Дивный флаг! Единственный флаг! Неземной флаг, черт тебя возьми! О-гэ, старый ворчун, герр Грюнитц, подожди, когда дон Сабас вернется на Кенигин- штрассе. Он позволит тебе пасть на колени и дотронуться пальцем до этого флага, О-гэ! ты шнырял по всему миру со своими очками, а его проморгал.
Забыты были неудачи революции, опасности, утраты, боль и обида разгрома. Охваченный всепоглощающей страстью коллекционера, он шагал взад и вперед по маленькой палубе, прижимая свою находку к груди. Он с торжеством поглядывал на восток. Голосом звонким, как труба, он воспевал свое сокровище, словно старый герр Грюнитц мог услышать его в своей затхлой берлоге за океаном.
На "Спасителе" их ждали и встретили радостно. Шлюпка скользнула вдоль борта парохода и остановилась у глубокого выреза, устроенного в борту для погрузки фруктов. Матросы "Спасителя" зацепили шлюпку баграми и подтащили к борту.
Через борт перегнулся капитан Мак-Леод.
- Говорят, сеньор, делу-то крышка...
- Крышка? Какая крышка? - С минуту дон Сабас был в недоумении, с минуту, не больше. - А! Революция. Да! - И он повел плечом, отбрасывая от себя всякие мысли о ней.
Капитану рассказали о побеге и о команде, запертой в трюме.
- Караибы? - сказал он. - Они не причинят нам вреда.
Он спрыгнул в шлюпку, отодвинул скобу, и из трюма стали выползать черномазые потные, но улыбающиеся.
- Эй вы, черненькие! - сказал капитан. - Возьмите свою лодку и валяйте назад, домой.
Он указал на шлюпку, на них и на Коралио. Их лица озарились еще более широкой улыбкой, они закивали и заговорили:
- Да, да!
Дон Сабас, оба офицера и капитан собрались покинуть шлюпку. Дон Сабас отстал от других, взглянул на тело адмирала, раскинувшееся на палубе в ярких отрепьях.
- Pobrecito loco! - сказал он нежно.
Дон Сабас был блистательный космополит, первоклассный знаток и ценитель искусств; но в конце концов по инстинктам и крови он был сын своего народа. Как сказал бы самый простой коралийский крестьянин, так сказал и дон Сабас; без улыбки посмотрел он на адмирала и сказал:
- Бедный несмысленыш!
Нагнувшись, он приподнял мертвого за тощие плечи и подостлал под них свой бесценный, единственный флаг. Потом он снял с себя бриллиантовую звезду - орден Сан-Карлоса и, словно булавкой, скрепил ею концы флага на груди у адмирала.
Потом догнал остальных и встал вместе с ними на палубе "Спасителя". Матросы, державшие шлюпку, оттолкнули ее от борта. Караибы отчалили, натянули паруса, и шлюпка понеслась к берегу.
А коллекция военно-морских флагов, принадлежащая герру Грюнитцу, так и осталась самой полной и первой в мире.
-------------------------------------------------------
1) - Господа, живо! (испан.).
2) - Клянусь богом (испан.).
3) - В романе миссис Шелли "Франкенштейн" (1818)
чудовище, которое некий студент создал из
трупов и наделил жизнью при помощи гальванической
силы, убивает своего создателя,
4) - Хорошо! (испан.).
5) - Житель (испан.).
6) - Дурак (испан.).
7) - Соединенных Штатов (испан.).
8) - Смотрите (испан.).
9) - Конечно, нет! (испан).
* * *
Х
Трилистник и пальма

Однажды в душный безветренный вечер, когда казалось, что Коралио еще ближе придвинулся к раскаленным решеткам ада, пять человек собрались у дверей фотографического заведения Кьоу и Клэнси. Так во всех экзотических, дьявольски жарких местах на земле белые люди сходятся вместе по окончании работ, чтобы, браня и порицая чужое, тем самым закрепить за собою права на великое наследие предков.
Джонни Этвуд лежал на траве, голый, как караиб в жаркое время года, и еле слышно лепетал о холодной воде, которую в таком изобилии дают осененные магнолиями колодцы его родного Дэйлсбурга. Доктору Грэггу, из уважения к его бороде, а также из желания подкупить его, чтобы он не начал делиться своими медицинскими воспоминаниями, был предоставлен гамак, протянутый между дверным косяком и тыквенным деревом. Кьоу вынес на улицу столик с принадлежностями для фотографической ретуши. Он единственный из всех пятерых занимался делом. Горный инженер Бланшар, француз, в белом прохладном полотняном костюме, сидел, словно не замечая жары, и следил сквозь спокойные стекла очков за дымом своей папиросы. Клэнси сидел на ступеньке и курил короткую трубку. Ему хотелось болтать. Остальные так размякли от жары, что являлись идеальными слушателями: ни возражать, ни уйти они не могли.
Клэнси был американцем с ирландским темпераментом и вкусами космополита. Многими профессиями он занимался, но каждой - только короткое время. У него была натура бродяги. Цинкография была лишь небольшим эпизодом его скитальческой жизни. Иногда он соглашался передать своими словами какое-нибудь событие, отметившее его вылазки в мир экзотический и неофициальный. Сегодня, судя по некоторым симптомам, он был склонен кое-что разгласить.
- Элегантная погодка для боя! - начал он. - Это мне напоминает то время, когда я пытался освободить одно государство от убийственного гнета тиранов. Трудная работа: спины не разогнуть, на ладонях мозоли.
- Я и не знал, что вы отдавали свой меч угнетенным народам, - промямлил Этвуд, лежа на траве.
- Да! - сказал Клэнси. - Но мой меч перековали на орало.
- Что же это за страна, которую вы осчастливили своим покровительством? - спросил Бланшар немного свысока.
- Где Камчатка? - отозвался Клэнси без всякой видимой связи с вопросом.
- Где-то в Сибири... у полюса, - неуверенно вымолвил кто-то.
Клэнси удовлетворенно кивнул головой.
- Я так и думал.. Камчатка - это где холодно! Я всегда путаю эти два названия. Гватемала-это где жарко. Я был в Гватемале. На карте вы найдете это место в районе, который называется тропиками. По милости провидения страна лежит на морском берегу, так что составитель географических карт может печатать названия городов прямо в морской воде. Названия длинные, не меньше дюйма, если даже напечатать их мелкими буквами, составлены из разных испанских диалектов и, сколько я понимаю, по той же системе, от которой взорвался "Мэйн" (1). Да, вот в эту страну я и помчался, чтобы в смертном бою поразить ее деспотов, стреляя в них из одноствольной кирки, да еще незаряженной. Не понимаете, конечно? Да, тут кое-что нужно разъяснить.
Это было в Новом Орлеане, утром, в начале июня. Стою я на пристани, смотрю на корабли. Прямо против меня, внизу, вижу, небольшой пароход готов тронуться в путь. Из труб его идет дым, и босяки нагружают его какими-то ящиками. Ящики большие - фута два ширины, фута четыре длины - и как будто довольно тяжелые. Они штабелями лежали на пристани.
От нечего делать я подошел к ним Крышка у одного из них была отбита, я приподнял ее из любопытства и заглянул внутрь Ящик был доверху набит винтовками Винчестера.
"Так, так, - сказал я себе. - Кто-то хочет нарушить закон о нейтралитете Соединенных Штатов Кто-то хочет помочь кому-то оружием Интересно узнать, куда отправляются эти пугачи".
Слышу, сзади кто-то кашляет! Оборачиваюсь. Передо мною кругленький, жирненький, небольшого роста человечек. Личико у него темненькое, костюмчик беленький, а на пальчике брильянт в четыре карата. Замечательный человечек, лучше не надо. В глазах у него вопрос и уважение. Похож на иностранца - не то русский, не то японец, не то житель Архипелагов.
- Тс! - говорит человек шепотом, словно секрет сообщает. - Не будет ли сеньор такой любезный, не согласится ли он с уважением отнестись к той тайне, которую ему случайно удалось подсмотреть, - чтоб люди на пароходе не узнали о ней? Сеньор будет джентльменом, он не скажет никому ни слова.
- Мусью, - сказал я (потому что он казался мне вроде француза), - позвольте принести вам уверение, что вашей тайны не узнает никто Джеймс Клэнси не такой человек. К этому разрешите добавить: вив ля либерте - да здравствует свобода! Я, Джеймс Клэнси, всегда был врагом всех существующих властей и правительств.
- Сеньор очень карош! - говорит человечек, улыбаясь в черные усы. - Не пожелает ли сеньор подняться на корабль и выпить стаканчик вина?
Так как я - Джеймс Клэнси, то не прошло и минуты, как я уже сидел вместе с этим заграничным мусью в каюте парохода за столиком, а на столике стояла бутылка. Я слышал, как грохотали ящики, которые швыряли в трюм. По моему расчету, во всех этих ящиках было никак не меньше двух тысяч винтовок. Выпили мы бутылочку, появилась другая. Дать Джеймсу Клэнси бутылку вина - все равно что спровоцировать восстание. Я много слышал о революциях в тропических странах, и мне захотелось приложить к ним руку.
- Что, мусью, - спросил я, подмигивая, - вы немного хотите расшевелить вашу родину, а?
- Да, да! - закричал человечек, ударяя кулаком по столу. - Произойдут большие перемены! Довольно дурачить народ обещаниями! Пора, наконец, взяться за дело. Предстоит большая работа! Наши силы двинутся в столицу. Caramba!
- Правильно, - говорю я, пьянея от восторга, а также от вина. - Другими словами, вив ля либерте, как я уже сказал. Пусть древний трилистник... то есть банановая лоза и пряничное дерево, или какая ни на есть эмблема вашей угнетенной страны, цветет и не вянет вовеки.
- Весьма благодарен, - говорит человечек, - за ваши братские чувства. Больше всего нашему делу нужны сильные и смелые работники. О, если бы найти тысячу сильных, благородных людей, которые помогли бы генералу де Вега покрыть нашу родину славой и честью. Но трудно, о, как трудно завербовать таких людей для работы.
- Слушайте, мусью, - кричу я, хватая его за руку, - я не знаю, где находится ваша страна, но сердце у меня обливается кровью, так горячо я люблю ее. Сердце Джеймса Клэнси никогда не было глухо к страданиям угнетенных народов. Мы все, вся наша семья, флибустьеры по рождению и иностранцы по ремеслу. Если вам нужны руки Джеймса Клэнси и его кровь, чтобы свергнуть ярмо тирана, я в вашем распоряжении, я ваш.
Генерал де Вега был в восторге, что заручился моим сочувствием к своей конспирации и политическим трудностям. Он попробовал обнять меня через стол, но ему помешали его толстое брюхо и вино, которое раньше было в бутылках. Таким образом я стал флибустьером. Генерал сказал мне, что его родину зовут Гватемала, что это самое великое государство, какое когда-либо омывал океан. В глазах у него были слезы, и время от времени он повторял:
- А, сильные, здоровые, смелые люди! Вот что нужно моей родине!
Потом этот генерал де Вега, как он себя называл, принес мне бумагу и попросил подписать ее. Я подписал и сделал замечательный росчерк с чудесной завитушкой.
- Деньги за проезд, - деловито сказал генерал, - будут вычтены из вашего жалованья.
- Ничего подобного! - сказал я не без гордости. - За проезд я плачу сам.
Сто восемьдесят долларов хранилось у меня во внутреннем кармане. Я был не то, что другие флибустьеры: флибустьерил не ради еды и штанов.
Пароход должен был отойти через два часа. Я сошел на берег, чтобы купить себе кое-что необходимое. Вернувшись, я с гордостью показал свою покупку генералу: легкое меховое пальто, валенки, шапку с наушниками, изящные рукавицы! обшитые пухом, и шерстяной шарф.
- Caramba! - воскликнул генерал. - Можно ли в таком костюме ехать в тропики!
Потом этот хитрец смеется, зовет капитана, капитан комиссара, комиссар зовет по трубке механика, и вся шайка толпится у моей каюты и хохочет.
Я задумываюсь на минуту и с серьезным видом прошу генерала сказать мне еще раз, как зовется та страна, куда мы едем. Он говорит: "Гватемала" - и я вижу тогда, что в голове у меня была другая: Камчатка. С тех пор мне трудно отделить эти нации - так у меня спутались их названия, климаты и географическое положение.
Я заплатил за проезд двадцать четыре доллара - еду в каюте первого класса, столуюсь с офицерами. На нижней палубе пассажиры второклассные. Люди-человек сорок какие-то итальяшки, не знаю. И к чему их столько и куда они едут?
Ну, хорошо. Ехали мы три дня и причалили, наконец, к Гватемале. Это синяя страна, а не желтая, как ее малюют на географических картах. Вышли мы на берег. Там стоял городишко. Нас ожидал поезд, несколько вагонов на кривых, расшатанных рельсах. Ящики перенесли на берег и погрузили в вагоны. Потом в вагоны набились итальяшки, я вместе с генералом сел в первый. Да, мы с генералом де Вега были во главе революции! Приморский городишко остался позади. Поезд шел так быстро, как полисмен на склоку. Пейзаж вокруг был такой, какой можно увидеть только в учебниках географии. За семь часов мы сделали сорок миль, и поезд остановился. Рельсы кончились. Мы приехали в какой-то лагерь, гнусный, болотистый, мокрый. Запустение и меланхолия. Впереди рубили просеку и вели земляные работы. "Здесь, - говорю я себе, - романтическое убежище революционеров, здесь Джеймс Клэнси, как доблестный ирландец, представитель высшей расы и потомок фениев, отдаст свою душу борьбе за свободу".
Из вагона вынули ящики и стали сбивать с них крышки. Из первого же ящика генерал де Вега вынул винтовки Винчестера и стал раздавать их отряду каких-то омерзительных солдат. Другие ящики тоже открыли, и - верьте мне или не верьте, черт возьми, - ни одного ружья в них не оказалось. Все ящики были набиты лопатами и кирками.
И вот, провалиться бы этим тропикам, гордый Клэнси и презренные итальяшки - все получают либо кирку, либо лопату, и всех гонят работать на этой поганой железной дороге. Да, вот для чего ехали сюда макаронники, вот какую бумагу подписал Флибустьер Джеймс Клэнси, подписал, не зная, не догадываясь. После я разведал, в чем дело. Оказывается, для работ по проведению железной дороги трудно было найти рабочую силу. Местные жители слишком умны и ленивы. Да и зачем им работать? Стоит им протянуть одну руку, и в руке у них окажется самый дорогой, самый изысканный плод, какой только есть на земле; стоит им протянуть другую - и они заснут хоть на неделю, не боясь, что в семь часов утра их разбудит фабричный гудок или что сейчас к ним войдет сборщик квартирной платы. Поневоле приходится отправляться в Соединенные Штаты и обманом завлекать рабочих. Обычно привезенный землекоп умирает через два-три месяца - от гнилой, перезрелой воды и необузданного тропического пейзажа. Поэтому, нанимая людей, их заставляли подписывать контракты на год и ставили над ними вооруженных часовых, чтобы они не вздумали дать стрекача.
Вот так-то меня обманули тропики, а всему виною наследственный порок - любил совать нос во всякие беспорядки.
Мне вручили кирку, и я взял ее с намерением тут же взбунтоваться, но неподалеку были часовые с винчестерами, и я пришел к заключению, что лучшая черта флибустьера скромность и умение промолчать, когда следует. В нашей партии было около ста рабочих, и нам приказали двинуться в путь. Я вышел из рядов и подошел к генералу де Вега, который курил сигару и с важностью и удовольствием смотрел по сторонам. Он улыбнулся мне вежливой сатанинской улыбкой.
- В Гватемале, - говорит он, - есть много работы для сильных, рослых людей. Да. Тридцать долларов в месяц. Деньги не маленькие. Да, да. Вы человек сильный и смелый. Теперь уж мы скоро достроим эту железную дорогу. До самой столицы. А сейчас ступайте работать.
Adios, сильный человек!
- Мусью, - говорю я, - скажите мне, бедному ирландцу, одно. Когда я впервые взошел на этот ваш тараканий корабль и дышал свободными революционными чувствами в ваше кислое вино, думали ли вы, что я воспеваю свободу лишь для того, чтобы долбить киркой вашу гнусную железную дорогу? И когда вы отвечали мне патриотическими возгласами, восхваляя усыпанную звездами борьбу за свободу, замышляли ли вы и тогда принизить меня до уровня этих скованных цепями итальяшек, корчующих пни в вашей низкой и подлой стране?
Человечек выпятил свой круглый живот и начал смеяться. Да, он долго смеялся, а я, Клэнси, я стоял и ждал.
- Смешные люди! - закричал он, наконец. - Вы смешите меня до смерти, ей-богу. Я говорил вам одно: трудно найти сильных и смелых людей для работы в моей стране. Революция? Разве я говорил о р-р-революции? Ни одного слова. Я говорил: сильные, рослые люди нужны в Гватемале. Так. Я не виноват, что вы ошиблись. Вы заглянули в один-единственный ящик с винтовками для часовых, и вы подумали, что винтовки во всех. Нет, это не так, вы ошиблись. Гватемала не воюет ни с кем. Но работа? О да. Тридцать долларов в месяц. Возьмите же кирку и ступайте работать для свободы и процветания Гватемалы. Ступайте работать. Вас ждут часовые.
- Ты жирный коричневый пудель, - сказал я спокойно, хотя в душе у меня было негодование и тоска. - Это тебе даром не пройдет. Дай только мне собраться с мыслями, и я найду для тебя отличный ответ.
Начальник приказывает приниматься за работу. Я шагаю вместе с итальяшками и слышу, как почтенный патриот и мошенник, весело смеется.
Грустно думать, что восемь недель я проводил железную дорогу для этой непотребной страны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22