.. Русское крестьянство - сила особенная . Крестьянин всегда был ближе всего к земле, но, стало быть, и к тому, от чего зависят люди самой своей жизнью - к еде, к пропитанию. Крестьяне кормильцы, одни имеют доступ к земле, добывают это пропитание для всех небескорыстно, имея ответную нужду в промышленных товарах не такую жизненную, не такую великую, какой была и есть нужда для всех в пище. И потому эти в с е в самосознании крестьянина заведомо от него зависимы. В русском крестьянстве к этому самосознанию дающего пищу добавилась, однако, совершенно неожиданная черта - бескорыстное отношение к самой земле, которую считали принадлежащей Богу и стремились обобществить, потому и считая владение помещиками землей несправедливым, что те будто б присваивали себе общее.
Сегодня же колхозники с фермерами ненавидят друг дружку почти как два враждебных класса и самосознания. Но молиться на свою земелюшку, как русский крестьянин молился, ни фермер, ни колхозник одинаково не будут, хоть частник, конечно, как хозяин, куда рачительней и трудолюбивей наемного сельхозрабочего. Ушло то мироощущение крестьянское, когда землю понимали как принадлежащую Богу и такую ж несли за нее ответственность как перед Богом. Но что в крестьянстве осталось старого - это закваска. Так или иначе, именно крестьянин не начнет работать в полную силу на земле, пока не почувствуют в оплате плодов своего труда совершенную справедливость, то есть справедливость того положения, что он - кормилец, а не кормящийся. Всюду, в Европе и в Америке крестьянам доплачивают за эту их вредность. У нас - нет, хотят отучить. Но наказывают сами себя, потому что крестьянин будет двужильно терпеть все поборы, но "по две-то тыщи рубликов за килограмм" говядины богатеть согласится только за колхозно-совхозный счет, зная про себя, что хлебушек у него всегда будет или картошка, да и чего-то еще на дармовщинку ухватит, ну а колхозы эти - пусть разоряются. Когда там молока да мяса не станет у них-то, в городах, вот тогда и придут, и в ножки поклонятся. И выходит, что государство наше, которое как смерти и должно бояться банкротства крестьянских хозяйств, думая, что берет за горло крестьянина, душит самое-то себя.
Но вот абсолютный самодержец по доброй своей воле так-то раскрепостил русского крестьянина: земля отдана была с выкупом, который растянут был на многие годы, но уже в следующее царствование выкупные долги крестьян были прощены; крестьянский банк давал беспроцентный кредит, вся пахотная земля была справедливейшим образом оценена (действовал кадастр); вдобавок действовал закон, запрещающий отчуждать у крестьян землю, то есть банкротить, предположим, чтоб после за долги отнимать... Не было ни демократии, ни конституции! Что же у нас-то в конце концов происходит? Постижимо ли уму - это сегодня крестьян закрепощают, а в прошлом веке отпускали на волю, да еще ведь кто отпускал? Алтайским краем, землями этого края владела сама царская семья - и просто даровала этот край, эти земли поджатым семейными разделами крестьянам. Безвозмездно! Переселенцам давали еще и подъемные, чтоб было с чего начинать. Сегодня существует одно объективное препятствие для свободы собственности на землю. Разведанные и неразведанные недра - вот сегодня основное богатство земли. Как ни оцени землю, но если там нефть или руда - окажется, что скупят по дешевке-то богатейшие недра. Но ведь можно решить разумно этот вопрос, если хотеть. В 1861 году были такие ж казавшиеся неразрешимыми вопросы, но решались в конце концов. Реформа произошла. Потому главное решили - раскрепощаем. И чтоб крестьянам было выгодно уходить с барщины - как вот из колхозов - создавали особые льготные условия. Хотели. Могли. Ни государь, ни государство в его лице не отстаивало только свой корыстный интерес. А народно-избранные теперь о чьей пользе пекутся? Даже глухой и слепой не скажет - что о пользе народа.
Что же случилось в нашем веке? А вот что - сменился дух бюрократии.
Отмена почти всех социальных гарантий для граждан, "бесплатных прав", обозначала поворот государства и общества к свободным экономическим отношениям, но не была еще бесчеловечной и не узаконивала деления российских граждан на сытых и голодных. Бедность, нищету надо признать общественным злом, но не для того, чтоб огородить беднейшие слои населения как общественно-опасную, заразную свалку мусора, а чтоб спасать людей с этой свалки, вызволять из бедности и, в конце концов - гарантировать каждому гражданину страны социальную защиту, работу, достойную человека оплату труда. Но гарантий подобных все же не вымаливать пристало у чиновников, а требовать. Отчего у нас такое высокое значение имеет "совесть", "честность" в глазах людей, так что именно быть совестливыми да человечными требуют они от чиновников? Все хотят "честного президента", "честного директора", то есть честного человека на каком бы то ни было государственном посту, который не станет воровать по доброй воле и будет как родных жалеть простых граждан... Да пусть будет злым, даже пусть нечестным, но повинуется закону! Или это идеализм наш таков, что нам надо обязательно в е р и т ь и мы никак не хотим принудить чиновников подписать с нами некий общественный договор и строго следить потом уж за тем, без душевностей, чтоб они исполняли его как и положено. Ведь это мы их нанимаем на работу, платим им зарплату - хорош тот подрядчик, который нанимает работника, а после плюхается перед ним на колени, крестится да молится на него - не обмани! не укради! не обидь! Мы ведь сами не замечаем, как р а б о т н и к о в своих - тех, кого нанимаем на госслужбу для исполнения конкретных общественных работ - делаем уже-то своими х о з я е в а м и. Праведно, правильно - это когда мы примем человечный, в своих интересах закон, и будем сами ж надзирать за его исполнением, сурово да безжалостно карать всех соблазнившихся на чужое или жизнями чужими бездарно распорядившихся. Неправедно, неправильно - это когда мы кличем во власть людей человечных да совестливых (подозревая-то в каждом властьимущем вора!), чтоб они бесчеловечность наших законов, наших порядков совестили да смягчали, прощая заодно и наши грешки, за что мы им тоже какие-нибудь грешки с легкой душой простим.
Демократия по правде-то дарует человеку в его жизни облегчения самые малые - несколько гражданских свобод, которыми не всякий и воспользуется. Свободы эти - жизненно необходимы людям деятельным или творческим. Надетое на человека дышло давило сильней, по-живому не отсутствием свобод. Есть ведь места, где человек поневоле лишен свободы - те же тюрьмы, лагеря, детдома, психбольницы, инвалидные интернаты, казармы... И вот оказалось, что смена властей не меняет участи человека там, где само государство несет у нас свои функции - оказывается, как и всегда, карает, а не милует, не делая разницы между теми же зеком и солдатом, рецидивистом и малолеткой, душевнобольным и особо-опасным для людей преступником. Что менялось в условиях содержания заключенных или душевнобольных? Ничего. Что менялось в буквах законов, что давили человека как под спудом? Ничегошеньки. Все как глухие прошли мимо самой кричащей людской боли - что условия содержания людей, где бы то ни было, приближать надо к человеческим условиям - и ушли с головой в эфемерную борьбу за "права человека", без важнейшего прибавления: за права "человека обездоленного", которому б насущней всего могли помочь, избавивши от каких-то реальных физических страданий, реального бесправия. Помочь надо было всем, кому и тянулось помочь советское общество, но было все же во многом то ли равнодушно, то ли малодушно. Сказать о жестокости, царящей в колонии для малолетних, порожденной, во многом, жестокостью самого режима заключения, было запрещено. Только - парадные рапорты. То же и о насилии в армии, где счет погибшим от неуставщины уже шел-то на десятки тысяч. Но ведь это лицемерие имело свое самое неожиданное продолжение... Когда полезла наружу в девяностых вся горькая, порой беспощадная правда о происходящем в армии или в тех же колониях, то что ж это было как не оглашение того, что людям-то советским давно между собой было известным, ведь и через армию, и через лагеря проходили массово, если и не всенародно?
Но все тому же лицемерию повинуясь, ужасались как чему-то доселе неведомому, громоздили обличение за обличением... отсылая их к власти! требуя на этой-то обличительной волне гражданских свобод! Не облегчения и человеческих условий там, где обществу должно было явить милосердие, сострадание, а новых, даже неведомых еще советскому человеку прав (сначала свободы слова, потом - свободы выезда за границу и дальше вплоть до обретения государственной независимости для РСФСР), изобилия продовольственного и в зрелищах - а что же репрессированные, осужденные, содержащиеся в сиротских и инвалидных домах? Никакой гуманитарной революции как раз не произошло. Произошел социальный переворот, то есть смена власти и экономического устройства. Начались реформы - это получили мощнейший и самый непредсказуемый ход уже выпестованные в недрах власти идеи об "ускорении", о техническом ремонте в экономике.
Сердце этих преобразований - все та же мысль обывателя об изобилии. В демократии ж обывателю и виделось именно изобилие, но отнюдь не некая идея о справедливом человечном устройстве общества. И вот как наказание: неожиданное устройство жизни в России как раз на безжалостных, механизированных законах, катастрофа в промышленности, духовный паралич... В бездушную машину так и не вдохнули душу. Вопрос преобразований решали не как нравственный, а как механический, только то и усвоивши - "что по этим законам живет весь цивилизованный мир". Между тем как мир этот цивилизованный жил прежде всего по законам сострадания к немощным да меньшим, осознавши давно, что всякий технический прогресс обречен, если страдает или гибнет человек. Ложь величайшая - что решение этих вопросов требует невозможных денежных затрат. Так мерещится только от зависти или жадности тратить на "мусор человеческий" государственную копейку. Каких затрат стоило облегчение режима заключения в колониях? в домах инвалидов? в детских домах? Инвалиды у нас в интернатах обречены на одиночество только потому, что брачную пару инвалидов разъединят по половому-то признаку жить в разных углах... Сироты беззащитны перед жестоким обращением в детдомах, потому что не имеют права выбирать их по желанию - могут вот разве что бежать... Несовершеннолетних закон не воспрещает содержать в одних камерах с уголовниками, отдает их на мучения, о которых сказать содрогается душа... Командиры уголовно не ответственны за смерть в мирное время солдат, хоть все солдаты безгласно отданы в распоряжение именно своих командиров... В отношении репрессированных в годы сталинщины - тех, что попадал в советские лагеря из фашистского плена или выйдя из окружения - до сих пор действует тот же закон, по которому их сажали, за "добровольную сдачу в плен" , так что реабилитации не подлежат.
И вот пишет человек, мыкающийся по инстанциям, чтоб восстановить доброе имя отца: "Горше от былой несправедливости еще и от того, что и нынешнее российское правосудие в лице Генпрокуратуры придерживается тех же принципов, квалифицируют содеянное в 1941 году по действовавшему тогда сталинскому уголовному законодательству - "у нас пленных нет, есть только предатели" - а не с учетом объективной исторической правды и не с позиций Милосердия... Кому от этого легче?!" Так ведь и вправду, неужто легче кому-то в нашем государстве, что вина слепо осужденного солдата, и после мук его и после самой смерти "подтверждается его признательными показаниями как на предварительном следствии, так и в суде"? Его до сих все еще приговаривают к высшей мере наказания. За что?! За то, что он, участник еще и финской войны, на той еще бойне уцелевши, ушедший на вторую свою войну добровольцем, попал в ноябре 1941 года в окружение, смог совершить побег из плена и пробился-таки к своим! Какие нужны были реформы, каких объемов валютные займы, какие свободы и какой жирности изобилия надо было достичь в стране, чтоб снять э т у тяжесть с двух уже раздавленных безжалостно людей? Или мы хотели жить в изобилии, ездить по заграницам да свободно голосовать, сменяя туда-сюда власти, а про этих двоих никогда и не хотели ничего знать? И это вершина нашего общественного лицемерия, нашей, теперь уж, демократии.
Мы жестоких бесчеловечных людей называем "зверьми", но что звери еще и гуманней человека оказываются - это известно. И не их беда, животных, что у нас в России все слабое, доброе или взыскующее к гуманизму удалят обязательно на живодерню или ж в камеры вивария, умерщвляя так, чтоб не накладно было, делаясь по-звериному глухими к страданиям живого существа подопытной обезьянки, бездомной собачки или гонимой на убой коровы. И не то чудовищно, что есть в России масса и людей бездомных, что и на людях ставят у нас опыты - экономические, что мясо пушечное гонят на убой... Чудовищно, что при всем при том какие-то л ю д и, которых средь нас большинство, остаются уже к человеческим мукам точно также по-звериному глухи. Умерщвляя так, чтоб не накладно было. Вот почему чудовищна наша жизнь.
И потому во всех логичных и во многом справедливых рассуждениях о собственной вине обездоленных в своих бедах есть все же что-то неестественное, а порой и подленькое, если эти рассуждения лишены сострадания к терпящим бедствия людям и уводят подальше от глаз правду о самой людской беде! Да, выбирают правителей по себе, а после безразличны к своей участи, но разве не страшнее равнодушные к участи собственного народа? Да, верят то ли слепо, то ли жадно в обещания, но разве не страшнее те, что кормятся людской верой как упыри да развращают свой народ? Или должно каждому в каждом же подозревать лжеца? Вопли "дайте", "спасите", "сделайте", которыми надрываются обездоленные, то злобно проклиная власть, то взывая жалобно к ней, похожи на помрачение, буйство - так бьются об стену головой, так бьются в падучей... Это не для чистых ушей. В глазах цивилизованных стран сама Россия, то взывающая смиренно к помощи, то оскалившаяся своими ядерными ракетами - это воплощение варварства.
У варваров этих кормящихся больше, чем кормящих, и сама Россия варваром разевает голодный рот, чтоб ее кормили. Но ведь этот голод, и страны и народа - не от варварства, и вопли надоедливые о помощи, что так со стороны безнадежны, порочны, ужасающи - тоже. Все это - тоже несчастье, беда. Кто ж разоряется и доходит до нищеты, до голода по доброй воле? И все эти надоедливые вопли - о помощи в беде. Кормящихся в России больше, чем кормящих, потому что, как это ни чудовищно звучит, бескормица бывает выгодной - чтоб иметь рабсилу посговорчивей да подешевле, чтоб диктовать свои условия павшей стране. Человеку, ясно осознающему, что ему не дано ни единой возможности, чтоб он сам мог изменить к лучшему свою жизнь или ж сам мог себя прокормить, только и остается возопить о помощи к тем, кто наделен и властью, и силой - разве власть не на то и власть, что сосредотачивает в себе всю возможную силу? Но тогда отчего же она не приходит на помощь к слабым и немощным? К ней обращается кормилец - "вот наши нужды", испрашивая не похлебку, а избавления от тягот каких-то, самим же государством на него наложенных, или ж каких-то новых свобод . Хочет, хочет, чтоб было ему как полегче, но ведь для того "полегче", чтоб иметь возможность пахать до седьмого пота и вдоволь себя да других накормить. Но вместо насущной свободы, дающей силу или право, искушают сонмом порабощающих мнимых греховных свобод. Доходи до какой хочешь низости разврата, мни себя свободным, грехи да грешки все прощаются, а вот владеть землей не смей; хода во власть - не мечтай - больше для людей из народа нет; а за то, что совершить может, оступившись, хороший семьянин или глупый подросток - карают без чувства меры и снисхождения как закоренелых преступников. И вот нужда превращается в ту самую безнадежную, порочную, ужасающую н у ж д у, от которой вопит человек, но - остается без помощи. Не получит помощи, потому что слаб, немощен... Потому что бесправен, обязан, наказан... Подвешенная в воздухе махина власти, что маятник, в который раз качнулась в бесчеловечную сторону.
Все в России делается не с первого раза, а со второго... Со второго раза взяли Азов и разбили шведов - да и всегда сначала отступали, сокрушительное терпели поражение, а на втором дыхании вдруг возрождались и давали отпор, откатывая волны нашествий аж до края земли. Ничего не получалось с первого раза, ну ничегошеньки. Даже революций и то у нас две, со второго раза царя-то свергли. За бездумье, спешку, самонадеянность платим за все дважды.
1 2 3 4 5 6 7 8