Йоозеп попытался было завязать с гостями разговор, но они сидели такие подавленные и хмурые, что из беседы ничего не вышло. Однако надежды Йоозепа, рассчитывавшего, что братья уедут еще до возвращения хозяина, не оправдались. Хозяин к полуночи вернулся домой. Девушки уже улеглись спать. Гостям из Вилъяпдимаа Йоозеп устроил постель на сеновале, над хлевом. Как только хозяин вошел в комнату, Йоозеп тотчас же исчез.
Немало удивился хозяин Липувере, неожиданно застав у себя в доме родственников, но он изумился еще больше, когда увидел их злые, надутые лица.
— Сыночки дорогие, да что это с вами такое? — воскликнул старик; язык его слегка заплетался, так как в гостях у мельника он слишком усердно прикладывался к рюмочке.— Уж не побили ли вас где-нибудь — такие вы разобиженные?
— Побить не побили, а обмануть обманули,— буркнул Энн.
— Кто же вас обманул?
— Дядюшка это лучше всех должен знать.
— Я? Да откуда же мне знать?
— Вот как? — язвительно усмехнулся Энн.— Тыг значит, сноих дочек не знаешь?
— Почему не знаю? — пролепетал хозяин.— Здоровые, смышленые девки... а то разве нет?
— Куда какие здоровые и смышленые! — передразнил его Яак и разразился горьким смехом.
Дядюшка поглядывал то на одного, то на другого. Он не понимал их сердитых взглядов и насмешливого тона.
— Я еще раз спрашиваю, ребятки, что у вас за беда стряслась? Может, девушки с вами были неласковы, или, может, вы между собой из-за них поссорились? Не будьте вы мальчишками! Обе дочки у меня славные, пригожие; сговоритесь между собой, да и уступите один другому. Энн, ты должен был Леэну получить — ты старший брат, и Леэна у меня старшая дочь. А ты хотел бы жениться на Мийне?
— Ни на той, ни на другой,— пробормотал Энн. Дядюшка вытаращил глаза и разинул рот.
— Что? Ни на той, ни на другой? Неужели Яак обеих хочет себе взять?
— Ни ту, ни другую! — проворчал и Яак.
Вот чертовщина! Старик был совсем сбит с толку. Что все это значит? Как? Его пригожие дочки па весь приход славятся, они и разумницы и работящие, на них все парни заглядываются — и вдруг эти женихи посмели пренебречь Липувере Леэной и Мийной? Рехнулись они, что ли?
— Смею ли спросить, что означают ваши странные речи? — начал дядюшка, побагровев от гнева.— Если вы моих дочек уже видели и с ними говорили, я могу только считать, что дело слажено. У вас отец с матерью, и я, мы всегда этого желали. Говорите — как мне понимать вашу болтовню? Вы что, издеваться вздумали над старым человеком?
— Ты, дядя, думаешь — перед тобой подпаски и ты можешь их своими дочками как угодно дурачить? — крикнул Энн, окончательно выходя из себя.— Говорю тебе: твоих дочек и последний нищий не возьмет, не то что мы— самые богатые женихи во всем Вильяндимаа! Ты хотел нас со своими дочками объегорить, как мальчишек каких-нибудь,— не тут-то было, мы люди с головой!
Липуверский старик занес кулак.
— Свистуны вы, мошенники, как вы смеете моих детей так позорить! Погодите, я вам, негодяям, покажу!
У старика в голове шумело, поэтому он и не знал границ в своем яростном гневе. Он напал па Эныа с кулаками. Но тот без труда оттолкнул старика.
— Дядя, ты пьян,— произнес Энн презригельнс— Иначе ты не защищал бы так рьяно своих калековатых дочек.
— Мои дочки — калеки? — рявкнул дядюшка.— Это еще что за гнусный поклеп! Вой из моего дома, мерзавцы! И больше не показывайтесь мне на глаза!
— Одна дура и глухая, другая хромоногая и слепая!— крикнул Яак, раздраженный руганью дядюшки.
— Дура и глухая? Хромоногая и слепая?.. Ох, дайте мне дубину, дайте кнут хороший! Я вам покажу, как порядочные люди платят за клевету на своих детей! Я вам последний раз говорю: вон из моего дома! Если вы через полчаса не уберетесь с моей земли, я вас велю связать и в кутузку посадить!
— Мы и сами уйдем, да еще и бога будем благодарить, что избавились от калек! — бросил Яак и потащил рассвирепевшего Энна лызрям.
Хозяин Липувере еще долго бушевал в полном одиночестве, кричал, бранился, сыпал проклятиями, пока, утомившись, не заснул, сидя на стуле. Дочери перетащили его в постель.
Во дворе Энн и Яак стали совещаться, что теперь делать. Энну хотелось бы сейчас же запрячь лошадь и отправиться в обратный путь, но Яак после дороги и выпитого в трактире пива чувствовал себя таким усталым и сонным, что стал возражать брату.
— Ты же знаешь, как мы загнали моего бедного жеребца, ему надо бы еще хоть часок-другой отдохнуть,— сказал Яак.— Кроме того, старик сегодня пьян и сам не знает, что говорит. Может, завтра утром будет разговаривать по-другому. Мы ведь отцу и заикнуться не посмеем, что так страшно рассорились с дядюшкой. Утром докажем ему по-хорошему, что мы к его калекам дочерям никак свататься не можем. Он и сам должен понять. Заберемся-ка лучше на сеновал и отдохнем немного. Куда в полночь поедешь! Еще чего доброго кто-нибудь нас за воров примет и задержит: мы ведь здесь чужие и одежда на нас не такая, как у здешних. А если хочешь, уедем чуть свет. Завтра воскресенье, старик рано не встанет. Если думаешь, что так будет лучше,— незачем с ним и встречаться; но поспать немножко надо.
Энн уступил брату, и они взобрались на сеновал. Братья решили, когда проснутся, еще посоветоваться — говорить им перед отъездом с дядюшкой или нет. Йоозеп, стоя во дворе, с досадой слушал этот разговор; гости в темноте не замечали пария. Йоозеп предпочел бы, чтобы они сейчас же уехали. Но у пего было задумано и другое. Он надеялся все же избавиться от мульков раньше, чем встанет хозяин и вся комедия раскроется. Йоозеп побежал в соседнюю усадьбу Кярье за Юхаиом и вскоре вернулся с ним.
— Йоозеп, Йоозеп! — раздался вдруг голос Энна.— Ты тоже здесь, на сеновале, будешь спать?
Йоозеп ответил снизу:
— Нет, я сплю в амбаре!
— Послушай, сделай одолжение, разбуди нас перед рассветом и запряги нам лошадь — на чай получишь.
— Ладно! — ответил Йоозеп.
А сам отправился с Юханом в ам^рр. Примерно через час, когда с чердака донесся возвестивший о том, что мульки заснули, Йоозеп выСрался из амбара и быстро, без шума запряг их лошадь. Потом опять шмыгнул в амбар. Прошло еще с полчаса, и во дворе появились Йоозеп и Юхан. На них были теперь причудливые одеяния призраков: на плечах белые простыни, на лицах — черные клочки материи с дырками для носа, глаз и рта, а на головах — рога, скрученные из соломы. На сеновал можно было попасть с двух сторон — снаружи, через дверцу, и изнутри через люк в потолке хлева. Йоозеп и Юхан потихоньку забрались через люк па сеновал, где громко храпели два братца. У Юхана в руках была жестяная коробка, в которой тлели горящие угли. Парни взяли в зубы по угольку. Затем Йоозеп дернул за ногу Этта, а Юхан — Яака. Спящие замычали и зашевелились. Йоозеп нашел под соломой грабли и слегка провел ими мулькам по голове. Оба проснулись и открыли глаза.
Верили ли вообще Эпп и Яак в привидения — неизвестно, но сейчас они испугались так, как только может перепугаться человек, спросонья увидевший перед собой какие-то страшные фигуры. Мульки вскочили с быстротой молнии и бросились бежать.
Энну посчастливилось сразу найти наружную дверцу, и он с шумом скатился по лестнице, так что кости затрещали. Но с толстым Яаком, беднягой, приключилось несчастье. В темноте он случайно побежал к люку в потолке над хлевом. В этот люк Яак и провалился. Но это еще не все. Как раз иод люком случайно оказалась одна из хуторских лошадей; она, как видно чего-то испугавшись, сорвалась с привязи. Яак плюхнулся прямо на спину лошади. Она в испуге подпрыгнула, шарахнулась в одну, в другую сторону и наконец стрелой вылетела из хлева — Йоозеп и Юхан, видимо, случайно забыли его закрыть. Бедный Яак вцепился в гриву и руками и зубами, так как норовистый конь то вставал па дыбы, то бил задом.
— Ну, теперь мигом эти тряпки долой! Запрячем их под солому! — шепнул Йоозеп Юхану. И парни тотчас же превратились из призраков в обыкновенных людей. Коробочку с углями Юхан сунул в карман.
Спустившись с сеновала, Йоозеп (Юхану он велел отправляться домой) увидел забавную картину: лошадь вскачь носилась по двору, Яак лежал у нее на спине распластавшись, точно обезьяна. При виде этого у хитрого батрака мелькнула новая мысль. «Будь что будет — попробую еще одну, последнюю штуку проделать»,—- подумал он и побежал в дом. Здесь он принялся трясти хозяина, спавшего на кровати. Тот все никак не мог проснуться
— Хозяин, хозяин! На дворе конокрады! — крикнул Йоозеп.
Это помогло. Липуверский старик ничего на свете так не боялся, как кражи лошадей. При слове «конокрад» он бы и мертвый пробудился. Йоозеп поднял его с постели и вывел на двор. Старик протер глаза, и так как уже начинало светать, он с ужасом разглядел, что происходит во дворе. Лошадь все еще носилась по кругу, таща Яака на спине.
— Ох, дьявол! — закричал липуверский хозяин; мозги его все еще были слегка затуманены винными парами.— Голову даю на отсечение: этот вор — мой собственный племянник Яак!
— Верно, он самый, теперь и я вижу,— подтвердил Йоозеп.— И что это ему вздумалось ночью на нашей лошади кататься?
— Украсть хочет нашу лошадь, чего ж еще! — злобно воскликнул хозяин.— Кто бы мог подумать, что среди моей родни есть такие жулики! Ух, стервецы! Сперва моих дочерей охаяли, потом воровать пошли! У родного дяди хотят коня увести! Вон у самих уже лошадь запряжена, хотели сразу же удрать! По он, мошенник, не знал, что наш мерин чужих не терпит: вывел его чужой человек из конюшни, сел па пего — тут он и понес... Йоозеп, поймай коня, потом запрем воров куда-нибудь и пошлем за старостой. А где же второй негодяй?
Энн в первом порыве страха укрылся в амбаре, дверь которого Йоозеп и Юхан оставили открытой. Тут он в темноте опрокинул несколько туесков с маслом и крынок с молоком. На шею ему свалилась кадушка с простоквашей, и белая кашица потекла по груди, животу и ногам.
— Господи помилуй! — завопил хозяин Липувере.— А этот, видно, хотел амбар обчистить! Час от часу не легче! Погодите же, мошнники, я вас сейчас проучу!
Он начал искать дубину. Йоозеп схватил его за руку.
— Хозяин, опомнись, не поднимай шум! — сказал он внушительно.— Ну подумай, начнешь ты их бить или отдашь под суд — какой это будет позор для тебя самого, твоего дома и всей родни! Вся деревня над тобой насмехаться и потешаться станет. Ничего еще не украдено, ничего не пропало, никто не знает, что тут стряслось. Вели им отправляться восвояси — вот и все, это самое лучшее.
Старик на свежем воздухе почти уже отрезвел и понял, что Йоозеп прав.
— Ладно, так и быть,— сказал он.— Иди поймай лошадь!
Лошадь поймали. Мерин уже устал от бешеной скачки и дрожа остановился у изгороди. Ошалевший Яак сполз на землю, как куль муки. Энн, ругаясь про себя, чистил свою одежду.
Пока Йоозеп отводил лошадь в конюшню и разыскивал шапки мульков, липуверскии хозяин прочел СВОИМ беспутным племянникам суровую обличительную проповедь.
— А теперь убирайтесь вон и радуйтесь, что так дешево отделались! — воскликнул он под конец.— Вы опозорили мой дом — больше мне и на глаза не показывайтесь!
Молодые мульки попытались что-то объяснять, о чем-то спрашивать, но старик прогремел им в ответ такое гневное «молчать!», что те сочли за лучшее вскочить в повозку и уехать.
А сердце Йоозепа ликовало. Соперники-мульки потерпели поражение. Бесспорно, этой ловко разыгранной комедией они были наказаны сверх меры, и Йоозепу хотелось бы когда-нибудь попросить у них прощения; но ведь проделка эта была совершена ради любви, а ее власти никто противиться не в силах. Теперь только бы добиться окончательной победы!
И победа пришла. Липуверскии старик был так рассержен на племянников, его любви к мулькам был нанесен такой удар, что он в конце концов уступил и обещал отдать Мийну за Йоозепа и Леэну за Юхана. У старика не было большой охоты второй раз жениться, и он пришел к мысли, что было бы хорошо, кабы младшая дочь осталась в отцовской усадьбе и Йоозеп, дельный, работящий батрак, удостоился чести стать в Липувере зятем, принятым в дом. Да и дочку Леэну не за какого-нибудь бобыля отдавали: Юхан должен был вскоре заменить старика отца и сам стать хозяином.
Лишь когда миновали все опасности, угрожавшие со стороны Вильяндимаа, влюбленные признались липуверскому старику, какую смелую шутку они сыграли, чтобы отпугнуть его племянников. Старик сперва бранился и кипятился порядком, но что поделаешь, если пастор уже объявил с кафедры имена обеих обрученных пар! Смирясь да помалкивай — и все тут.

МОЙ ЯМЩИК
В свое время не менее трех раз в году — на пасху, на троицу и на рождество — мне приходилось ездить на почтовых лошадях с одной станции Балтийской железной дороги за несколько десятков верст, в сторону Финского залива. Два или даже три раза подряд мне попадался один и тот же возница; потом я и сам стал просить смотрителя станции посылать со мной этого ямщика, и мое желание любезно исполняли, если случалось, что Хиндрек дома, свободен и может со мной поехать.
Мы с ним стали приятелями. Я не из тех обитателей Прибалтики, которые считают, что вступать в длинные разговоры с простолюдинами неприлично и унизительно для сословного достоинства, так что беседы с ямщиком помогали мне коротать мои скучные поездки. Мне нравилось слушать Хиндрека. Разговаривать с ним было истинное удовольствие. Всякое дело надо делать с толком, со вкусом, чтобы и тебе и другим было приятно; даже надевать сапоги, даже сморкаться надо с толком и вкусом. В речах Хиндрека я и замечал такое. Он вовсе не был болтлив, говорил мало, но если уж, бывало, что скажет, то скажет метко — не в бровь, а в глаз.
«Мой ямщик, как я привык его называть, был однорукий. Пожалуй, это увечье и заставило меня заинтересоваться Хиндреком, и с течением времени интерес этот не ослабел. В первую же поездку я был удивлен той ловкостью, тем, казалось, не знающим преград проворством, с каким Хиндрек действовал одной рукой, выполняя работы, для которых другим иной раз и двух рук не хватает. Он так привык и приспособился обходиться одной рукой, что, как видно, о второй и забыл. Когда требовалось, он вместо второй руки помогал себе зубами, подбородком, грудью, ногами. Он сам запрягал, сам правил четверкой лошадей своей единственной, к тому же левой, рукой, короче говоря — делал все, что делают двурукие люди, и даже больше того. Правый рукав, пустой по самое плечо, у него всегда был заткнут за пояс. Как только рукав выдергивался и начинал болтаться, левая рука снова заправляла его за ремень.
Я не знал, какое несчастье оставило Хиндрека без руки, и однажды спросил его, но из ответа заключил, что Хиндреку было бы неприятно более подробно говорить об этом.
— На мельнице раздавило,— пробормотал он. Еще когда мальчишкой был...-— Он стал погонять лошадей и перевел разговор на другое.
С тех пор прошло больше года, и вот однажды весенним вечером я снова ехал с Хиндреком но знакомой дороге. Не знаю, как это случилось, но у меня с языка опять сорвался тот же вопрос: я спросил Хиндрека, как он потерял руку. К моему изумлению, ямщик на этот раз ответил:
— Был па охоте, ружье разорвало, потом огонь от раны пошел...
Надоело ли ему повторять одно и то же всем, кто ни спрашивал, были ли у него основания скрывать истинную причину своего увечья,— об этом я мог строить какие угодно предположения. Но мною овладело любопытство, и я сказал ему дружески:
— Послушай-ка, приятель, ты врешь! То у тебя на мельнице руку раздавило, то вдруг ружьем разорвало. Признайся, когда соврал,— тогда или теперь? Или, может, оба раза?
— А разве я когда-нибудь про мельницу говорил?
— Ты еще спрашиваешь! Не годится старому знакомому этак зубы заговаривать.
Хиндрек кашлянул, прикрикнул на лошадей, хлестнул кнутом и заерзал на козлах. Поглядев на него сбоку, я увидел на его лице смущенную, растерянную улыбку. Но он не произнес ни слова.
Вечер был тихий, чудесный. В воздухе струилось нечто такое, что наполняло грудь ощущением жизненной силы, радостью, сладострастием. Солнце только что зашло, небосвод был залит пламенным заревом, и душистый ветерок, долетавший на опушку леса с усеянных цветами лугов, ласкал нам щеки, точно мягкая, как шелк, невидимая русалочья рука. Мы оба были в таком настроении, когда человеком владеет сокровенное, необъяснимое, безотчетное ощущение счастья.
Вдруг меня осенила хорошая мысль, какие иногда приходят в голову при таком состоянии духа. В моем дорожном саквояже лежала бутылка отличного хереса. Была там и рюмка. Так насладимся же этим вечером со всей остротой чувств, вдохнем живительный воздух полной грудью! Быть может, развяжется язык у моего молчаливого спутника. Вскоре вино уже искрилось в рюмке, начинать надо было Хиндреку. Из вежливости он сперва отказывался, но потом наконец остановил лошадей, сунул вожжи между колен и протянул свою огрубевшую, загорелую руку.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги ''


1 2 3