Парень нес на плечах длинные весла. Уже спускаясь по лестничным ступеням, девушка вдруг обернулась и крикнула нам:
— Эй, вы! Это счастливое место! Не вздумайте ссориться здесь!
Оба они рассмеялись и побежали вниз, к берегу.
— Расскажите мне все… — с заметным усилием произнесла Ружена. — Все как это было. Можно по-русски, я понимаю.
Я стал рассказывать как это было. Я рассказывал долго, подробно. Ружена слушала не перебивая и, казалось, совершенно безучастно. Но это только так казалось, потому что иногда она поднимала руки к лицу и сжимала щеки ладонями, словно сдерживая вот-вот готовый вырваться горестный возглас. Я рассказывал, не скрывая и не смягчая абсолютно ничего, не щадя ни ее, ни себя — я хорошо понимал, что сделаю доброе дело, если сумею погасить в ее глазах это странное ждущее напряжение, и смутно догадывался, что если этого не сумею сделать я и сейчас, то этого не сможет сделать никто никогда…
Незаметно подкрались сумерки. В аллеях парка зажглись гирлянды лампионов. На каменных в античном стиле парковых скамьях сидело несколько парочек. Слышался приглушенный смех. Люблю такие места, где не слышно гитарного звона и воя транзисторов… Высоко над фонтаном ярко вспыхнул голубовато-белый диск. Химический свет мгновенно изменил тональность естественных красок. Лицо Ружены — словно арктический снег, залитый светом полярной луны. Веки опущены, губы дрожат…
— Вот и все… — закончил я, сделав на последнем слове рассчитанное заранее затяжное, но твердое ударение.
— Вот и все… — чуть слышно сказала она, повторив мою интонацию.
Я протянул ей сверток. Белые пальцы Ружены безразлично ощупали целлофан.
— Что здесь? — спросила она.
— Ласты. Его… Это традиция.
Она помолчала.
— Игорь, — сказала вдруг. — Вы опытный врач. Вы хирург. Это было очень больно, но сразу и… видимо, навсегда.
Она все поняла: мой приезд, мое намерение объяснить все до конца, и ей и себе, мой умышленный беспощадный рассказ и даже заранее рассчитанное ударение… Что ж, быть может, так лучше. У нас у обоих возникла необходимость переступить чудовищную грань по эту сторону непоправимого. Но я сделал это чуточку раньше, она же делает это сейчас. И я пытаюсь помочь. Я знал: такие тяжелые раны умеет лечить только время. А я — лишь в роли его ассистента…
— Смотри, Томашек! — раздалось где-то рядом. — Они еще стоят! Я говорила, что это счастливое место!
Зазвенел, удаляясь, девичий смех.
Смеются… И правильно делают. Для них мы с Руженой — просто влюбленные. Они и не знают, что между нами лежит океан человеческих судеб.
Я взглянул на Ружену. Она смотрела в вечернюю мглу над заливом. Там плыли огни уходящего в море пассажирского лайнера. Я с грустью подумал, что вот сейчас должен оставить ее и уйти.
— Игорь, — сказала она. — Расскажите мне о себе…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
— Эй, вы! Это счастливое место! Не вздумайте ссориться здесь!
Оба они рассмеялись и побежали вниз, к берегу.
— Расскажите мне все… — с заметным усилием произнесла Ружена. — Все как это было. Можно по-русски, я понимаю.
Я стал рассказывать как это было. Я рассказывал долго, подробно. Ружена слушала не перебивая и, казалось, совершенно безучастно. Но это только так казалось, потому что иногда она поднимала руки к лицу и сжимала щеки ладонями, словно сдерживая вот-вот готовый вырваться горестный возглас. Я рассказывал, не скрывая и не смягчая абсолютно ничего, не щадя ни ее, ни себя — я хорошо понимал, что сделаю доброе дело, если сумею погасить в ее глазах это странное ждущее напряжение, и смутно догадывался, что если этого не сумею сделать я и сейчас, то этого не сможет сделать никто никогда…
Незаметно подкрались сумерки. В аллеях парка зажглись гирлянды лампионов. На каменных в античном стиле парковых скамьях сидело несколько парочек. Слышался приглушенный смех. Люблю такие места, где не слышно гитарного звона и воя транзисторов… Высоко над фонтаном ярко вспыхнул голубовато-белый диск. Химический свет мгновенно изменил тональность естественных красок. Лицо Ружены — словно арктический снег, залитый светом полярной луны. Веки опущены, губы дрожат…
— Вот и все… — закончил я, сделав на последнем слове рассчитанное заранее затяжное, но твердое ударение.
— Вот и все… — чуть слышно сказала она, повторив мою интонацию.
Я протянул ей сверток. Белые пальцы Ружены безразлично ощупали целлофан.
— Что здесь? — спросила она.
— Ласты. Его… Это традиция.
Она помолчала.
— Игорь, — сказала вдруг. — Вы опытный врач. Вы хирург. Это было очень больно, но сразу и… видимо, навсегда.
Она все поняла: мой приезд, мое намерение объяснить все до конца, и ей и себе, мой умышленный беспощадный рассказ и даже заранее рассчитанное ударение… Что ж, быть может, так лучше. У нас у обоих возникла необходимость переступить чудовищную грань по эту сторону непоправимого. Но я сделал это чуточку раньше, она же делает это сейчас. И я пытаюсь помочь. Я знал: такие тяжелые раны умеет лечить только время. А я — лишь в роли его ассистента…
— Смотри, Томашек! — раздалось где-то рядом. — Они еще стоят! Я говорила, что это счастливое место!
Зазвенел, удаляясь, девичий смех.
Смеются… И правильно делают. Для них мы с Руженой — просто влюбленные. Они и не знают, что между нами лежит океан человеческих судеб.
Я взглянул на Ружену. Она смотрела в вечернюю мглу над заливом. Там плыли огни уходящего в море пассажирского лайнера. Я с грустью подумал, что вот сейчас должен оставить ее и уйти.
— Игорь, — сказала она. — Расскажите мне о себе…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19