Потом Кириле дал всем понять, что уже поздно и ему пора закрывать. Сидящие за столом вначале не обратили внимания на его слова, но затем по одному стали подниматься из-за стола и постепенно разошлись.
МАРИ
Как только Мари пришла в больницу, ей сказали, чтобы она зашла к директору.
Мари поднялась на второй этаж и приоткрыла дверь кабинета.
— Можно?
Директор кивнул.
— Садитесь! — сказал он Мари.
Мари продолжала стоять.
— Нам необходимо серьезно поговорить о вашем поведении,—- сказал он,— весьма серьезно.
— В чем я провинилась? — спросила его Мари.
Она вся напряглась, чувствуя, что сейчас услышит что-то неприятное.
— Я в своем учреждении беспорядка не потерплю,— сказал директор. Он говорил быстро, как бы стараясь сразу высказать все.— Наша больница — образец для всего района!
— Да, но...
— Мне очень жаль, но я обязан сказать, что ваше поведение далее нетерпимо.
— Какое поведение?
— Вы прекрасно знаете, какое!
— Я не знаю.
— Мне больше нечего добавить!
— Да, но...
Директор стоял у окна, он избегал взгляда Мари и стучал пальцем по стеклу. Затем он повернулся, рассерженный, что Мари не догадывается о том, как трудно ему говорить с ней об этом, сурово произнес:
— Да, да!..— Этим он словно поставил точку.
Мари не двигалась с места и только беспомощно улыбалась. Она не верила, что все происходящее было явью, и словно ждала, что директор улыбнется ей и скажет, что он пошутил.
— А кроме того,— сказал директор,— кроме того...
Он не закончил фразы, вынул папиросу и закурил. Потом сел за стол, бросил папиросу в пепельницу и выдвинул ящик стола. Пошарив рукой среди бумаг, он выбрал из них одну и сказал:
— Я получил письмо...— И подал листок Мари.
Мари не сделала ни шагу, чтобы взять письмо.
— Это от жены Мито, вот прочтите.
— Не хочу! — Мари резко вскинула руку, словно защищаясь.— Не хочу!
— Читайте, читайте!
Мари, побледнев, смотрела на директора. Он опустил руку с письмом, снова взял в рот потухшую папиросу и зажег спичку. Мари теперь видела только зажженную спичку и ничего больше. Пламя постепенно разгоралось и увеличивалось...
— Скажите, что мне делать? — сказал директор.— У Мито жена и дети, что же будет с ними? Допустим, что вы любите его, но ведь и они же его любят? Мы не можем быть ни на чьей стороне. Тут главное — закон! Как мне поступить? Как вы мне подскажете, так я и поступлю.
Мари молча повернулась и вышла из кабинета.
В эту ночь Мито пришел к Мари, но она ему не отворила. Он долго стучал, звал, шептал ей что-то, но она его не впустила.
Прислонившись к дверям, Мари плакала.
Не открыла она ему и на другую ночь. Тогда Мито подстерег ее на улице, но она не остановилась, не стала говорить с ним и убежала.
Так прошла неделя, за ней вторая...
В один из воскресных дней случилось то, чего никто не ожидал. В этот день шел дождь. На базаре между рядами стояли большие лужи. В конце базара торговали вином. Там-то и расположился Мито с дружками-шоферами. Укрывшись под навесом от дождя, они сидели на прилавке, пили из банок вино. На мокром обрывке газеты лежали соленые помидоры и хлеб. В это время показалась Мари. Осторожно обойдя лужу, она остановилась там, где продавали зелень. В одной руке она держала полную сумку, в другой зонтик. Войдя под навес, она сложила зонтик и начала выбирать зелень. Мито был уже пьян. Спрыгнув с прилавка, он зашатался и ухватился за столб. Немного постояв и поглядев на Мари мутным взглядом, он обернулся к товарищам и сказал, что скоро вернется.
Мари покупала зелень, зонтик и сумку она положила возле вороха зелени.
— Разве такую зелень надо выбирать? — обиженно проговорил продавец.— Вы же видите — вся зелень свежая, стебелек к стебельку!
— Вижу,— отозвалась Мари,— потому и покупаю.
— Я для того говорю, дочка, чтоб ты под дождем не мокла,
Мари взглянула на продавца. Это был высокий крестьянин с белой бородой. В руках он держал трубку с длинным мундштуком. Одет он был в старую шинель, на лацкане чернела траурная ленточка с фотографией молодой женщины, Мари открыла сумку и обратилась к продавцу:
— Ну тогда вы сами дайте мне пучок лука.
Старик улыбнулся:
Выбирай сама, дочка, я тебе не мешаю!
Он положил лук ей в сумку. Мари протянула старику деньги, раскрыла зонтик и ушла.
Мито догнал Мари, схватил ее за локоть и повернул к себе:
— Здравствуй, Мари! — беззаботным тоном обратился он к ней.
— Здравствуй! — холодно ответила Мари.
— Куда это ты пропала, разве так можно? — Мито улыбался и старался ухватить папиросу из открытой коробки. Папиросы сыпались в лужу. Так он и рассыпал всю коробку, не взяв ни одной штуки. Затем он швырнул' коробку в сторону.— Показал бы я тому, кто их укладывал, эти чертовы папиросы! — выругался он.
Мари было ужасно стыдно. Ей казалось, что на них смотрит весь базар. Она не могла сдвинуться с места. Она видела, как Мито шарил в коробке, и делала вид, что ей очень интересно, вытащит он папиросу или нет, на после того, когда он вышвырнул коробку, Мари сказала ему:
Я должна идти,
— Идти? Куда?
— Я спешу.
— Спешишь, ах, ты спешишь?
— Да, спешу.
— Значит, спешишь?
— Я ухожу, до свидания,
— Подожди! — Мито подошел к ней- совсем близко, заглянул в глаза и сказал:— Значит, ты ничего не помнишь, значит, ты спешишь? — Затем, выхватив из сумки Мари луковицу, он взмахнул ею в воздухе.»- Значит, бежишь? Убегаешь?
Зеленый свежий стебель блестел, как лезвие ножа.
Мари попятилась назад. Мито наступал на нее, цедя сквозь зубы:
— Ты все забыла? Все?
Мари показалось, что не только люди, но и все окружающее, навострив уши, приготовилось слушать их.
— Нет,— закричала Мари,— не говори этого!
Она едва удержалась, чтобы не прикрыть ему рот рукой.
— Не говорить? Значит, не говорить?!
— Замолчи! — снова закричала Мари, пытаясь убежать, но Мито схватил ее за руку и остановил.— Оставь меня,— Мари почти плакала.— Пусти!
— Отпустить, да? Хорошо...
Он крепко держал ее за плечи, тряс изо всех сил и кричал:
— Уходишь, да? Уходишь? Уходи! Уходи!
Мари уронила сумку и зонтик. Красная хурма покатилась по земле.
Внезапно Мито отпустил ее, и Мари, не устояв на ногах, опустилась на колени и затем упала вперед, в лужу. Это все произошло так неожиданно, что никто не успел ей помочь.
Мито вдруг отрезвел и протер глаза, как бы очищая от присохшей к ним грязи. Он бессмысленно огляделся по сторонам, махнул рукой и ушел.
Не пройдя и десяти шагов, он снова обернулся, хотел что-то сказать, но не смог,
Леван обо всем узнал поздно. Он был удивлен и не хотел верить. Возвращаясь домой, он зашел к Мари. Мари сидела в полутемной комнате за столом. Леван присел на стул рядом. Он молчал, молчала и Мари. Так они долго сидели молча. Леван взял руку Мари, чтобы она почувствовала, что он с ней. Рука у Мари была безжизненная, слабая. И вдруг Левану захотелось открыть дверь и показать всему городу, что он вместе с Мари, потому что жалеет ее.
— Никто не живет на звездах,— начал он тихим, дрогнувшим голосом.— Никто! Жизнь существует только на земле, только здесь можно дышать. И ничего не поделаешь, за это приходится дорого платить. Вот ты хорошая девушка, любишь мечтать, а мечты похожи на полет. А разве тот, кто летает, не должен помнить, как больно падать на землю. Мари, раньше и я думал, что на земле существует только день, потому что ночью я спал безмятежным сном. Но потом я увидел и ночь. Это когда мы не видим, как смеются и плачут другие, когда мы становимся жестокими. Но жизнь, и днем и ночью, существует только на земле. Не плачь, не надо, никто не живет на звездах...
Но Мари не плакала, широко раскрытыми потухшими глазами она смотрела куда-то вдаль.
Леван сам не знал, зачем он говорит ей все это. Разве его слова могли утешить Мари?
Ночью он написал обо всем Элисо. Элисо приехала через три дня. Она почему-то все время деланно улыбалась.
— Что случилось? — спрашивал ее Леван.— Что с тобой?
— Ничего... Ничего...
Они сидели в комнате Левана. На дворе шел дождь.
Вдруг прогрохотал поезд, он встряхнул домик и заглушил шум дождя.
— И ты уверяешь меня, что в этом аду ты хорошо поработал и что-то написал? — проговорила Элисо.
Наутро Леван перебрался в гостиницу. Потом Элисо попыталась увезти его в Тбилиси, но тут уж Леван не уступил:
— Я, между прочим, сюда приехал по делу!
Элисо уехала.
НЕДЕЛЮ СПУСТЯ
Когда Леван вошел в палату, Мари отвернулась к стенке. Леван молча сел у кровати. Он сидел и ничего не говорил. Да и что он мог сказать! Он смотрел на распущенные волосы, на похудевшую шею с пульсирующей голубой жилкой. Плечи Мари задрожали, и он понял, что она плачет. Понял, что Мари стыдится его. То, что с ней случилось, так было непохоже на все, о чем они говорили и мечтали. Но почему же бывает, что человек стыдится своего несчастья? Может, потому, что в этом мире он чувствует себя одиноким и боится, что его никто не поймет?
«Что это со мной приключилось, Леван? — казалось, спрашивала Мари.— Ты оказался прав, на звездах действительно никто не живет. А я думала... Но все же что произошло со мной?»
— Не надо плакать, Мари,— шептал Леван,— не надо...
И сердце Левана наполнилось чувством какой-то вины за все, что произошло с Мари.
— Мари! — произнес он громко.— Прости меня!
Мари повернулась, взглянула на него глазами, полными слез, и положила ему на колено руку. Рука была такая легкая, словно сухой осенний лист опустился к нему на колено.
Когда Леван очнулся от мыслей, он сидел в своем подъезде, на лестнице. Он встал, достав из кармана ключи, отпер дверь. Элисо спала. Леван вышел в другую комнату и включил свет. Часы показывали половину второго. Он сел за стол, вложил лист бумаги в пишущую машинку и стал печатать. Он печатал долго, не поднимая головы, как будто спешил, боялся потерять нить. Наконец-то он мог печатать прямо, без передышки. Почти все было продумано. Он знал, о чем должен написать.
Утром он проснулся поздно.
Элисо куда-то ушла.
Не позавтракав, он быстро оделся и вышел на улицу.
Хотя весна еще не вступила в свои права, но уже чувствовалось, что зима сдается. Улица была полна народу — весной всех тянет из дому. И весна всегда похожа на праздник, когда в людях рождается желание всем вместе выйти на улицы.

1 2 3 4 5 6