Получалось, что Анвар задерживался. Хорошо, если в Нилу его задержали только дела. А если какие-нибудь недруги — вроде тех, которые однажды сломали ему руку? Ведь говорила она единственному своему сыночку: до каких пор быть целым кувшину, каждый день отправляющемуся по воду! Вдруг и сейчас случилась с Анваром беда...
«Прости меня, глупую, Создатель!»— прошептала тетушка Соро и тут же, в знак покаяния, схватилась за воротник. Наверное, из-за Таманно остался он еще на один день в Нилу — остался, чтобы условиться о дне свадьбы, предупредить Сабохат и оповестить друзей. Дай бог!
Утреннее солнце стало пригревать, мысль о предстоящей свадьбе сына ободрила тетушку Соро, и она неожиданно решила пригласить, не откладывая, двух- трех старух, творящих молитву в память Бибимушкил- кушо, и зажечь семь свечей. Кто знает, быть может, услышит святая молитву и в трудную минуту придет Анвару на помощь.
Достав скатерть, тетушка Соро замесила тесто в большой чашке, развела на кухне огонь и испекла в котле две пресные лепешки. Затем она добавила к ним немного кишмиша и отправилась звать трех старушек, в добром нраве и благочестии которых успела убедиться за прожитый ею здесь год.
Старушки охотно откликнулись на приглашение, немедля явились и чинно расположились вокруг дастархана. Проворно скрутив из ваты фитиль, они разделили его на семь равных частей, обмакнули их в масло, положили на камень и зажгли. Все теперь было, как подобает в таких случаях: семь огней, пара пресных лепешек, две-три горстки муки и горстка кишмиша на скатерти. Одна из старушек тихо прочла оят1— причем остальные внимали ей, слегка опустив головы; затем, сложив руки для фатихи2—что, вслед за ней, сделали тетушка Соро и две другие гостьи,— она так же тихо произнесла молитву и лишь после этого приступила к повествованию о старике хоркаше.
Потрескивали и чадя горели на плоском камне семь свечей.
«Жил некогда бедный старик,—начала рассказчица.— Он был настолько беден, что каждый день отправлялся в степь или на холмы, чтобы собрать три вязанки колючек, продать их и тем самым заработать себе и любимой дочери на пропитание. Дочь у него, надо заметить, была работящая, миловидная, стеснительная — правда, несколько простодушная. Это-то ее простодушие и стало всему причиной — однако, улыбнулась рассказчика,— не будем забегать вперед.
Так вот: однажды утром, когда дочь падишаха в сопровождении сорока подруг и, наверное, сотни служанок отправилась на прогулку в горы, простодушная девушка принялась умолять старика отца, чтобы тот разрешил ей присоединиться к роскошному шествию. Старик хоркаш, само собой, не соглашался и, вразумляя любимое чадо, говорил, что дочери бедняка надлежит держаться подальше от знатных особ, тем более — принцесс. Как бы ни случилось беды, внушал дочери старик,— но понапрасну. Девичьи слезы растопили отцовское сердце, он махнул рукой и отпустил свою дочь вслед за принцессой и ее многочисленной свитой.
Ах, как прекрасно проводили они время в ущелье с целительным воздухом, на берегу реки с прозрачной водой! Простодушная девушка, полуоткрыв в изумлении свой ротик, любовалась играми и танцами, которые затеяли служанки и подруги принцессы, слушала музыку и внимала чудеснейшим сказкам. Затем, и спросив разрешение своей госпожи, служанки и подруги с веселыми криками устремились в воду. Глядя на них, захотела искупаться и принцесса. Она разделась, с особой бережностью сняв со своей прекрасной шеи ожерелье, которое стоило богатств семи государств.
«Подойди-ка,— подозвала она дочь старика хоркаща.— Подержи ожерелье, пока я буду купаться».
Простодушная девушка осторожно опустила драгоценнейшее украшение в подол своего убогого платья и с восхищением стала смотреть, как играют в воде принцесса и ее служанки и подруги. Ее голова кружилась от восторга. И мудрено ли, что бедная девушка не заметила, как ожерелье, скользнув, упало в реку.
Можно представить себе,— продолжала рассказчица, а две другие гостьи и тетушка Соро ей прилежно внимали,— состояние дочери старика хоркаша, когда ее попросили вернуть ожерелье. По некоторым сведениям, она не могла и слова вымолвить в ответ на ужасные обвинения в бесчестности и воровстве и была похожа на камень. Когда наконец к ней вернулся дар речи, она принялась со слезами клясться, что помнит даже час своей смерти, но — увы — не может сказать, куда исчезло ожерелье, которое все время находилось в ее подоле.
Разумеется, принцесса не поверила ни единому ее слову и сказала следующее:
«Если завтра к этому же часу ты не вернешь ожерелье, твой отец будет казнен, а его имущество — взято в казну падишаха».
Надо ли говорить, как плакала бедная девушка, вернувшись домой! Узнав о случившейся беде, старик хоркаш поначалу стал осыпать дочь горькими упреками, да и сам едва не прослезился, сказав, что теперь обречены они оба,— но затем ласковой рукой погладил голову своего простодушного дитя и подумал, что утро вечера мудренее. Сам он, однако, всю ночь не сомкнул глаз, размышляя, как уберечь себя от неизбежной гибели, а единственную дочь — от нищеты, голода и скитаний. Но кто может помочь бедному старику и его
незадачливой дочери? Кто захочет оправдать их в глазах разгневанной принцессы и ее могущественного отца? У бедности, думал старик, главная вина в том, что она бедна. В конце концов, потеряв опору на земле и не ухватившись за небо, он решил положиться на бога и на рассвете, взяв веревку, косу и рогатину, отправился в степь, на свою каждодневную работу.
И вот, когда, прижав рогатиной большой куст колючки, он поднял косу — тихий голос послышался ему, внятно говоривший:
«Не тронешь мой дом — развяжется твой узел».
Старик хоркаш сначала вздрогнул от ужаса и подумал, что ему померещилось, но затем осторожно спросил:
«Кто ты? Живое существо или дух? И почему я не вижу тебя?»
И услышал в ответ:
«Имя мое — Бибимушкилкушо. Много-много лет вместе с сестрами Бибизульмурод и Бибисешанбе я помогаю людям, попавшим в беду. А живу я — везде; и всегда на пути у того, на чью голову обрушилась беда. Нынче повстречался со мной ты, измученный, поэтому выслушай мой совет: не теряй надежды! С божьей помощью беда твоя разрешится. Только не разрушай мое жилище, не срезай этот куст. Мало ты набрал сегодня колючки, но не смущайся — неси ее на базар. Там получишь за нее больше, чем обычно. На выручку купи пару лепешек, горстку кишмиша, пригласи к себе трех благочестивых старушек и попроси, чтобы они расстелили скатерть, зажгли в мою честь семь свечей и прочитали. Поведав им о своей беде, попроси их затем разделить лепешки и кишмиш на семь частей. Одну часть съешь сам, три — они, остальные отдайте трем вдовам или беднякам. Если выполнишь мой наказ, то отступят все, замышляющие против тебя, и чиста будет твоя дорога».
Немного поразмыслив и рассудив, что не зря, должно быть, прозвучал из-под куста таинственный голос, старик хоркаш поступил в точном соответствии с советами, полученными от Бибимушкилкушо. Чудеса, подчеркнула рассказчица, начались сразу, едва старик притащил на базар свою колючку. Какой-то молодой богач купил у него весь товар (а было его ровно в два
раза меньше, чем обычно), заплатив за него неслыханно высокую цену — целых двадцать таньга! Столько денег старик хоркаш не зарабатывал и десятью днями тяжелого труда. Конечно же его охватили радость и надежда. Он поспешил купить пару лепешек, горстку кишмиша и с мыслью о дочери, которой, быть может, не придется теперь остаться сиротой, собрался было домой, аккуратно увязав покупки в платок,— как тут, откуда ни возьмись, появились два воина и арестовали его.
Безмолвно покорился он своей участи — тем более что грозно сказали ему воины:
«Твоя дочь утащила ожерелье принцессы и до сих пор не вернула его. Тебя, старик, ждет плаха, а твое имущество отойдет в казну великого падишаха, да продлит бог его дни!»
Под стеной дворца бросили они беднягу, сковав ему ноги колодками, а руки и шею связав к ним цепями.
Горькие слезы проливал старик в ожидании смерти. И думал, что так и не удалось ему зажечь в честь Би- бимушкилкушо свечу и прочитать о... И, стало быть, нет у него никакой надежды на спасение. Но, может быть, он подумал, прямо здесь, возле дворцовой стены, исполнить все то, о чем говорил ему таинственный голос из-под куста колючки? Лепешка и кишмиш — вот они, в платке, для фитиля вполне пригодится вата из халата, а трут и огниво есть в кармане.
Он печально вздохнул. Кто снизойдет до бедного колодника, ожидающего смерти? Кто согласится сесть рядом с узником падишаха? Трех благочестивых старушек домой пригласи, говорила Бибимушкилкушо... Где он найдет их сейчас — он, скованный по рукам и ногам? Все трепещут при имени падишаха и при виде величественного дворца и грозных стражников...
Тем не менее старик хоркаш, завидев пожилых женщин, иногда проходящих мимо, умолял их остановиться и выслушать его последнюю просьбу. Иные подходили к нему — но, увы, почти сразу же отправлялись своей дорогой или смеясь, или жалея его. Подозревали также, что от страха смерти он лишился ума. Бедняга совсем пал духом и, потеряв всякую надежду, ждал палачей.
Таким образом,— продолжала рассказчица,— он уже видел себя на пути к смерти, горевал, что не сумел исполнить наказ Бибимушкилкушо, и молил бога о своей простодушной дочери.
В это время проходили мимо две старушки; одна торопилась к лекарю, другая спешила к прорицательнице. Со слезами на глазах обратился к ним несчастный, и сердобольные, благочестивые старушки пожалели его: разложили на платке лепешки и кишмиш, скрутили из ваты фитиль, зажгли его и прочитали оят из священного Корана. Надобно при этом заметить, что у каждой из них хватало своих горьких забот. Одна, как уже было сказано, спешила к лекарю, чтобы тот помог ее сыну, именно в это утро упавшему с коня и сломавшему себе шею; другая шла к прорицательнице, надеясь хоть что-нибудь узнать о своем сыне, бесследно пропавшем полгода тому назад. Но поистине благочестивыми оказались две старушки! На короткое время как бы забыв о собственном горе, они внимательно выслушали невеселую историю старика хор- каша и выказали ему искреннее участие.
Чудеса,— улыбнулась рассказчица,— не заставили себя ждать. Разделив лепешки и кишмиш на семь равных частей, старушки приготовились было приступить к скромному угощению—но тут, запыхавшись, прибежали два воина, сбили с ног старика колодки, сняли с шеи и рук цепи и объявили ему, что он свободен. «Ожерелье принцессы,— сказали они,— действительно упало в реку. Там его проглотила рыба, которая сначала попала в сети, а затем — на дворцовую кухню. Простите нас»,— промолвили воины и поклонились старику хор- кашу, который от радости готов был выскочить из своего ветхого платья. Счастливые события, однако, на этом не кончились. Примчался какой-то босоногий мальчуган и сообщил благочестивым старушкам замечательнейшие новости: у одной из них сын выздоровел, а у другой — нашелся!»
Рассказчица умолкла и склонила голову, как бы задумавшись. Молчали и две другие гостьи и вместе с ними и тетушка Соро. Семь сделанных из фитиля свечей сгорели, оставив на камне черный пепел. И после всего услышанного казалось, что некую тайну хранят
лежащие на скатерти две простые лепешки, горстка кишмиша и крошечные белые холмики муки.
«С того дня,— с улыбкой промолвила рассказчица,— каждый, на чью голову обрушивается беда, приглашает в свой дом трех достойных старушек, собирает на скатерти скромное угощение, зажигает в честь Бибимушкилкушо семь свечей и вспоминает печальную и счастливую историю старика хоркаша и его простодушной дочери».
— Умереть мне за их имена!—сказала старушка,
И еще сказала она:
— Пусть разрешится ваша трудность, Сорохон! Да спасет бог вашего сына, Анвар-джона! Пусть живым и здоровым возвратится он и снимет гнетущую тяжесть с вашего сердца. Мать-сын — да достигнете своей цели!
С этими словами старушка провела ладонями по лицу. Две другие гостьи сделали то же самое. Затем она разделила одну лепешку на семь частей и, отщипнув от каждой по маленькому кусочку, протянула их тетушке Соро:
— Съешьте, да взять мне на себя вашу боль!
Точно так же — на семь частей — разделила она и
кишмиш и, от каждой части взяв по изюминке, дала их тетушке Соро:
— И это съешьте, да умереть мне за вас!
Когда тетушка Соро с сознанием значительности события съела все, что ей полагалось, старушка-рассказчица, взяв четыре части лепешки и кишмиша, велела всем угощаться.
— Остальное,— сказала она,— съедят соседские дети. Благое дело!
И отправила в свой, почти беззубый рот одну изюминку.
— И Анвар-джон, даст бог, вернется живым и здоровым!
Нилу — селение красивое.
Особенную красоту придавала ему гора Хафтсар, возвышавшаяся примерно в полфарсахе за каменистыми холмами различной высоты, и блиставшая вечными снегами своих вершин. Шаловливая речушка сбегала с ее склонов, огибала селение и с шумом струилась вниз, где вливалась в стремительный и бурный поток Кофруна.
Тридцать пять домов Нилу сошлись в одну прямую улицу, несколько извилистых улочек и переулков; в центре селения стояла старая мечеть крепкой кладки.
Высоко забралось Нилу, поэтому зима здесь суровая, лето прохладное, а весна капризная. Бывает, что в долине светит жгучее солнце, а в Нилу в это же время хлещет дождь; бывает, кроме того, что внезапный ветер приносит с семи вершин горы холодное дыхание снегов.
Вот и нынче — словно откуда-то из-за пазухи горы Хафтсар в полдень вдруг потянулись серые тучи, поползли по еще ясному небу и очень быстро покрыли его плотной пеленой. Только по едва светящемуся пятну можно было теперь угадать солнце, совсем недавно с ласковой щедростью обогревавшее иззябшую после долгой зимы землю.
Будто в сумерках, все вокруг потемнело.
Затем с ужасающей силой прогремело трижды подряд, и в селении, словно от испуга, вздрогнули все тридцать пять домов, в одном из которых маленькому мальчику представился грозный черный див, колотящий одну о другую две вершины горы Хафтсар. Пронзая темную пелену, иногда совсем близко, иногда поодаль, стремительно падал на землю огненный меч молнии, и тогда все вокруг озарялось дрожащим голубоватым светом.
Во дворе, неподалеку от тутовников, под длинным навесом привязаны были четыре коня, навострившие уши при первых признаках перемены погоды. Теперь они беспокойно потряхивали гривами, били копытами и ржали.
И беспокойней всех был гнедой Анвара, не находивший себе места и, казалось, беспрестанно искавший кого-то своими огромными печальными глазами.
Ржал осиротевший конь — жалобно ржал.
Затем пришел черед дождя. Сильным потоком низвергся он с небес вместе с градом, в одно мгновение посбивал цветы с яблоневых веток и листву с абрикосовых деревьев, переполнил арык на краю села, громко стучал по крышам и, позванивая, вытекал из желобов. Но вскоре первый напор его ослаб, и он стал стихать прямо на глазах.
Завернувшись в свой легкий, без подкладки халат и оперевшись на подушку, Усмон Азиз лежал на узком стеганом одеяле и неотрывно смотрел на косые струи дождя. Когда Курбан протянул ему пиалу с чаем, он сел, поджав под себя ноги. Накрытая скатерть была перед ним: сдобные и пресные лепешки, зелень, изюм, орехи, чашка с чаккой1 и большое фарфоровое блюдо с кусками мяса и курдючного сала, обжаренного вместе с печенкой, Напротив Усмон Азиза сидела Ороста; его племянникам тоже нашлось место за дастар- ханом — однако пониже Курбана и Гуломхусайна. Хомид только что принес из кухни жареное мясо.
— Угощайтесь,— сказал он,— скоро бульон будет.
Пар поднимался над блюдом, и дети Оросты, не в силах оторвать от него взглядов, тихо глотали слюни. Усмон Азиз, неприметно усмехнувшись, наделил каждого из четырех племянников добрым куском мяса.
— Прошу!—сказал он затем, поочередно глянув на сестру, Курбана и Гуломхусайна.
Вкусным, хорошо просоленным и мягким было мясо, приготовленное Хомидом.
Вслед за Усмон Азизом почти одновременно потянулись к блюду Курбан и Гуломхусайн.
— Ну и дождь,— как бы к слову промолвил Курбан.
— Божья воля,— задумчиво отозвалась Ороста.
С утра кусок не шел ей в горло. Она расспрашивала брата о том, как он живет, выплакивала ему свою боль, жаловалась на судьбу, рассказывала, торопясь, о событиях, случившихся в селении за последние годы — кто был за колхоз, кто — против, чей скот и чью землю забрали и кому отдали, кто был сослан, кто умер и кто — добрым или худым словом — вспоминал ее брата, Усмон Азиза... Иногда она отправлялась на кухню, мыла посуду, кипятила чай, помогала Хомиду, утром приведшему из дома овцу и зарезавшему ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
«Прости меня, глупую, Создатель!»— прошептала тетушка Соро и тут же, в знак покаяния, схватилась за воротник. Наверное, из-за Таманно остался он еще на один день в Нилу — остался, чтобы условиться о дне свадьбы, предупредить Сабохат и оповестить друзей. Дай бог!
Утреннее солнце стало пригревать, мысль о предстоящей свадьбе сына ободрила тетушку Соро, и она неожиданно решила пригласить, не откладывая, двух- трех старух, творящих молитву в память Бибимушкил- кушо, и зажечь семь свечей. Кто знает, быть может, услышит святая молитву и в трудную минуту придет Анвару на помощь.
Достав скатерть, тетушка Соро замесила тесто в большой чашке, развела на кухне огонь и испекла в котле две пресные лепешки. Затем она добавила к ним немного кишмиша и отправилась звать трех старушек, в добром нраве и благочестии которых успела убедиться за прожитый ею здесь год.
Старушки охотно откликнулись на приглашение, немедля явились и чинно расположились вокруг дастархана. Проворно скрутив из ваты фитиль, они разделили его на семь равных частей, обмакнули их в масло, положили на камень и зажгли. Все теперь было, как подобает в таких случаях: семь огней, пара пресных лепешек, две-три горстки муки и горстка кишмиша на скатерти. Одна из старушек тихо прочла оят1— причем остальные внимали ей, слегка опустив головы; затем, сложив руки для фатихи2—что, вслед за ней, сделали тетушка Соро и две другие гостьи,— она так же тихо произнесла молитву и лишь после этого приступила к повествованию о старике хоркаше.
Потрескивали и чадя горели на плоском камне семь свечей.
«Жил некогда бедный старик,—начала рассказчица.— Он был настолько беден, что каждый день отправлялся в степь или на холмы, чтобы собрать три вязанки колючек, продать их и тем самым заработать себе и любимой дочери на пропитание. Дочь у него, надо заметить, была работящая, миловидная, стеснительная — правда, несколько простодушная. Это-то ее простодушие и стало всему причиной — однако, улыбнулась рассказчика,— не будем забегать вперед.
Так вот: однажды утром, когда дочь падишаха в сопровождении сорока подруг и, наверное, сотни служанок отправилась на прогулку в горы, простодушная девушка принялась умолять старика отца, чтобы тот разрешил ей присоединиться к роскошному шествию. Старик хоркаш, само собой, не соглашался и, вразумляя любимое чадо, говорил, что дочери бедняка надлежит держаться подальше от знатных особ, тем более — принцесс. Как бы ни случилось беды, внушал дочери старик,— но понапрасну. Девичьи слезы растопили отцовское сердце, он махнул рукой и отпустил свою дочь вслед за принцессой и ее многочисленной свитой.
Ах, как прекрасно проводили они время в ущелье с целительным воздухом, на берегу реки с прозрачной водой! Простодушная девушка, полуоткрыв в изумлении свой ротик, любовалась играми и танцами, которые затеяли служанки и подруги принцессы, слушала музыку и внимала чудеснейшим сказкам. Затем, и спросив разрешение своей госпожи, служанки и подруги с веселыми криками устремились в воду. Глядя на них, захотела искупаться и принцесса. Она разделась, с особой бережностью сняв со своей прекрасной шеи ожерелье, которое стоило богатств семи государств.
«Подойди-ка,— подозвала она дочь старика хоркаща.— Подержи ожерелье, пока я буду купаться».
Простодушная девушка осторожно опустила драгоценнейшее украшение в подол своего убогого платья и с восхищением стала смотреть, как играют в воде принцесса и ее служанки и подруги. Ее голова кружилась от восторга. И мудрено ли, что бедная девушка не заметила, как ожерелье, скользнув, упало в реку.
Можно представить себе,— продолжала рассказчица, а две другие гостьи и тетушка Соро ей прилежно внимали,— состояние дочери старика хоркаша, когда ее попросили вернуть ожерелье. По некоторым сведениям, она не могла и слова вымолвить в ответ на ужасные обвинения в бесчестности и воровстве и была похожа на камень. Когда наконец к ней вернулся дар речи, она принялась со слезами клясться, что помнит даже час своей смерти, но — увы — не может сказать, куда исчезло ожерелье, которое все время находилось в ее подоле.
Разумеется, принцесса не поверила ни единому ее слову и сказала следующее:
«Если завтра к этому же часу ты не вернешь ожерелье, твой отец будет казнен, а его имущество — взято в казну падишаха».
Надо ли говорить, как плакала бедная девушка, вернувшись домой! Узнав о случившейся беде, старик хоркаш поначалу стал осыпать дочь горькими упреками, да и сам едва не прослезился, сказав, что теперь обречены они оба,— но затем ласковой рукой погладил голову своего простодушного дитя и подумал, что утро вечера мудренее. Сам он, однако, всю ночь не сомкнул глаз, размышляя, как уберечь себя от неизбежной гибели, а единственную дочь — от нищеты, голода и скитаний. Но кто может помочь бедному старику и его
незадачливой дочери? Кто захочет оправдать их в глазах разгневанной принцессы и ее могущественного отца? У бедности, думал старик, главная вина в том, что она бедна. В конце концов, потеряв опору на земле и не ухватившись за небо, он решил положиться на бога и на рассвете, взяв веревку, косу и рогатину, отправился в степь, на свою каждодневную работу.
И вот, когда, прижав рогатиной большой куст колючки, он поднял косу — тихий голос послышался ему, внятно говоривший:
«Не тронешь мой дом — развяжется твой узел».
Старик хоркаш сначала вздрогнул от ужаса и подумал, что ему померещилось, но затем осторожно спросил:
«Кто ты? Живое существо или дух? И почему я не вижу тебя?»
И услышал в ответ:
«Имя мое — Бибимушкилкушо. Много-много лет вместе с сестрами Бибизульмурод и Бибисешанбе я помогаю людям, попавшим в беду. А живу я — везде; и всегда на пути у того, на чью голову обрушилась беда. Нынче повстречался со мной ты, измученный, поэтому выслушай мой совет: не теряй надежды! С божьей помощью беда твоя разрешится. Только не разрушай мое жилище, не срезай этот куст. Мало ты набрал сегодня колючки, но не смущайся — неси ее на базар. Там получишь за нее больше, чем обычно. На выручку купи пару лепешек, горстку кишмиша, пригласи к себе трех благочестивых старушек и попроси, чтобы они расстелили скатерть, зажгли в мою честь семь свечей и прочитали. Поведав им о своей беде, попроси их затем разделить лепешки и кишмиш на семь частей. Одну часть съешь сам, три — они, остальные отдайте трем вдовам или беднякам. Если выполнишь мой наказ, то отступят все, замышляющие против тебя, и чиста будет твоя дорога».
Немного поразмыслив и рассудив, что не зря, должно быть, прозвучал из-под куста таинственный голос, старик хоркаш поступил в точном соответствии с советами, полученными от Бибимушкилкушо. Чудеса, подчеркнула рассказчица, начались сразу, едва старик притащил на базар свою колючку. Какой-то молодой богач купил у него весь товар (а было его ровно в два
раза меньше, чем обычно), заплатив за него неслыханно высокую цену — целых двадцать таньга! Столько денег старик хоркаш не зарабатывал и десятью днями тяжелого труда. Конечно же его охватили радость и надежда. Он поспешил купить пару лепешек, горстку кишмиша и с мыслью о дочери, которой, быть может, не придется теперь остаться сиротой, собрался было домой, аккуратно увязав покупки в платок,— как тут, откуда ни возьмись, появились два воина и арестовали его.
Безмолвно покорился он своей участи — тем более что грозно сказали ему воины:
«Твоя дочь утащила ожерелье принцессы и до сих пор не вернула его. Тебя, старик, ждет плаха, а твое имущество отойдет в казну великого падишаха, да продлит бог его дни!»
Под стеной дворца бросили они беднягу, сковав ему ноги колодками, а руки и шею связав к ним цепями.
Горькие слезы проливал старик в ожидании смерти. И думал, что так и не удалось ему зажечь в честь Би- бимушкилкушо свечу и прочитать о... И, стало быть, нет у него никакой надежды на спасение. Но, может быть, он подумал, прямо здесь, возле дворцовой стены, исполнить все то, о чем говорил ему таинственный голос из-под куста колючки? Лепешка и кишмиш — вот они, в платке, для фитиля вполне пригодится вата из халата, а трут и огниво есть в кармане.
Он печально вздохнул. Кто снизойдет до бедного колодника, ожидающего смерти? Кто согласится сесть рядом с узником падишаха? Трех благочестивых старушек домой пригласи, говорила Бибимушкилкушо... Где он найдет их сейчас — он, скованный по рукам и ногам? Все трепещут при имени падишаха и при виде величественного дворца и грозных стражников...
Тем не менее старик хоркаш, завидев пожилых женщин, иногда проходящих мимо, умолял их остановиться и выслушать его последнюю просьбу. Иные подходили к нему — но, увы, почти сразу же отправлялись своей дорогой или смеясь, или жалея его. Подозревали также, что от страха смерти он лишился ума. Бедняга совсем пал духом и, потеряв всякую надежду, ждал палачей.
Таким образом,— продолжала рассказчица,— он уже видел себя на пути к смерти, горевал, что не сумел исполнить наказ Бибимушкилкушо, и молил бога о своей простодушной дочери.
В это время проходили мимо две старушки; одна торопилась к лекарю, другая спешила к прорицательнице. Со слезами на глазах обратился к ним несчастный, и сердобольные, благочестивые старушки пожалели его: разложили на платке лепешки и кишмиш, скрутили из ваты фитиль, зажгли его и прочитали оят из священного Корана. Надобно при этом заметить, что у каждой из них хватало своих горьких забот. Одна, как уже было сказано, спешила к лекарю, чтобы тот помог ее сыну, именно в это утро упавшему с коня и сломавшему себе шею; другая шла к прорицательнице, надеясь хоть что-нибудь узнать о своем сыне, бесследно пропавшем полгода тому назад. Но поистине благочестивыми оказались две старушки! На короткое время как бы забыв о собственном горе, они внимательно выслушали невеселую историю старика хор- каша и выказали ему искреннее участие.
Чудеса,— улыбнулась рассказчица,— не заставили себя ждать. Разделив лепешки и кишмиш на семь равных частей, старушки приготовились было приступить к скромному угощению—но тут, запыхавшись, прибежали два воина, сбили с ног старика колодки, сняли с шеи и рук цепи и объявили ему, что он свободен. «Ожерелье принцессы,— сказали они,— действительно упало в реку. Там его проглотила рыба, которая сначала попала в сети, а затем — на дворцовую кухню. Простите нас»,— промолвили воины и поклонились старику хор- кашу, который от радости готов был выскочить из своего ветхого платья. Счастливые события, однако, на этом не кончились. Примчался какой-то босоногий мальчуган и сообщил благочестивым старушкам замечательнейшие новости: у одной из них сын выздоровел, а у другой — нашелся!»
Рассказчица умолкла и склонила голову, как бы задумавшись. Молчали и две другие гостьи и вместе с ними и тетушка Соро. Семь сделанных из фитиля свечей сгорели, оставив на камне черный пепел. И после всего услышанного казалось, что некую тайну хранят
лежащие на скатерти две простые лепешки, горстка кишмиша и крошечные белые холмики муки.
«С того дня,— с улыбкой промолвила рассказчица,— каждый, на чью голову обрушивается беда, приглашает в свой дом трех достойных старушек, собирает на скатерти скромное угощение, зажигает в честь Бибимушкилкушо семь свечей и вспоминает печальную и счастливую историю старика хоркаша и его простодушной дочери».
— Умереть мне за их имена!—сказала старушка,
И еще сказала она:
— Пусть разрешится ваша трудность, Сорохон! Да спасет бог вашего сына, Анвар-джона! Пусть живым и здоровым возвратится он и снимет гнетущую тяжесть с вашего сердца. Мать-сын — да достигнете своей цели!
С этими словами старушка провела ладонями по лицу. Две другие гостьи сделали то же самое. Затем она разделила одну лепешку на семь частей и, отщипнув от каждой по маленькому кусочку, протянула их тетушке Соро:
— Съешьте, да взять мне на себя вашу боль!
Точно так же — на семь частей — разделила она и
кишмиш и, от каждой части взяв по изюминке, дала их тетушке Соро:
— И это съешьте, да умереть мне за вас!
Когда тетушка Соро с сознанием значительности события съела все, что ей полагалось, старушка-рассказчица, взяв четыре части лепешки и кишмиша, велела всем угощаться.
— Остальное,— сказала она,— съедят соседские дети. Благое дело!
И отправила в свой, почти беззубый рот одну изюминку.
— И Анвар-джон, даст бог, вернется живым и здоровым!
Нилу — селение красивое.
Особенную красоту придавала ему гора Хафтсар, возвышавшаяся примерно в полфарсахе за каменистыми холмами различной высоты, и блиставшая вечными снегами своих вершин. Шаловливая речушка сбегала с ее склонов, огибала селение и с шумом струилась вниз, где вливалась в стремительный и бурный поток Кофруна.
Тридцать пять домов Нилу сошлись в одну прямую улицу, несколько извилистых улочек и переулков; в центре селения стояла старая мечеть крепкой кладки.
Высоко забралось Нилу, поэтому зима здесь суровая, лето прохладное, а весна капризная. Бывает, что в долине светит жгучее солнце, а в Нилу в это же время хлещет дождь; бывает, кроме того, что внезапный ветер приносит с семи вершин горы холодное дыхание снегов.
Вот и нынче — словно откуда-то из-за пазухи горы Хафтсар в полдень вдруг потянулись серые тучи, поползли по еще ясному небу и очень быстро покрыли его плотной пеленой. Только по едва светящемуся пятну можно было теперь угадать солнце, совсем недавно с ласковой щедростью обогревавшее иззябшую после долгой зимы землю.
Будто в сумерках, все вокруг потемнело.
Затем с ужасающей силой прогремело трижды подряд, и в селении, словно от испуга, вздрогнули все тридцать пять домов, в одном из которых маленькому мальчику представился грозный черный див, колотящий одну о другую две вершины горы Хафтсар. Пронзая темную пелену, иногда совсем близко, иногда поодаль, стремительно падал на землю огненный меч молнии, и тогда все вокруг озарялось дрожащим голубоватым светом.
Во дворе, неподалеку от тутовников, под длинным навесом привязаны были четыре коня, навострившие уши при первых признаках перемены погоды. Теперь они беспокойно потряхивали гривами, били копытами и ржали.
И беспокойней всех был гнедой Анвара, не находивший себе места и, казалось, беспрестанно искавший кого-то своими огромными печальными глазами.
Ржал осиротевший конь — жалобно ржал.
Затем пришел черед дождя. Сильным потоком низвергся он с небес вместе с градом, в одно мгновение посбивал цветы с яблоневых веток и листву с абрикосовых деревьев, переполнил арык на краю села, громко стучал по крышам и, позванивая, вытекал из желобов. Но вскоре первый напор его ослаб, и он стал стихать прямо на глазах.
Завернувшись в свой легкий, без подкладки халат и оперевшись на подушку, Усмон Азиз лежал на узком стеганом одеяле и неотрывно смотрел на косые струи дождя. Когда Курбан протянул ему пиалу с чаем, он сел, поджав под себя ноги. Накрытая скатерть была перед ним: сдобные и пресные лепешки, зелень, изюм, орехи, чашка с чаккой1 и большое фарфоровое блюдо с кусками мяса и курдючного сала, обжаренного вместе с печенкой, Напротив Усмон Азиза сидела Ороста; его племянникам тоже нашлось место за дастар- ханом — однако пониже Курбана и Гуломхусайна. Хомид только что принес из кухни жареное мясо.
— Угощайтесь,— сказал он,— скоро бульон будет.
Пар поднимался над блюдом, и дети Оросты, не в силах оторвать от него взглядов, тихо глотали слюни. Усмон Азиз, неприметно усмехнувшись, наделил каждого из четырех племянников добрым куском мяса.
— Прошу!—сказал он затем, поочередно глянув на сестру, Курбана и Гуломхусайна.
Вкусным, хорошо просоленным и мягким было мясо, приготовленное Хомидом.
Вслед за Усмон Азизом почти одновременно потянулись к блюду Курбан и Гуломхусайн.
— Ну и дождь,— как бы к слову промолвил Курбан.
— Божья воля,— задумчиво отозвалась Ороста.
С утра кусок не шел ей в горло. Она расспрашивала брата о том, как он живет, выплакивала ему свою боль, жаловалась на судьбу, рассказывала, торопясь, о событиях, случившихся в селении за последние годы — кто был за колхоз, кто — против, чей скот и чью землю забрали и кому отдали, кто был сослан, кто умер и кто — добрым или худым словом — вспоминал ее брата, Усмон Азиза... Иногда она отправлялась на кухню, мыла посуду, кипятила чай, помогала Хомиду, утром приведшему из дома овцу и зарезавшему ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21