"... У вас какие-то досадные неприятности с губернатором? Консул Кабаяси просил меня заверить вас, что наша японская колония всегда будет рада помочь вам. Если это не затруднит вас, то завтра навестите нашего консула в моем доме.
Оболмасова больше всего удивило, как чисто, как грамотно владел Кумэда русским языком, как великолепно сидел на нем полуфрак, как броско посверкивал алмаз в его перстне, какая обворожительная улыбка освещала его широкое доброжелательное лицо.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Каторга'
1 2 3 4 5 6 7 8
Он покинул кабинет, но задержался в канцелярии, где князь Максутов доложил, что принята телеграмма из Николаевска:
- На Амуре уже поймали четырнадцать беглецов... Может, вам будет угодно задержать отправку отчета в Приамурское генерал-губернаторство? Подождем, пока не выловят побольше.
- Я такого же мнения, - согласился Ляпишев. - Будем надеяться, что выловят еще многих.
Ляпишев прошел в свои комнаты и, сняв мундир, вызвал Фенечку:
- "Ярославль" уже на подходе... Куда мы распихаем еще восемьсот негодяев - ума не приложу! О господи, как мне все это осточертело, и не знаю, когда это все кончится...
Политическая каторга на Каре просуществовала до 1890 года. Незадолго до ее ликвидации возникла для "политиков" каторга на Сахалине, длившаяся 18 лет (1886-1903). За этот немалый срок через Сахалин прошел 41 человек, из них умерли пятеро, а трое покончили самоубийством, не выдержав издевательств местных сатрапов. Приравненные к разряду уголовников, революционеры недолго сидели в тюрьмах, ибо Сахалин всегда нуждался в честных и грамотных людях. Именно трудами "политиков" были заведены на каторге детские школы, метеостанция давала на материк точные сводки погоды, наконец, среди них оказались ученые, они много печатались в научных изданиях, их труды по этнографии Сахалина переводились на европейские языки. Ляпишев, не в пример другим губернаторам, говорил политическим "вы", он не боялся, в нарушение всяких инструкций, выплачивать "политикам" жалованье, не гнушался подать им руку, чего никогда не делали его чинодралы... Михаил Николаевич признавал:
- Если мне нужен начальник склада, я доверю его не своему чиновнику, а именно "политику", ибо он не разворует добро, а сохранит... Вообще, господа, если что и останется на Сахалине хорошего в памяти потомства, так это будет связано с именами непременно политических преступников!
Утром губернатор телефонировал за 600 верст в город Корсаковск - самый южный город Сахалина, где и климат благодатнее, где и жизнь привольнее. Он предупредил барона Зальца, тамошнего начальника, чтобы снимал с "Ярославля" всех каторжан, у которых сроки наказания не выше четырех лет:
- А всех с большими сроками пусть доставят на север - к нам, где условия надзора построже да и жизнь намного поганее, нежели у вас, почти курортников... Всего доброго!
Прибытие любого корабля из Европы, пусть даже плавучей тюрьмы, для чиновников Сахалина всегда событие "табельное", дамы заранее шили новые туалеты, а их мужья не скрывали желания навестить корабельный буфет. Был пасмурный денек, сеял мелкий дождик, когда телеграфисты сообщили, что "Ярославль" миновал траверз Императорской гавани и, если не помешают льды, выпирающие из Амурского лимана, то завтра его можно ожидать на рейде Александровска. С утра пораньше к побережью выступила конвойная команда, из города потянулись вереницы колясок с администрацией. "Ярославль" уже дымил на рейде напротив маяка "Жонкьер"; баржи с каторжными командами (из числа матросов военного флота) торопливо переваливали из трюмов корабля на берег отощавшую и крикливую массу арестантов, которых тут же запирали в карантинный барак. Сразу начинался медицинский осмотр всех прибывших, их регистрация. При этом диалоги были столь же выразительны, как и сами действия властей предержащих:
- Ну, называйся... по какой статье прибыл?
- Перегудов Иван... по бродяжничеству.
Тут же кулаком прибывшего по морде - бац:
- Ах ты, шкура дырявая! Ведь ты в позапрошлом годе уже бывал здесь под именем Филонова... бежал? Теперь заново перекрестили тебя? Эй, в кандалы его!
Давай следующего...
У стола комиссии парень из крестьян - его тоже в ухо.
- За что лупите, ваше благородие?
- А что же нам? Или орден тебе повесить?..
Вот стоит с мешком печальный русский интеллигент:
-- Небось политика? Какой партии?
- Простите, я только вегетарианец.
- Знаем вас, паскудов. Начитались Левки Толстого, а теперь противу царя поперлись... А ну! Огурченко, дай-ка ему...
За Огурченко дело не стало: приказ есть приказ.
- Здоров! - кричат врачи, и печальный интеллигент, подкинув мешок на спине, отходит в сторону "годных".
- А тебя-то за что? - спрашивают его уголовники.
-- Если бы знать, - следует невеселый ответ. - Наверное, виноват, что всегда отвергал мясную пищу...
Ляпишев в сером генеральском пальто стоял на пристани подле Бунге, когда к нему подошел молодой человек:
- Я желал бы представиться... Георгий Георгиевич Оболмасов! С отличием выпущен из Горного института, а теперь, как патриотически настроенный индивидуум, желал бы возложить свои благородные стремления на драгоценный алтарь отечества.
- Простите, - сразу перебил его сладкоречие Ляпишев, - если вам так уж понадобился алтарь отечества, то вы напрасно ищете его на каторге Сахалина. Какова цель вашего приезда, сударь?.. Ах, опять нефть! - сказал губернатор, выслушав геолога. - До сахалинской нефти уже немало охотников. Лейтенант флота Зотов давно сделал заявки, но успел разориться. А теперь на Сахалин едут всякие иностранцы, даже издалека ощутившие аромат сахалинского керосина и асфальта... Так что, извините, господин Оболмасов, но я вам - не помощник!
Геолог отошел, а Бунте спросил Ляпишева:
- Почему вы так строги к этому молодому энтузиасту?
- Я не слишком-то доверяю людям, которые публично распинаются в своем патриотизме. В подобных излияниях всегда улавливается некая фальшь. Недаром же на Востоке издревле существует поговорка: имеющий мускус в кармане не кричит об этом на улицах, ибо запах мускуса сам выдает себя...
Тут губернатор заметил Челищеву; девушка была в коротком меховом жакете, ее голову укрывала шапочка-гарибальдийка, какие были модны среди курсисток. Он предложил ей свои услуги:
- Из Корсаковска я уже извещен, что вы можете быть учительницей и даже фельдшерицей. Поверьте, что я рад помочь вам, ибо Сахалин нуждается в образовании. Учителей у нас - кот наплакал, а на сорок тысяч населения всего пять врачей. Мадмуазель, прошу в мою коляску! Будете лично моей гостьей...
Когда вновь прибывших арестантов вывели из карантинного барака и построили в колонну, двух каторжан недосчитались. Они остались в бараке уже задушенные. Это были те самые горемыки, которые не выдержали порки на "Ярославле" и выдали Иванов, таскавших в трюмы духи с одеколоном фирмы Брокара, стеливших на свои грязные нары лионский голубой бархат...
Михаил Николаевич натянул лайковые перчатки.
- Вот видите, - сказал он Челищевой, садясь в коляску подле девушки, Сахалин имеет особый колорит! Этот каторжный колер невольно отложился даже на мне, на генерале юстиции. Я уже мало чему удивляюсь...
Ляпишев обладал большими правами. Он мог дать 100 ударов розгами (или 20 плетей), тогда как окружные начальники имели право лишь на 50 ударов розгой (или 10 плетей).
8. НА НАРАХ И ПОД НАРАМИ
"Ярославль" еще бункеровался углем во Владивостоке, а каторжане в его трюмах уже имели точные сведения о делах на Сахалине. Им было известно, что Ляпишев, по мнению высокого начальства, "каторгу распустил", что режим ослаблен, побеги внутри острова (не на материк!) наказываются губернатором слабо. Иваны уже на корабле знали, в какой из тюрем Сахалина сидеть легче, как обстоят дела с водкой и картами, кого из надзирателей бояться, а на кого из них можно поплевывать... Напрасно в Главном тюремном управлении Петербурга ломали головы над тем, откуда поступает точная информация! Дело объяснялось просто. На телеграфных станциях Сахалина и Дальнего Востока работали сыновья бывших каторжан, от самой колыбели они усвоили для себя законы каторги. Отпрыски тюремных заветов, они-то и сообщали сведения по цепочке телеграфных станций, а конспирация у них была строгая, как в подполье масонских организаций.
...Начальство на казенных пролетках уже разъехалось по своим квартирам, а колонна вновь прибывших каторжан еще долго втягивалась в распахнутые ворота острога, минуя арку, поверх которой было начертано: "АЛЕКСАНДРОВСКАЯ КАТОРЖНАЯ ТЮРЬМА РАЗРЯДА ИСПЫТУЕМЫХ". Вдоль длинных коридоров тюрьмы обширные камеры с нарами в несколько этажей; двери камер облицованы железом и при ударе гудят, как броня. Возле печки - параша ведра на три, которую называют с некоторым уважением - "Прасковья Федоровна". На окнах камер решетки. Все стены разрисованы похабщиной, а по этим кощунственным рисункам бесстрашно бегали легионы клопов. По диагонали камер протянулись веревки, чтобы сушить на них барахло. На узенькой полке выстроились кружки, котелки для еды и чайники. Воняло по всей тюрьме застарелой баландой из рыбы с добавкой черемши. У всех надзирателей были синие галуны, а синие шнуры тянулись от их подбородков к револьверам. Они покрикивали:
- Впихивайся плотнее, местов более нету... давай, давай не стыдись! Чичас будет всем заковка в новые "браслеты", потом вас губернатор позовет к себе чай пить... Гы-гы-гы!
- Хе-хе-хе... хи-хи-хи, - заливались в ответ подхалимы.
Сразу от порога тюрьмы начинался штурм жилищных высот, ибо от положения на нарах каторга судит о достоинствах человека. Иваны занимали самые лучшие места, вокруг них располагались их "поддувалы", ударами кулаков и ног утверждавшие священные права своих сюзеренов от покушений всяких там "кувыркал". После Иванов чинно освоили нары "храпы" - еще не иваны, но подражающие иванам, силой берущие у слабого все, что им нужно. За храпами развалились на нарах "глоты" - хамы и горлодеры, поддерживающие свой авторитет наглостью, но в случае опасности валящие вину на других. Когда высшие чины преступной элиты удовольствовались своим положением на лучших нарах, подалее от "Прасковьи Федоровны", тогда - с драками, с божбой и матерщиной - все оставшиеся места плотно, как сельди в бочке, заполняли "кувыркалы", высокими рангами не обладавшие. Наконец, для самых робких, для всех несчастных и слабых каторга с издевательским великодушием отводила места под нарами:
- Полезай! - хохотали с высоты нар. - Ишь гордые какие, еще сумлеваются... Ползи на карачках, хорь бесхвостый!
Жалкие парии, отверженные и забитые, лезли под нары - в слякоть грязи, в нечистоты прошлого, в крысиную падаль. А ведь тоже бывали людьми! Их нежно растили матери, показывали врачам, причесывали гребешком их кудри, они бегали в школы, влюблялись, трепетали от первого поцелуя, а теперь... Теперь из-под нар выглянет лицо бывшего человека, испуганно оглядит всех и снова скроется в мраке отбросов каторги.
Человек - это иногда звучит горько!
Вечерело над Александровском, который разжег на улицах керосиновые фонари. На крыльце столичного клуба губернатору Ляпишеву снова встретился Оболмасов, очевидно его поджидавший:
- Михаил Николаевич, ваше превосходительство... еще раз взываю к вам, дабы напомнить о своих лучших намерениях...
- Не стоит, - придержал его Ляпишев. - Я вам уже говорил, что заявки на нефтяные участки давно сделаны, но дальше заявок дело не сдвинулось. Людей для новых разведок нефти я вам не дам, ибо каторга - не частная лавочка. Оплатить же казне работу ездовых, носильщиков, лесорубов и землекопов вы из своего кармана не в состоянии. Так о чем разговор?..
Внутри клуба было тепло и уютно, над столами свисали фарфоровые абажуры типа "матадор" и грушевидные электрозвонки для вызова каторжных лакеев, которых ради услужения господам одевали в белые фартуки. Из глубин комнат доносилось щелканье бильярдных шаров, в клубном буфете слышались нетрезвые голоса чиновников. Здесь же были и местные дамы, которые, изнывая от лютейшей тоски, завистливо сравнивали свои туалеты, и, чем уродливее сидело платье на подруге, тем больше они им восхищались, зато жесточайшей критике подвергался любой удачный наряд, украшающий женщину:
- Ах, душечка! Где вас так изувечили? Да скажите мужу, чтобы он этого вашего закройщика разложил поперек лавки и всыпал ему плетей сорок, как в старые добрые времена...
Михаил Николаевич Ляпишев сам ввел в женский круг Клавдию Челищеву, рекомендуя бестужевку с самой лучшей стороны:
- Клавдия Петровна вынуждена остановиться в моем доме, ибо молодой девушке, и сами о том ведаете, не так-то легко с приличной квартирой в нашем сахалинском бедламе.
Он удалился к карточному столу, а Челищева была сразу же подвергнута детальному анализу со стороны сплетниц. При этом госпожа Маслова, жена полицмейстера, предупредила ее:
- Голубушка, вы поступили крайне опрометчиво, воспользовавшись любезностью Михаила Николаевича. Никто не спорит, что он замечательный человек, благородный и умный, но... В его доме не он хозяин, а всем заправляет каторжная стерва Фенечка Икатова, и вы будьте с нею осторожнее. Такая мерзавка не только обворует, но и во сне придушить может...
Клавочка, недолго побеседовав с дамами, убедилась, что их интересы ограничены каторгой: чиновницы со знанием дела обсуждали "лестницу наказаний", обругивали либерализм, восхваляя правила минувших годов, когда "все было проще":
- Выдерут - и порядок! Куда смотрит Михаил Николаевич? При нем даже спать страшно: в окно влезут и зарежут.
- Вешать надо! Раньше вот вешали, и было спокойнее... От вопросов каторги дамы незаметно перешли к предстоящему открытию магазинов японской торговой фирмы "Сигиура":
- Кабаяси недаром же прокатил в Александровск и не станет водить нас за нос... Скоро здесь можно будет купить японские шелка, восковые цветы на шляпы, которые даже ароматизируют...
Клавочка заглянула в читальню, где газеты, прибывшие с "Ярославлем", просматривал поджарый, остроглазый штабс-капитан местного гарнизона. При появлении девушки он встал:
- Быков, Валерий Павлович... Слышал, что на Сахалин вас привело благородство ума и сердца. Так позвольте мне, старожилу, предостеречь вас от ошибок на будущее.
- Пожалуйста. Я вас слушаю.
- Если желаете выжить в наших условиях, воздержитесь отзываться о каторжанах положительно. Здешняя администрация живет с чужих страданий, кормится от чужого горя. Но все они ненавидят кормушку, из которой сами же насыщаются. Бойтесь проявить сочувствие к людям. Напротив, осуждая гуманизм, вы прольете сладостный елей на чиновно-тюремные души, и тогда они станут вашими союзниками. Иначе... иначе вас заклюют!
- Неужели здесь все так ужасно?
- Вы, наивное дитя, еще не знаете жизни, - продолжал Быков. - Вам, как и большинству русских бестужевок, приятно идеализировать жизнь, вы стараетесь видеть в человеке только хорошее. Должен вас огорчить. Не ищите романтики там, где ее быть не может. Каторга не признает благородства. Да и где тут быть благородству, если человека сознательно превращают в скотину?
- Но разве можно так жить? - воскликнула Клавочка.
- Можно, - ответил ей штабс-капитан. - И какая бы жизнь ни окружала меня, я сохраню честь своего мундира, как и вам я желаю оберечь от грязи свои прекрасные идеалы.
- Вы, я вижу, тоже идеалист?
- Извините, но я... карьерист! - честно признался Быков. - Я даже не стыжусь в этом признаться, ибо голубой мечтой моей жизни остается Академия Генерального штаба.
- Вот как? Так поступайте в эту академию.
- К сожалению, жизнь в гарнизоне сгубила меня своей рутиной, и вряд ли в условиях Сахалина я могу снова засесть за учебники, а без знания языков офицеру карьеры не сделать...
К этому времени, пока они там разговаривали, впавший в уныние Жорж Оболмасов одолел уже третью рюмку в буфете, еще трезво соображая, что тюремщики Сахалина, окружавшие его, даже не пьют водку - они ее попросту пожирают. Статский советник Слизов, с трудом удерживая на конце вилки розовый кусочек кеты на закуску, убеждал Оболмасова не горячиться:
- Ляпишев тоже не вечен! Уберут... за либерализм как миленького. Я уже пятерых губернаторов переслужил, и все - как с гуся вода. Придет другой, сделаете заявки, дадите нам керосину, и мы это дело как следует отметим... Ну, поехали!
Напротив Оболмасова вдруг оказался японец в европейском костюме, четким движением он выложил перед инженером визитную карточку, отпечатанную на трех языках - русском, японском и английском.
На столе сразу появилось шампанское.
- Такаси Кумэда! Я представляю торговую фирму "Сигиура"... У вас какие-то досадные неприятности с губернатором? Консул Кабаяси просил меня заверить вас, что наша японская колония всегда будет рада помочь вам. Если это не затруднит вас, то завтра навестите нашего консула в моем доме.
Оболмасова больше всего удивило, как чисто, как грамотно владел Кумэда русским языком, как великолепно сидел на нем полуфрак, как броско посверкивал алмаз в его перстне, какая обворожительная улыбка освещала его широкое доброжелательное лицо.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Каторга'
1 2 3 4 5 6 7 8