Здесь выложена электронная книга Яблочки от Толстого автора по имени Павлов Олег. На этой вкладке сайта web-lit.net вы можете скачать бесплатно или прочитать онлайн электронную книгу Павлов Олег - Яблочки от Толстого.
Размер архива с книгой Яблочки от Толстого равняется 17.9 KB
Яблочки от Толстого - Павлов Олег => скачать бесплатную электронную книгу
Павлов Олег
Яблочки от Толстого
Олег Павлов
Яблочки от Толстого
Вольный рассказ
Дождь бился о крышу кузова, хлестал по стеклам, как по глазам. Ехали мы без света и уже без разговорцев. В темноте стремительно убывающих суток и этого одичавшего проливного дождя трасса заплыла болотно и точно растворилась. Навстречу попадались разбитые и раскуроченные машины пустые, потухшие, без людей. Пару раз движение вдруг запруживалось и объезжали свежую аварию, где слепили огни, где бегали и кричали, кого-то спасали. Могло почудиться, что мы едем в Ясную Поляну за миг от гибели. Так блуждали мы в дороге долгие часы сквозь водянистые безбрежные поля, от которых делалось еще черней. А перед самой Тулой проехали по мосту над рекой - это была Ока, и с выси увиделся стоящий под небом вровень с мостом холм могучий берега с безмолвной церковью, похожей на крепостную башню. В черту города въехали мы уже в сонливой, голодноватой тиши. Дальше дороги Басинский не знал, и мы плутали, не ведая, куда надо сворачивать, отыскивая следы дома отдыха, который назывался, как и усадьба, "Ясная Поляна". Илья Толстой ему разъяснял по телефону, что сворачивать надо сразу после Тулы у каких-то столбов, точной копии знаменитых яснополянских, однако ж доехали до неизвестной деревни, а столбов - ни тех, ни других - видно не было.
Через двести метров, когда свернули мы наконец в первый попавшийся темный лес, машина уперлась в чугунные копья с наконечниками, на которых висела глухая цепь, - и похоже не было, чтоб здесь кого-то ждали. Столбы осветились от фар, и в упор были видны сидящие на них рядком буквы, похожие на прячущихся от дождя птиц. Буквы эти большие не складывались никак в название дома отдыха, а казались именно живыми, одинокими существами, так что их становилось жалко. Басинский оставил нас с Варламовым у ворот сторожить машину, а сам с прозаиком Сашей Яковлевым исчез искать людей. Воротились они здоровые и бодрые, похожие на физкультурников. Узнали, что никого в доме отдыха сейчас нет и нас-то лично никто не встречает, но литераторы здесь есть, водятся и давно, с вечера еще, уехали праздновать на картонажную фабрику, откуда до сих пор не возвращались. Слышать про праздничный банкет на картонажной фабрике, то есть на фабрике, натурально выпускающей картон и изделия из картона, было дико и весело. А мне ведь пригрезилось на миг, что никого они не отыщут, никакого этого писательского форума, и мы поедем домой, в Москву.
Дом отдыха был ухоженней, чем обычная провинциальная гостиница, но и тоскливей, безлюдней. Мы прозевали, как появились братья в зашумленном нами холле, и какое-то время их никто не видел. У братьев, Ильи Ильича и Владимира Ильича, был самый усталый вид. Они были трезвые. Похожи со стороны на англоманов - в глазах светится любовь непорочная к прогрессу, ко всему правильному и разумному. А пьяненькие литераторы московские походили в сумерках на иностранную делегацию, однако через минуту-другую я осознал, что они говорят все же по-русски, а других два молодых человека - дама и пожилой мужчина, одетые чуть вальяжней и будто б неживые, - были настоящими иностранцами. О братьях Толстых знал я понаслышке, что есть такие интересные живые люди, ставшие хозяевами в музейной усадьбе своего великого прадеда. Владимира Толстого увидел однажды по телевизору; молодой человек стоит в разгар лета на пыльной пустынной деревенской улице, будто только приземлился, парясь в легкомысленном костюмчике, и одиноко глядит куда-то не в камеру, рассказывает, улыбаясь, как ему тут живется, в этой деревне, в Ясной Поляне. А в деревне, видно, самая жара - и ни души ему навстречу.
Утром дождя уже не было - простыл на асфальте его след. Автобус, тарахтелка из незатейливого музейного хозяйства, оказался и чем-то вроде будильника: он подкатил и гудел под окнами, покуда все не проснулись и не собрались ехать на завтрак. Стало понятно, отчего ж так усталы братья; они опекали приехавших на годовщину рождения Льва Николаевича итальянских и французских потомков, а просто сказать, своих родственников. Автобус доставил к угрюмому километровому в обхват цементному гробу - к той самой картонажной фабрике - и встал на приколе у вделанного в ее бетонную стену строения, похожего на фабричную проходную. Ни одного рабочего, хоть бы тень мелькнула, ни одного живого звука, глушь. Владимир сам рассказывал про то, куда мы заходили: это бывшая столовая, которую он выкупил у разорившейся фабрики и хочет благоустраивать, а в замыслах у него чуть не ресторан для туристов, которые со всего мира будут съезжаться в Ясную Поляну. Оказалось, что и половину дома отдыха, где нас поселили, Владимир тоже выкупил для культурного этого туризма. Внутри витает незримо кухонный чад, пахнет тепло едой, хоть и не понять, чего готовится. Вбегает и убегает из помещения пролетарской наружности дворняга - верно, фабричная - и забегает на душок съестной по старой памяти. Обносила с тарелками столы светлая добротная женщина. Ей кто-то вздумал из литературных гостей дать чаевые, она чуть потускнела и отошла вежливо от их стола. Французы поедали творожок и масло, насчет которых их уверили, что они натуральные - из близлежащей прекрасной деревни, от доброй коровы, которая живет у этой вот доброй русской женщины.
Тульские эти места начали неотвратимо напоминать Россию, какая она есть, - где не работают, стоят без дела фабрики, а народ поживает и блуждает без новостей в этой лесной почти, гробовой тиши.
Из этой тиши, уж не натощак, стремительно быстро достигли Ясной Поляны. Летаешь в просторах здешних на автобусе, точно на аэробусе, так что и тошненько в голове. Столбы знаменитые при воротах растут что два белых гриба. Асфальтовая неживая лента тянет на взгорок, колеблясь меж двух прудов - к одному, гладководному большому, будто к блюдцу с чайком, прикусывается домами и огородами на том, колхозном краю жадноватая, поощетинившаяся заборами деревенька, и на табличке подле - отрывок из Толстого, как он любил купаться в том пруду и глядеть на воду; а другой пруд, сливной, виднеется из ивовой гущи болотистой ложбиной и свежим срубом мостков - в этот пруд бегала топиться Софья Андреевна и ее спасли, но об этом таблички нету, это я узнал тут же, глядя в музейный пруд, из приватной чьей-то беседы.
От большого пруда к усадьбе вздымался яблоневый сад, ухоженный и огороженный рабицей, эдакая яблоневая плантация. Все удивились как бы вовсе не музейным яблокам. Владимир Ильич сказал, что эти яблоки выращивают на продажу, натурально возят продавать в Тулу, но все равно казались они золотыми рыбками декоративными, красно-золотистыми гупиями, выращенными в аквариуме яснополянском не для продажи, а для красоты. Поднялись к особняку, не музейному "флигельку", а второму, дому Волконских, где администрация. Напротив администрации жила своей жизнью конюшня. У конюшни сфотографировались на память. Между тем вывели скакуна, любимого Владимиром Ильичом, и тот не удержался, вскочил залихватски на этого Аракса, даже пиджака не снял и погарцевал с детской радостью, а после спрыгнул на землю. Лошадей в усадьбе держат для работ и катания туристов - можно за плату проехаться по усадьбе. Приносит она музею миллион рублей дохода то ли в неделю, то ли в день. То ли по знаку Владимира Ильича, то ли по зову его откуда-то из-за кустов вышли четыре похожие, как подобранные, красивые молодые девушки в расклешенных брюках - оказалось, экскурсоводы, и мне чуть было не почудилось, что их тоже в усадьбе для красоты растят.
Сфотографировались на фоне дома Волконских. Потом, четверо, пошли мы со своей девушкой ходить-бродить. Она спросила, что мы хотим посмотреть, и мы пошли на могилу Толстого. У могилы постояли, поговорили. Могила одинокая, без надгробья, только поросший травой холм. Зимой, если не расчищать, это место завалило б снегом, все б исчезло в сугробах. Сфотографировались, пошли к пруду. Одиноко сидя у музейного пруда, добывал рыбу или отдыхал местный житель. Так как музей под охраной, выходило, что он браконьер. Спросили, много ли наловил рыбы. Он задрал голову и угрюмо поглядел, верно, не давали ему покоя и спрашивали его насчет рыбки раз в двадцатый. Выловил леску с крючком, злой, и пошагал подальше, отсел на самый край пруда, ближе к деревне.
По дороге от пруда вдалеке на яснополянских дорожках мелькала красная атласная рубаха. Седенький старик с бородой расхаживал в рубахе и сапогах, ряженный под мужика. Мне подумалось после яблок, девушек и брички, что это не иначе как музейный работник. И я спросил без всякой другой мысли: "Что это дедок у вас, тоже для красоты?" Однако ж выяснилось, что это писатель Дмитрий Михайлович Балашов, автор исторических романов, приехавший в этот день получать присужденную ему премию Л. Н. Толстого, а в одежде такой он ходит даже по Москве. Теперь я стал внимательней, понимая, что в усадьбе не одни мы, да и стал действительно примечать то и дело новых людей. Про одного, в черном керенском френче, со значком царского орла в петлицах, я подумал, что это почитатель исторических романов. Потом еще человека увидел, коротко стриженного, бритого, боксерского сложения, но с лицом отрешенным, бетонным, так что уже и странно было думать, чтобы он что-то читал. Он рыскал глазами и глядел подозрительно. Обнаружилось, что этот был не читатель или писатель, а телохранитель Ганичева, председателя Союза писателей России, ежегодная премия этого союза и вручалась Дмитрию Михайловичу. Скоро узнали, что в усадьбе есть какая-то пресса, говорили, что приехало и телевидение. В воздухе носилась нервозность, взгляды и позы стали самые натянутые. Я сам насчитал тройку видеокамер и, не зная, кто меня снимает и для чего, глядел дурачком в объектив одной из них.
Видеокамера личная была у Антона Уткина, чей роман "Хоровод" - это было уже всем известно - "Новый мир" печатает, начиная с сентября в трех номерах. Уткин блуждал по Ясной Поляне, привлекая внимание своей камерой, очень большой, важной, черной. Похожей на пулемет. Многим казался он телевизионщиком, и поневоле исполнил эту роль как уготованную: взял вдруг интервью у Балашова под видом того, что с Центрального телевидения, а Дмитрий Михайлович и наговорил от души, за все годы молчания. "Он наш Союз еврейским назвал, и я это на пленку заснял, можно отдать сюжет в программу "Времечко", они покажут". Мы никто не удивляемся, не сомневаемся, скучаем: ну, назвал, ну, еврейский, ну, покажут - ну и что?
В дом повели на экскурсию группу одних писателей, и тут нагрянул сам Дмитрий Михайлович, которого я увидал наконец вблизи, со свитой из пожилых напомаженных дам. Их просили обождать, чтобы не толпиться всем в комнатах, но одна из дам вдруг взвилась и стала кричать на девушку-смотрительницу: "Перед вами великий писатель земли русской, как вы смеете указывать, дорогу Дмитрию Балашову!" Но притом дама уже обула войлочные музейные и сам Дмитрий Михайлович обул тапочки на мужицкие сапоги. Вид его в тапочках был фантастический, однако он и в тапочках не утерял староверского осуждающего выражения лица.
В доме Дмитрий Михайлович разглядывал под стеклом каждую картинку или предмет, опуская и поднимая голову, будто б клал поклоны. Я же помню чей-то вопрос: "Почему на кресле рабочем Толстого подушка, зачем он подкладывал?" - и ответ будничный экскурсовода: "Дело в том, что у Льва Николаевича был геморрой..." Помню, как глядел на картинки, предметы, старался их запомнить, но уже думал, знал, что почему-то они позабудутся, а втемяшивается-то всегда в голову сама собой всякая глупость, мелочь, только и мелькнувшая в уме. Запомнились старухи, что сидели в каждой комнате в уголке и хранили их покой. Они тоже были в тапочках, в домашних, взятых на сменку из дома; и эти обычные поношенные тапочки производили все то же впечатление музейных предметов, чуть закостенелых, отчужденных от жизни, которые нельзя, запрещается трогать руками.
Из окошка дома, куда я поглядел, изнывая от хождения по музейным комнатам, увидел вдруг двоих и вовсе подозрительных людей, рыскавших что-то на задках дома. Они были в черных смокингах, затянутые в них, что устрицы, смуглые, скуластые, а один курил сквозь зубы. Подумать, что в Ясную Поляну съехались поразвлечься, возможно, тульские уголовные авторитеты, было дико, но потому только, что здесь уж им было не место. Мы вышли из дома. Сфотографировались на крыльце. А два этих человека вдруг вынырнули из-за угла, но уже без смокингов, а в белых шелковых рубахах и деловито распоряжались горсткой людей, которые строили что-то на веранде дома из дощатых щитов. Один из них крикнул на строителей: "А где шампанское?" - и мимо про- несли на подносе серебряном натуральную бутылку шампанского. Вдруг вырос у веранды, как из-под земли, настоящий, живой Лев Николаевич Толстой - было даже видно, как слезятся старчески его глаза. Он потоптался у крыльца, глядя на столпившихся людей с удивлением, как на дикарей, и, не в силах больше терпеть посторонних любопытных взглядов из толпы, скрылся тяжеловато за угол дома.
Спектакль значился в программке праздника, но легко ли было подумать, что будет это такой спектакль, как наяву. Я думал, что покажут отрывок из толстовской пьесы, а оказалось - и в том была вся соль - в интерьерах усадьбы разыграется актерами его, Льва Николаевича, личная драма. Старик в толстовском одеянии был пожилой седенький актер, с приклеенной бородой. И те двое в смокингах, деловые, оказалось, играли роли в спектакле и по ходу действия выскочили они разок унимать отца, играли эти двое сыновей Льва Николаевича.
Сама пьеса называлась длинно, с интеллигентским пафосом: "Визит к больному палаты номер шестнадцать", действующие лица - Чехов Антон Павлович, Толстой Лев Николаевич, доктор, фельдшер, сестра милосердия, сыновья Льва Толстого, Софья Андреевна и "лакей с шампанским". В первой части приболевшего Чехова навещает с гостинцем Лев Николаевич, в части второй - серьезно уж больного Толстого навещает Антон Павлович, а потом звонит ему в финале из Москвы в Ялту по телефону. Писана таковая пьеса была Марленом Хуциевым с сыном, а поставлена Липецким государственным академическим театром имени Л. Н. Толстого и игралась в Ясной Поляне почти как премьера: сами Хуциевы, как сказали, смотрели ее впервые. Что-то было сказано про дружбу Владимира Ильича с этим театром, про их, музея и театра, какое-то сотрудничество.
Все, кому хватило места, расселись на веранде кругом помоста, чуть не ставя на его приступок ноги от тесноты. Тесно было и актерам. Так как спектакль игрался все же в Ясной Поляне, то помимо бутафории в действие стало возможным ввести даже взаправдашние предметы из обихода Льва Николаевича - жестяные коробочки, как из-под монпансье, старую сохлую книжку, кожаное кресло-каталку. Хоть актеры старались, но предметы эти привлекали внимание куда сильней, попадая в их руки, начиная как бы двигаться. Очень туго было с Чеховым - ролька куцеватая, так что актеру приходилось строить невероятные страдальческие гримасы и кашлять чуть ли не каждую минуту запоем в платок, чтобы хоть как-то оживить образ, не застыть в виде ряженного в долгополое пальто чучела.
Однако старик, игравший Льва Николаевича, по фамилии Антипов, неожиданно стал захватывать; в его душе, в душе провинциального актера, разбушевался на глазах трагик. Дошло до того, что Чехова-то он запросто запугал, накидываясь с бурей чувств на каждый его кашляшок, и актер молодой то краснел, то белел, начиная заикаться, прятать лицо поглубже в платок, так что чахотка уж походила на хронический насморк. Но и публику, поневоле близкую к помосту, трагик пробирал что мороз по коже, взглядывая вдруг на кого-то в упор глазами убиенными, полными неподдельного горя и слез. Один раз старик взглянул так на меня, и я почувствовал себя в тот миг подлецом и это было странно, тошно, как встать с ног на голову.
Антипов плакал уж и оставшись без роли, держа в руках бокал с шампанским, которым только что, в финале, обнес их с Чеховым лакей, и он провозглашал устами Льва Николаевича тост за вечную жизнь. Шампанского налили режиссеру Пахомову и Хуциевым, что вышли под аплодисменты на помост. Пили шампанское за актеров и удачный спектакль. Все, кто был на помосте, целовались и радовались. Младший Хуциев норовил разбить фужер, но бывший лакей аккуратно вынул из его рук хрустальный этот фужер, реквизит, а потому гусарства не учинилось. Марлен Хуциев обмолвился о претензии своей к режиссеру, что тот сделал многое не так, как сделал бы он, и покривил важным содержанием пьесы. Режиссер, пойманный, высказал намеком претензии к сцене, то есть веранде, где игрался в тесноте спектакль и потому-то терял толику жизненности; вот нельзя было организовать телефонного разговора Чехова с Толстым, не было колонок, а потому актеры, которых разделяли, по замыслу режиссера, сотни километров, говорили по телефону, глядя друг другу в лицо, будто встретились на том свете.
Яблочки от Толстого - Павлов Олег => читать онлайн электронную книгу дальше
Было бы хорошо, чтобы книга Яблочки от Толстого автора Павлов Олег дала бы вам то, что вы хотите!
Отзывы и коментарии к книге Яблочки от Толстого у нас на сайте не предусмотрены. Если так и окажется, тогда вы можете порекомендовать эту книгу Яблочки от Толстого своим друзьям, проставив гиперссылку на данную страницу с книгой: Павлов Олег - Яблочки от Толстого.
Если после завершения чтения книги Яблочки от Толстого вы захотите почитать и другие книги Павлов Олег, тогда зайдите на страницу писателя Павлов Олег - возможно там есть книги, которые вас заинтересуют. Если вы хотите узнать больше о книге Яблочки от Толстого, то воспользуйтесь поисковой системой или же зайдите в Википедию.
Биографии автора Павлов Олег, написавшего книгу Яблочки от Толстого, к сожалению, на данном сайте нет. Ключевые слова страницы: Яблочки от Толстого; Павлов Олег, скачать, бесплатно, читать, книга, электронная, онлайн