Это нравилось и Кутуйану, и его матери. И язык похож на киргизский, понять нетрудно. Пожалуй, главным образом из-за этого они и ушли от ючянхана к Габдулле-баю.
Набожный-то он набожный, но денежки — его главный бог. Им он поклоняется истово. Семья немалая — одиннадцать человек. Жена, два сына, дочь, невестки, внуки. Сыновья на работе, ясное дело, сами не надрываются, их занятие — торговля, и все, что они зарабатывают, все, до последней копейки, отдают отцу, а тот уж сосчитает денежки до последней щербатой монетки. Иной раз, когда Габдулла- бай сидит и, шевеля губами, перебирает четки, Кутуйану представляется, что не молитвы он читает, а деньги считает. Тощий, обтянутый серой морщинистой кожей, с большой головой, Габдулла-бай счет знал отлично. Держал себя так, словно он сама воздержанность, опирающаяся на все сто четырнадцать сур Корана и на все предписания шариата.
Деньги деньгами, торговля торговлей, дело хозяйское, ежели деньги ты зарабатываешь честно. Габдулла был большой мастер на разные уловки и хитрости в этом деле.
Вначале он очень ласков был с Мээркан и Кутуйаном: мы, мол, все мусульмане. Разные люди живут в этом бренном мире, но жизнь жизни рознь. Нужно прежде всего угождать всевышнему, быть правдивым и честным. На том свете все мы равны перед Вопрошающим1, и потому надо хранить в сердце благодать. Кто ее сохранит, тот и достоин небесной награды. Короче говоря, надо быть покорным воле бога и пророка его Мухаммеда. Каждому рабу божьему своя судьба, и судьбе должно покоряться.
Так говорил Габдулла-бай, и его слова до сих пор звучат в ушах Кутуйана.
Был у Габдуллы в услужении ровесник Кутуйана узбекский парнишка по имени Ахмаджан, и обоим «мальчикам на побегушках» просто дух было некогда перевести — не одна работа, так другая, ни минуты свободной.
Особенно их допекал камыш. Правду говорил отец Кутуйана: вокруг города камыша росло много — высокого, густого, с листьями, края у которых острые как нож. Рос камыш на болотах, в самой настоящей трясине, полной водяных змей и пиявок. Сырость, затхлая вонь, а комары!.. Отец говорил, что в камышах иногда встречаются тигры. Какие тигры, ни одному тигру, как-никак благородному животному, не пришлась бы по вкусу грязная трясина.
Для Габдуллы камыш был неиссякаемым источником благосостояния. Пока стебли еще не отвердели, Ахмаджан и Кутуйан должны были каждый день отправляться на болото, да при этом Габдулла требовал, чтобы резали они камыш не где попало, выбирал места, поистине проклятые богом. Найдет такое местечко и доволен: «Здесь и режьте, камыш что надо, самый подходящий, вон какие долгие да прямые стебли». Поглядишь — вроде и в самом деле он здесь не такой, как по соседству, высоченный — всадника с конем спрячет. Стволы прямые, точно шомполы, крепкие. Но и растет он просто-таки в змеином убежище, в рассаднике для пиявок. Ися эта проклятая живность так тут и кишит.
Не успеет Габдулла отстоять первую молитву, как поды
1 По мусульманским представлениям, душа умершего, пройдя через мост толщиной в волосок, подвергается допросу о земных деяниях ее обладателя.
мает Кутуйана и Ахмаджана с постелей. Сам впрягает лошадь в легкую повозку и отправляется куда-то по торговым делам, а ребята, забрав с собой на обед лепешки и джарму, идут на болото резать распроклятый камыш. Так ведь его не только нарезать надо, а еще и сложить, да связать, да нижнюю часть каждой связки уравнять на особой дощечке, обрезать выступающие концы, иначе, как выражается Габдулла-бай, все дело насмарку. И на каждый день свой урок, свое определенное количество связок.
Что значит молодость! Попробуй-ка поработай на болоте целый день, а до болота и с болота еще и дойти надо, расстояние порядочное. Утром по холодку, да и вечером ничего, но в жаркие часы дня, когда нигде не укроешься от палящих лучей солнца, очень тяжело. Ничего не поделаешь, работают ребята, не смеют нарушить хозяйский приказ.
В конце концов работа эта выматывает их беспредельно. Руки все изрезаны, носы облупились, губы потрескались. Комары с каждым днем все злей, оба парня постоянно боятся змей, да и пиявки — радость небольшая. Как-то раз, во вторник, помнится, дело было, Ахмаджан оступился в трясину, да никак не выберется. Кричит, зовет Кутуйана, а тот резал камыш поодаль. Пока добрался до товарища да пока вытащил его из грязи, помог дойти до твердой земли, пиявки, которые десятками налипли Ахмаджану на ноги, успели надуться кровью. Кутуйан поскорее их обирать, старается, чтобы Ахмаджан не заметил, сколько их,— тот даже слова «пиявка» слышать не мог, очень их боялся. Хуже горькой горечи была для него эта болотная каторга, ушел бы из-за нее от Габдуллы, да податься некуда.
Трудно сказать, много ли зарабатывал Габдулла на этом камыше, но каждый день вечером он пригонял к болоту вместительную длинную телегу, на которую Ахмаджан и Кутуйан грузили связки, подготовленные за день. Сырые, тяжелые, здоровенные связки, перетаскать их — все равно что целый день камыш резать. А Габдулла только покрикивает: «Шевелитесь поживей, вон солнце-то уже садится.» Ругаться начинает: и дармоеды-то они, и такие, и сякие. Но ведь шариат ругаться не велит.
Кутуйану начинает порой казаться, что для таких людей бог и вправду воплощается в деньгах, в богатстве.
Настала осень, начались заморозки, все короче становился день, а ребята продолжали резать камыш. Габдулла, должно быть, молил небеса об одном: чтобы конца этой работе не было. Но темнело рано, и Ахмаджан с Кутуйаном едва успевали за светлое время нарезать половину того, что нарезали в летние дни. Да и устали они крепко.
У Мээркан вся душа изболелась за сына. Она старалась по- сытнее и повкуснее накормить его. «Измучился ты, сынок,— жалела она Кутуйана.— Исхудал как... Ну уж недолго осталось. Что поделать, надо нам потерпеть. Хозяин наш богобоязненный, вознаградит за труды, хватит и на зимний припас, и на теплую одежду».
«Богобоязненный»! Показал он им свою «святую» суть, этот почитатель Корана!
Однажды — в этот день погода была немыслимая, дождь со снегом,— Кутуйан пришел домой после работы, прихрамывая на одну ногу: у него отвалилась подметка на сапоге, он кое-как подвязал ее веревкой, идти было неловко. Мать, бледная как мел, встретила его у порога.
— Это ты...— сказала она, и губы у нее задрожали.
Кутуйан замер.
— Мама, что случилось?
— Д-да так, ничего. Собирайся, мы уходим. Больше здесь не останемся.
Только теперь Кутуйан заметил в углу большой узел и набитый доверху полосатый чувал. Он ничего не мог понять. Что произошло? Почему они должны уходить? И куда?
— Куда глаза глядят.
Тут Кутуйан заподозрил, что дело нечисто. Неотступно пристал к матери: ее обидели? обругали? ударили?
— Нет, сынок.— Мээркан опустила голову.
Кутуйан вдруг догадался:
— Так вот оно что! Хозяин?
— Да.— Мээркан еще ниже опустила голову, прикрыв рот концом платка.
Кутуйан резко повернулся и зашагал к крыльцу «большого дома», поднялся по лестнице и еще в коридоре услыхал голос Лябибы-апа:
— Ах ты злосчастный! Значит, и это было определено тебе судьбой? А еще твердишь молитвы, болтаешь о великом долге мусульманина, о подражании пророку!
Кутуйан вошел. Габдулла сидел, как всегда, на хозяйском месте, а напротив него, накинув на плечи белоснежный большой платок, восседала разгневанная, с пылающим лицом .Лнбиба-апа. Хозяин при виде Кутуйана подался ему навстречу:
— Заходи, сынок! Заходи!
Кутуйан на мгновение онемел от такой наглости, потом, подступив к хозяину, выпалил:
— Ты бы еще сказал мне символ веры, молдоке! И как это ты объяснял: нужно покоряться судьбе, да?
Габдулла откинулся назад, хотел отодвинуться подальше от наступающего на него парня, но наткнулся на деревянную кровать. Лябиба испугалась и кинулась между ними:
— Успокойся, сынок! Старика шайтан попутал. Успокойся.
Кутуйан и вправду опомнился: в самом деле, не драться же с человеком, который в деды ему годится.
Тем временем в комнату набились все чада и домочадцы, но Лябиба никого не замечала. Откуда-то из-за безрукавки, должно быть, из внутреннего кармана, вытащила пачку денег и, не считая, протянула Кутуйану:
— Вот, сынок, возьми за обиду, за дурной поступок твоего хозяина.
За обиду?! За неслыханное оскорбление его матери — эти деньги? Не за работу, не за то, что трудился не покладая рук... а за «дурной поступок»?
Кутуйан взял деньги у Лябибы, молча подошел к Габдул- ле, плюнул на денежную пачку, швырнул ее хозяину в лицо и так же молча вышел вон.
С тех пор они с матерью работают у купца Афанасия.
А бедолага Ахмаджан до сих пор у Габдуллы. Близких людей у парня ни души, ему больше негде приклонить голову.
У купца они живут уже больше двух лет. Хозяин их Афанасий — человек гостеприимный, но, правда, и сварливый, шумный. Богатства ему, что ли, мало? Семья маленькая: сам купец, жена и племянник лет десяти-одиннадцати. Есть еще взрослая дочь, но она уже замужем и живет с мужем в Верном. Зять служит в армии, он, как видно, офицер — на плечах золотые погоны.
Кажется, жаловаться не на что. Торговля идет хорошо, да еще земли сколько десятин куплено у Байтика. Эх, богатство, богатство... деньги проклятые! Однако, несмотря на свои капиталы и положение, Афанасий хоть и ходит надутый спесью, особых грубостей или чего-нибудь подобного себе не позволяет. Разве когда выпьет... тогда он становится больше похож на скотину, чем на человека.
Был случай в конце августа.
Приехали из Токмака гости в нескольких колясках. И прежде в доме закатывали пиры для гостей, но на этот раз прием был на отличку. В самой большой комнате — ее называют «залой» — столы поставили от стены до стены во всю длину, и ломились эти столы от разных угощений. Пели, плясали, играли, усевшись на мягких стульях по четверо за небольшими столиками, в какие-то картинки и, должно быть, на деньги.
Мээркан возилась у плиты, Кутуйан помогал Малаю, носил воду, самовары, грязную посуду. Еще и от соседей пригласили помощников, иначе бы не управились.
Поздно вечером, можно сказать, ночью, потому что время шло к двенадцати, несколько вконец упарившихся гостей вышли на крыльцо. Все веселые и разговорчивые.
Кутуйан как раз подымался по лестнице. Один из гостей, человек уже немолодой, что-то сказал Афанасию. Тот упер руки в бока и захохотал.
— Разумеется,— сказал он.— А все-таки хороший малый.
Все стали глядеть на Кутуйана. Он опустил голову, чуть заметно усмехнулся. В это время из комнаты вынесли поднос, уставленный рюмками на тонких журавлиных ножках и тарелками с закуской. Гости разобрали рюмки, а немолодой гость взял да и протянул рюмку Кутуйану — собственной рукой! Кутуйан попятился.
— Спасибо... Мне нельзя. Я мусульманин.
— Что, что-о? Басурман, говоришь? — надулся Афанасий.— Щенок! А ты знаешь, кто тебя угощает? Пей! Пей, говорю! А то... На! — Он сам взял рюмку у того гостя и подошел к Кутуйану.
Кутуйан затрясся, хотел было еще отступить, но Афанасий, ухватив его огромной пятерней за щеки, насильно открыл ему рот и влил водку. Его поступок вызвал неодобрение только у одного из гостей, большебородого, одетого в белый китель.
— Зачем вы, Афанасий Нилыч, зачем? Это уж слишком! — сказал он, поставил свою рюмку обратно на поднос и вышел.
Кутуйан промаялся всю ночь, и худо ему было, и обидно. Мать сидела рядом, успокаивала, хвалила за то, что не вспылил, сдержался. Что поделаешь с пьяным Афанасием, тем более все гости на его стороне, да иначе и быть не могло.
Утром к ним зашел бородатый гость в белом кителе. Прежде чем войти, зачем-то постучал в дверь. Может, у русских такой обычай? Он приветливо поклонился Мээркан, протянул руку вскочившему на ноги Кутуйану:
— Ассалам алейкум...
— Алейкум ассалам,— растерянно мигая, ответил Кутуйан, удивленный тем, что гость понимает по-киргизски.
— Ну как ты себя чувствуешь? — Гость потрепал его по плечу.
Говорил он хорошо, только некоторые звуки получались как-то по-другому. Но все равно понятно.
— Хорошо.— Кутуйан заметался, отыскивая, на что усадить гостя.— Пожалуйста, проходите, присаживайтесь.
Гость движением руки остановил Кутуйана: не суетись, я найду где сесть — и опустился на чувал слева от двери. Оглядел их жилье, отчего-то нахмурился. Спросил:
— Вы какого роду-племени?
— Кунту. Мы из племени кунту, господин. Наше племя откочевало за горы, в Тогуз-Торо,— отвечал Кутуйан.
— Знаю,— на этот раз по-русски сказал гость.— Слышал. Видимо, она — твоя мама? — кивнул он на Мээркан.
Слово «мама» он выговорил по-киргизски: апа.
— Да.
— А отец есть?
— Нет.
Гость немного помолчал, потом протянул:
— Н-да... А Афанасий Нилыч всегда так поступает?
— Нет, — ответил Кутуйан.— Это в первый раз.
— Ну, тогда еще...— Гость не договорил, но лицо у него повеселело.— Ну а ты молодец, хороший парень.
Кутуйан заволновался.
— Это вы хороший человек,— горячо сказал он.— Спасибо, что вступились за меня, и спасибо за то, что к нам пришли. К нам никто не заходит.
Гость с улыбкой протянул ладонь ко лбу Кутуйана, дотронулся и удивленно поднял брови.
— А ты, оказывается, температуришь? Все понятно...
Он запустил руку в карман кителя, достал свернутую в
маленький прямоугольник белую бумажку, развернул и показал Кутуйану какой-то порошок.
— Это лекарство,— объяснил он.— Очень хорошее. Его нужно выпить вместе с горячей водой. Понятно? И все пройдет.
Кутуйан, который не вполне понимал эту полурусскую- полукиргизскую речь, только кивнул.
Гость уже поднялся уходить, и тогда только Мээркан
опомнилась и, развернув завернутую в чистое полотенце лепешку, с поклоном протянула ее гостю на том же полотенце.
— О да! — спохватился гость, который, видимо, не только понимал киргизский язык, но и знал обычаи. Он отломил кусочек лепешки, положил в рот и, как положено, молитвенно провел ладонями по лицу.
Кутуйан все-таки набрался храбрости спросить:
— Простите, пожалуйста, можно узнать, кто вы?
— Я-то? Я доктор. Табиб,— перевел он на киргизский.— По-русски «доктор». В Тынае меня зовут «доктор с бородой». Если что, приезжай. Хорошо?
— Ко-ро-шо,— ответил Кутуйан.
Они с матерью проводили гостя за дверь.
Габдулла, Афанасий, ючянхан...
Все они богаты и спесивы. Только и думают, как бы побольше накопить и тем самым возвыситься над другими людьми. Ничего не скажешь, суровые, жестокие времена, не разбирает судьба, кто голоден, а кто сыт без меры. Одним приходится жить впроголодь, в страхе за завтрашний день, а другие... Взять хотя бы, к примеру, Узбека, сына Бошкоя. Его имя везде, даже и в городе, произносят с почтением: «Узбек!» У него и дом-дворец, и шелковые лавки, и чайханы. Еще, говорят, он держит какие-то «бекселя»1, кто его знает, что это такое. Словом, дела у него идут что надо, со всеми чиновниками и купцами он запросто, на короткой ноге. Разве на такого поднимешь руку?
Кутуйан представлял его себе согбенным старцем. Оказалось, что он молодой, лет тридцати или немного за тридцать.
Хозяин взял Кутуйана с собой, когда поехал к Узбеку— были у них общие дела.
Чайхана с большим помостом. Сидел там и Узбек, и еще какие-то люди. Кутуйан отогнал повозку в сторонку, на берег арыка, где были в ряд привязаны лошади, и подошел поближе к чайхане, остановился возле шашлычников.
Дастархан был богатый, очень богатый, но никто из собравшихся на еду особого внимания не обращал: видно, для этих людей такой достархан не в новость, они сидели разливаясь и лениво отведывали то одного, то другого.
Немного погодя Кутуйан услыхал, как один из гостей, одетый в суконный камзол, обратился к Узбеку:
— Бай, вы собираетесь нынешней осенью отправлять скот в Андижан? Говорят, что там за него дают хорошие деньги.
— Нет.— Узбек не спеша отер платком лицо и шею.— В тех краях, я слышал, неспокойно.
— Пусть туда гонят люди кунту,— пошутил кто-то еще.— Они близко подобрались к тем местам.
— Стало быть,— подхватил Суконный Камзол (так про себя назвал его Кутуйан),— всю выгоду получит Базаркул, а, Сатыке? — Он повернул голову вправо, задавая этот вопрос.
И тогда Кутуйан увидел Саты-бия, которого до этой минуты не замечал. Он знал, что Саты-бий не откочевал в Тогуз- Торо, остался примерно с сорока юртами в прежних местах.
Саты-бий на подначку не пошел, не ответил ни слова, он просто засмеялся вместе с другими. Вместе!
Кутуйан твердо решил, что излишне горячиться не станет. Быстро подошел к самому помосту и сказал — четко, ясно, чтобы всем было слышно:
— Не ради торговли ушли отсюда люди кунту, уважаемый мирза! Одним забота о богатстве, другим — о спасении жизни, знаете такое присловье, мирза? Так вот, племя кунту ушло ради спасения жизни. Говорите о Базаркуле что хотите, но чем виноват весь народ?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31