..
55
Еще шаг вперед в психологии убеждений, "веры". Я уже давно предложил для размышления тему: не опаснее ли для истины убеждение, нежели ложь ("Человеческое, слишком человеческое", ч. 1, афоризм 54 и 483). На сей раз я хотел бы поставить вопрос ребром: существует ли вообще противоположность лжи и убеждения?.. Все думают: да, существует,- но чего только не думают "все"!.. У каждого убеждения своя история, свои праформы, свои пробы и ошибки: убеждение постепенно становится таковым, а до того оно долгое время не было убеждением и еще более длительное время почти не было убеждением. Так как же? Разве среди всех эмбриональных форм убеждения не встречалась ложь?.. Иной раз достаточно лишь сменить носителя: для сына убеждение то, что в отце его было ложью... Вот что я называю ложью: не желать видеть то, что видишь, и так, как видишь; вовсе не существенно, лжешь ты при свидетелях или наедине с собою. Лгать самому себе - самое обыкновенное дело; если ты лжешь другим, это уже (относительно) исключение... А надо сказать, что нежелание видеть то, что видишь, и таким, как видишь,- почти что главное условие для человека партии, в каком бы то ни было смысле; он непременно становится лжецом. Так, немецкая историография убеждена, что в Риме царил деспотизм, а германские племена принесли в мир принцип вольности,- так где же тут разница между убеждением и ложью? Стоит ли после этого удивляться тому, что все партии, в том числе и партия немецких историков, привычно произносят высокопарную мораль,- мораль ведь, можно сказать, и не умирает потому, что люди всевозможных партий всякий миг испытывают в ней потребность... "Таково наше убеждение; его мы исповедуем пред всем миром, мы живем и умираем ради него - мы требуем, чтобы убеждения уважались!"... Такие речи я слышал даже от антисемитов. Совсем все наоборот, господа! Антисемит не становится приличнее оттого, что лжет согласно принципу... У жрецов в таких вещах более тонкий нюх, и они прекрасно понимают возражение, заключенное в понятии убеждения, то есть прин ципиальной - целенаправленной лживости. А потому они усвоили благоразумный прием иудеев и вместо "убеждения" говорят - "бог", "воля божья", "откровение господне". И Кант с его категорическим императивом шел тем же путем - его разум сделался в этом отношении практическим... Есть, мол, вопросы, где не человеку решать, в чем правда; самые высшие вопросы, самые высшие проблемы ценности недоступны человеческому разуму, они по ту сторону его... Постигать границы разума - вот настоящая философия... Для чего бог дал человеку откровение? Разве бог стал бы делать лишнее и ненужное? Человек и о себе самом не знает, что хорошо, что дурно, вот бог и научил его, в чем воля божья... Мораль: жрец не лжет; в том, что говорит жрец, нет "истинного" и "неистинного", потому что в таких вещах невозможно лгать. Чтобы лгать, надо знать, что истинно. А человек на это не способен, посему жрец - рупор господень... Такой жреческий силлогизм свойствен не только иудаизму и христианству; и право на ложь, и аргумент с благоразумностью "откровения" - все это неотъемлемо от типа жреца, все равно - жреца ли decadence'а или жреца языческого (язычники - все те, кто говорит жизни Да, для кого "бог"-великое Да, сказанное жизни)... "Закон", "воля божья", "священная книга", "боговдохновенность",- сплошь обозначения условий, при которых достигает власти и удерживает свою власть жрец; такие понятия отыщутся в глубине любых жреческих устроений, любых жреческих или философско-жреческих систем господства. "Святая ложь" - она равно присуща Конфуцию, законам Ману, Мухаммеду, христианской церкви... Есть она и в Платоне. "Вот истина" - эти слова, где только они ни раздаются, означают одно: жрец лжет...
56
Напоследок важно, ради чего лгут. Христианство не ведает "священных" целей - таково мое возражение против его средств. Сплошь дурные цели клеветать на жизнь, отравлять и отрицать ее, презирать тело, унижать и оскоплять человека понятием "греха". Раз так, все средства дурны... Законы Ману я читаю с противоположным чувством - несравненно более духовная, высоко стоящая книга! И называть ее на одном дыхании с Библией - грех против духа. Сразу догадываешься: за нею, в ней настоящая философия, а не раввинско-суеверный иудаин; и самому избалованному психологу она задает задачки. Не забыть о главном - о фундаментальном отличии от любой библии: благодаря законам Ману рука благородных сословий, философов и воинов, подъята над чернью, во всем - аристократические ценности, ощущение совершенства. Да, обращенное к жизни, торжествующее чувство благополучия, внутреннего и внешнего... Вся книга залита солнцем... Здесь серьезно и доверительно, с почтением и любовью обсуждаются вещи, на которые христианство изливает свою бездонную гнусность,- зачатие, женщины, брак. А можно ли давать в руки женщинам и детям книгу с такими подлыми словами: "...во избежание блуда, каждый имей свою жену, и каждая имей своего мужа... ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться". И вправе ли кто-либо быть христианином, если самому возникновению человека понятием immaculata conceptio * придан христианский, то есть грязный, смысл?.. Не знаю другой книги, где бы о женщине говорились столь чуткие и добрые слова, как закон Ману,- эти седобородые святые старики умели учтиво обращаться с женщинами. Так, в одном месте говорится: "Уста женщины, грудь девицы, молитва ребенка, дым жертвы вечно чисты". А в другом: "Ничего нет чище света солнца, тени коровы, воздуха, воды, огня и дыхания девушки". И, наконец, последнее быть может, святая ложь: "Все отверстия тела выше пупка чисты, ниже нечисты. Только у девушки все тело чисто".
* Непорочное зачатие (лат.).
57
Застигаешь in flagranti * всю несвятость христианства,- стоит только сопоставить христианские цели и цели законов Ману, стоит только ярким светом осветить их противоположность. Критик христианства неизбежно явит всю презренность христианства... Законы Ману возникали, как любой порядочный свод законов,- они обобщали опыт, уроки, практическую мораль веков, подводили черту подо всем этим, не создавали ничего нового. Вот предпосылка кодификации - все понимают, что способы доставить авторитет истине, добытой временем и доставшейся дорогой ценою, решительно отличны от тех, с помощью которых истина доказывается. Кодекс законов не толкует о пользе законов, о причинах их установления и не занимается казуистикой из предыстории - вот тогда-то он утратил бы императивный тон ("ты обязан!"), главное условие послушания. В этом вся проблема... В определенный момент развития народа один из слоев его - самый осмотрительный, то есть смотрящий вперед и оглядывающийся назад, объявляет завершенным круг опыта - опыта, в согласии с которым должно, стало быть, и можно жить. Цель в том, чтобы по возможности полно, без потерь, собрать урожай экспериментов и опыта дурного, отрицательного. Значит, прежде всего надо воспрепятствовать тому, чтобы длилось экспериментирование, чтобы ценности оставались в прежнем подвижном состоянии, чтобы продолжались исследование, критика, отбор их in infinitum **. Против того воздвигают двойную стену - сначала откровение: утверждают, что разумность законов будто бы не человеческой природы, что их будто бы отнюдь не искали и не находили лишь постепенно и путем ошибок, но что они - божественного происхождения и явились на землю все сразу и во всем совершенстве, без всякой истории, как чудо, как небесный дар... И другая стена - традиция: утверждают, что закон существовал с незапамятных времен, так что сомневаться в нем - неблагочестиво, преступно по отношению к предкам. Авторитет закона обосновывают такими положениями: бог дал, предки жили по закону... Высшее благоразумие такой процедуры заключается в следующем намерении: постепенно, шаг за шагом, отдалять, оттеснять сознание от жизни - от жизни правильной, понятой как правильная (то есть доказанной на основании колоссального и придирчиво процеженного опыта), так, чтобы достигался полный автоматизм инстинкта,- а это предпосылка любого мастерства, любого совершенства в искусстве жить. Составлять кодекс, подобный законам Ману,- значит признавать за народом право сделаться мастером и обрести совершенство - признавать его притязания на высочайшее искусство жить. Для этого жизнь должна перестать быть сознательной - цель всякой святой лжи... Кастовая иерархия (высший, над всем царящий закон) лишь освящает порядок природы, первостепенный естественный закон, над которым не властны ни произвол, ни какая-нибудь "современная идея". Во всяком здоровом обществе различаются и обусловливают друг друга три типа с разными в физиологическом смысле тяготениями центров тяжести - у каждого своя гигиена, своя сфера труда, свое особое мастерство и чувство совершенства. Не Ману, а природа разделяет людей духовных по преимуществу, людей по преимуществу мышечных, с сильным темпераментом и, наконец, третьих, не выдающихся ни в одном, ни в другом, посредственных. Третьи большое число, а первые и вторые - элита. Высшая каста - назову их "теми, кого всех меньше",- будучи совершенной, обладает и преимущественными правами тех, кого меньше всех,- среди этих прав привилегия воплощать на земле счастье, красоту и благо. Лишь наиболее духовным разрешена красота, разрешено прекрасное: лишь у них доброта не слабость. Pulchrum est paucorum hominimum ***: благое - это привилегия. Зато дурные манеры или пессимистический взгляд (глаз, все безобразящий) никому не воспрещены так, как им,- не говоря уж о возмущении тем, как вообще выглядят вещи в этом мире. Возмущаться - привилегия чандалы; тоже и пессимизм. "Мир совершенен так говорит инстинкт самых духовных, инстинкт Да,- само несовершенство, все, что ниже нас, дистанция, пафос дистанции, даже возмущение чандалы все это тоже относится к совершенству". Наиболее духовные - а они самые крепкие - обретают свое счастье в том, что грозило бы погибелью другим,- в лабиринте, в жестокости по отношению к себе и другим, в эксперименте; самообуздание им в радость; аскетизм становится в них природой, потребностью, инстинктом. Тяжесть задач - их привилегия, играть тяжестями, которые раздавят других, для них отдых... Познание - одна из форм аскетизма... Нет более почтенной породы людей, но нет и более радостной и достойной любви,- одно не исключает другого. Они господствуют не потому, что хотят, а потому, что они - господа; они не вольны быть вторыми... Вторые - это стражи права, устроители безопасности и порядка, это благородные воины, это прежде всего царь - высшая формула воина, судии, блюстителя закона. Вторые - исполнители, ближние самых духовных, берущие на себя все грубо-материальное в трудах правления,- их дружина, их правая рука, их ученики и последователи... И во всем, повторим, нет ничего произвольного, ничего надуманного, искусственного; все иное - искусственная постройка, а тогда растоптана природа... Порядок каст, иерархия, лишь формулирует высший закон самой жизни; различать три типа необходимо для того, чтобы поддерживать жизнь общества, обеспечивать существование все более высоких и наивысших типов человека: неравенство прав - первое условие для того, чтобы существовали права... Право - значит преимущественное право, привилегия. У всякого свое бытие - и свои преимущественные права. Не будем недооценивать права посредственностей. Чем выше, тем тяжелее жить, холод усиливается, возрастает ответственность. Высокая культура всегда строится как пирамида: основание широко, предпосылка целого консолидированная, крепкая и здоровая посредственность. Ремесло, торговля, земледелие, наука, большая часть искусств, короче, вся совокупность профессиональной деятельности,- все это сочетается лишь со средним уровнем умений и желаний; все подобные занятия были бы неуместны для человека исключительного,- необходимый инстинкт противоречил бы и аристократизму, и анархизму. Что ты общественно полезен, что ты и функция и колесико, предопределено природой: не общество, а то счастье, на какое только и способно подавляющее большинство людей, превращает посредственность в разумную машину. Для посредственности быть посредственностью счастье; быть мастером в чем-то одном, быть специалистом - к этому влечет природный инстинкт. Совершенно недостойно сколько-нибудь глубокого ума видеть в посредственности, как таковой, некий упрек. Посредственность сама по себе есть первое условие того, чтобы существовали исключения, посредственностью обусловлена культура в ее высоком развитии. Исключительный человек более чутко и нежно обходится с посредственными, нежели с собой и себе подобными, и это не просто деликатность,- это долг. Кого больше всего ненавижу я среди нынешней черни? Апостолов чандалы,- они подрывают инстинкт рабочего с его малым бытием, с его радостями, с его способностью довольствоваться немногим, они распаляют в нем зависть, учат мщению... Не в неравенстве прав бесправие, а в претензиях на "равные" права... Что дурно? Но я уже сказал: дурно все, что идет от зависти, слабости, мстительности... Анархист, христианин - одного поля ягода...
* На месте преступления (итал.). ** До бесконечности (лат.). *** Красота - дело немногих людей лат.).
58
И верно, не все равно, ради чего лгать,- укрепляешь ты или разрушаешь. Между христианином и анархистом можно смело ставить знак равенства - и цели их, и инстинкт - все направлено лишь на разрушение. Доказательство читайте в истории - она приводит его с ужасающей ясностью. Мы только что познакомились с религиозным законодательством, целью которого было "увековечить" наивысшее условие того, чтобы жизнь цвела, грандиозную организацию общества,- а христианство нашло свое призвание в том, чтобы как раз покончить с такой организацией - именно потому, что жизнь в ней цвела. Там надо было заложить на пользу грядущих поколений разумный урожай длительных экспериментов и долгих неурядиц, собрав его по возможности полно, изобильно, без потерь,- здесь, напротив, единым махом, нежданно-негаданно, отравили весь урожай... Великолепнейшая из всех достигнутых доныне (в условиях неблагоприятных) форм организации, imperium Romanum, стоявшая aere perennius *,- в сравнении с нею все прочее частично, бесталанно, все любительская работа,- и вот святые анархисты сочли делом "благочестивым" разрушение "мира", то есть империи, пока все не было перевернуто ими вверх дном и германцы с прочими хамами не овладели всем... И христианин, и анархист - оба decadents, оба способны только разрушать, отравлять, губить, пить чужие соки, кровь; тот и другой воплощают инстинкт смертельной ненависти ко всему прочному и великому, долговечному, дарующему жизни будущее... Христианство - вампир Римской империи; оно единым махом перечеркнуло великий подвиг римлян, готовивших почву для великой культуры, которая уже располагала бы временем... Неужели это по-прежнему непонятно? Imperium Romanum, каким мы знаем его, каким все лучше узнаем по истории римских провинций, это поразительнейшее творение в монументальном стиле,- оно было только началом, строительство было рассчитано на века, которые оправдали и подтвердили бы его... С тех пор так не строили - не мечтали строить так, sub specie aeterni **!.. Организация была столь крепкой, что выносила и дурных императоров: случайной личности ничего не поделать с таким замыслом,- вот самый первый принцип архитектуры большого стиля. Но она была недостаточно прочной, чтобы противостоять наихудшему виду порчи - христианину... Нечисть скрытно, неслышно подкрадывалась в ночной кромешной тьме к каждому, тянула его соки, отнимая серьезный взгляд на истину вещей, отнимая инстинкт реальности: шайка трусливых, медоточивых и женоподобных разбойников постепенно, незаметно уводила с колоссальной стройки "души" самых ценных, мужественно-благородных людей, для которых цели Рима были делом всей их жизни, их пафоса, их гордости. Ханжеские происки, тайные сходки, мрачные понятия вроде ада или невинной жертвы - или unio mystica * кровопития,- а прежде всего медленно раздуваемое пламя мщения, мстительность чандалы,- вот что сделалось господином над Римом: та самая разновидность религии, с которой, еще до рождения ее, вел борьбу Эпикур. Читайте Лукреция и вы поймете, против чего боролся Эпикур - не против язычества, а против "христианства", я хочу сказать - против растления душ понятиями вины, кары и бессмертия... Он боролся с "подпольными" культами, со всем скрытым христианством: отрицать бессмертие и в те времена было уже настоящим спасением... И Эпикур победил бы, всякий уважающий себя человек в Римской империи был эпикурейцем,- но тут явился Павел... Павел, эта ставшая плотью и духом ненависть чандалы, ненависть к "миру", этот иудей, этот вечный жид par excellence.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
55
Еще шаг вперед в психологии убеждений, "веры". Я уже давно предложил для размышления тему: не опаснее ли для истины убеждение, нежели ложь ("Человеческое, слишком человеческое", ч. 1, афоризм 54 и 483). На сей раз я хотел бы поставить вопрос ребром: существует ли вообще противоположность лжи и убеждения?.. Все думают: да, существует,- но чего только не думают "все"!.. У каждого убеждения своя история, свои праформы, свои пробы и ошибки: убеждение постепенно становится таковым, а до того оно долгое время не было убеждением и еще более длительное время почти не было убеждением. Так как же? Разве среди всех эмбриональных форм убеждения не встречалась ложь?.. Иной раз достаточно лишь сменить носителя: для сына убеждение то, что в отце его было ложью... Вот что я называю ложью: не желать видеть то, что видишь, и так, как видишь; вовсе не существенно, лжешь ты при свидетелях или наедине с собою. Лгать самому себе - самое обыкновенное дело; если ты лжешь другим, это уже (относительно) исключение... А надо сказать, что нежелание видеть то, что видишь, и таким, как видишь,- почти что главное условие для человека партии, в каком бы то ни было смысле; он непременно становится лжецом. Так, немецкая историография убеждена, что в Риме царил деспотизм, а германские племена принесли в мир принцип вольности,- так где же тут разница между убеждением и ложью? Стоит ли после этого удивляться тому, что все партии, в том числе и партия немецких историков, привычно произносят высокопарную мораль,- мораль ведь, можно сказать, и не умирает потому, что люди всевозможных партий всякий миг испытывают в ней потребность... "Таково наше убеждение; его мы исповедуем пред всем миром, мы живем и умираем ради него - мы требуем, чтобы убеждения уважались!"... Такие речи я слышал даже от антисемитов. Совсем все наоборот, господа! Антисемит не становится приличнее оттого, что лжет согласно принципу... У жрецов в таких вещах более тонкий нюх, и они прекрасно понимают возражение, заключенное в понятии убеждения, то есть прин ципиальной - целенаправленной лживости. А потому они усвоили благоразумный прием иудеев и вместо "убеждения" говорят - "бог", "воля божья", "откровение господне". И Кант с его категорическим императивом шел тем же путем - его разум сделался в этом отношении практическим... Есть, мол, вопросы, где не человеку решать, в чем правда; самые высшие вопросы, самые высшие проблемы ценности недоступны человеческому разуму, они по ту сторону его... Постигать границы разума - вот настоящая философия... Для чего бог дал человеку откровение? Разве бог стал бы делать лишнее и ненужное? Человек и о себе самом не знает, что хорошо, что дурно, вот бог и научил его, в чем воля божья... Мораль: жрец не лжет; в том, что говорит жрец, нет "истинного" и "неистинного", потому что в таких вещах невозможно лгать. Чтобы лгать, надо знать, что истинно. А человек на это не способен, посему жрец - рупор господень... Такой жреческий силлогизм свойствен не только иудаизму и христианству; и право на ложь, и аргумент с благоразумностью "откровения" - все это неотъемлемо от типа жреца, все равно - жреца ли decadence'а или жреца языческого (язычники - все те, кто говорит жизни Да, для кого "бог"-великое Да, сказанное жизни)... "Закон", "воля божья", "священная книга", "боговдохновенность",- сплошь обозначения условий, при которых достигает власти и удерживает свою власть жрец; такие понятия отыщутся в глубине любых жреческих устроений, любых жреческих или философско-жреческих систем господства. "Святая ложь" - она равно присуща Конфуцию, законам Ману, Мухаммеду, христианской церкви... Есть она и в Платоне. "Вот истина" - эти слова, где только они ни раздаются, означают одно: жрец лжет...
56
Напоследок важно, ради чего лгут. Христианство не ведает "священных" целей - таково мое возражение против его средств. Сплошь дурные цели клеветать на жизнь, отравлять и отрицать ее, презирать тело, унижать и оскоплять человека понятием "греха". Раз так, все средства дурны... Законы Ману я читаю с противоположным чувством - несравненно более духовная, высоко стоящая книга! И называть ее на одном дыхании с Библией - грех против духа. Сразу догадываешься: за нею, в ней настоящая философия, а не раввинско-суеверный иудаин; и самому избалованному психологу она задает задачки. Не забыть о главном - о фундаментальном отличии от любой библии: благодаря законам Ману рука благородных сословий, философов и воинов, подъята над чернью, во всем - аристократические ценности, ощущение совершенства. Да, обращенное к жизни, торжествующее чувство благополучия, внутреннего и внешнего... Вся книга залита солнцем... Здесь серьезно и доверительно, с почтением и любовью обсуждаются вещи, на которые христианство изливает свою бездонную гнусность,- зачатие, женщины, брак. А можно ли давать в руки женщинам и детям книгу с такими подлыми словами: "...во избежание блуда, каждый имей свою жену, и каждая имей своего мужа... ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться". И вправе ли кто-либо быть христианином, если самому возникновению человека понятием immaculata conceptio * придан христианский, то есть грязный, смысл?.. Не знаю другой книги, где бы о женщине говорились столь чуткие и добрые слова, как закон Ману,- эти седобородые святые старики умели учтиво обращаться с женщинами. Так, в одном месте говорится: "Уста женщины, грудь девицы, молитва ребенка, дым жертвы вечно чисты". А в другом: "Ничего нет чище света солнца, тени коровы, воздуха, воды, огня и дыхания девушки". И, наконец, последнее быть может, святая ложь: "Все отверстия тела выше пупка чисты, ниже нечисты. Только у девушки все тело чисто".
* Непорочное зачатие (лат.).
57
Застигаешь in flagranti * всю несвятость христианства,- стоит только сопоставить христианские цели и цели законов Ману, стоит только ярким светом осветить их противоположность. Критик христианства неизбежно явит всю презренность христианства... Законы Ману возникали, как любой порядочный свод законов,- они обобщали опыт, уроки, практическую мораль веков, подводили черту подо всем этим, не создавали ничего нового. Вот предпосылка кодификации - все понимают, что способы доставить авторитет истине, добытой временем и доставшейся дорогой ценою, решительно отличны от тех, с помощью которых истина доказывается. Кодекс законов не толкует о пользе законов, о причинах их установления и не занимается казуистикой из предыстории - вот тогда-то он утратил бы императивный тон ("ты обязан!"), главное условие послушания. В этом вся проблема... В определенный момент развития народа один из слоев его - самый осмотрительный, то есть смотрящий вперед и оглядывающийся назад, объявляет завершенным круг опыта - опыта, в согласии с которым должно, стало быть, и можно жить. Цель в том, чтобы по возможности полно, без потерь, собрать урожай экспериментов и опыта дурного, отрицательного. Значит, прежде всего надо воспрепятствовать тому, чтобы длилось экспериментирование, чтобы ценности оставались в прежнем подвижном состоянии, чтобы продолжались исследование, критика, отбор их in infinitum **. Против того воздвигают двойную стену - сначала откровение: утверждают, что разумность законов будто бы не человеческой природы, что их будто бы отнюдь не искали и не находили лишь постепенно и путем ошибок, но что они - божественного происхождения и явились на землю все сразу и во всем совершенстве, без всякой истории, как чудо, как небесный дар... И другая стена - традиция: утверждают, что закон существовал с незапамятных времен, так что сомневаться в нем - неблагочестиво, преступно по отношению к предкам. Авторитет закона обосновывают такими положениями: бог дал, предки жили по закону... Высшее благоразумие такой процедуры заключается в следующем намерении: постепенно, шаг за шагом, отдалять, оттеснять сознание от жизни - от жизни правильной, понятой как правильная (то есть доказанной на основании колоссального и придирчиво процеженного опыта), так, чтобы достигался полный автоматизм инстинкта,- а это предпосылка любого мастерства, любого совершенства в искусстве жить. Составлять кодекс, подобный законам Ману,- значит признавать за народом право сделаться мастером и обрести совершенство - признавать его притязания на высочайшее искусство жить. Для этого жизнь должна перестать быть сознательной - цель всякой святой лжи... Кастовая иерархия (высший, над всем царящий закон) лишь освящает порядок природы, первостепенный естественный закон, над которым не властны ни произвол, ни какая-нибудь "современная идея". Во всяком здоровом обществе различаются и обусловливают друг друга три типа с разными в физиологическом смысле тяготениями центров тяжести - у каждого своя гигиена, своя сфера труда, свое особое мастерство и чувство совершенства. Не Ману, а природа разделяет людей духовных по преимуществу, людей по преимуществу мышечных, с сильным темпераментом и, наконец, третьих, не выдающихся ни в одном, ни в другом, посредственных. Третьи большое число, а первые и вторые - элита. Высшая каста - назову их "теми, кого всех меньше",- будучи совершенной, обладает и преимущественными правами тех, кого меньше всех,- среди этих прав привилегия воплощать на земле счастье, красоту и благо. Лишь наиболее духовным разрешена красота, разрешено прекрасное: лишь у них доброта не слабость. Pulchrum est paucorum hominimum ***: благое - это привилегия. Зато дурные манеры или пессимистический взгляд (глаз, все безобразящий) никому не воспрещены так, как им,- не говоря уж о возмущении тем, как вообще выглядят вещи в этом мире. Возмущаться - привилегия чандалы; тоже и пессимизм. "Мир совершенен так говорит инстинкт самых духовных, инстинкт Да,- само несовершенство, все, что ниже нас, дистанция, пафос дистанции, даже возмущение чандалы все это тоже относится к совершенству". Наиболее духовные - а они самые крепкие - обретают свое счастье в том, что грозило бы погибелью другим,- в лабиринте, в жестокости по отношению к себе и другим, в эксперименте; самообуздание им в радость; аскетизм становится в них природой, потребностью, инстинктом. Тяжесть задач - их привилегия, играть тяжестями, которые раздавят других, для них отдых... Познание - одна из форм аскетизма... Нет более почтенной породы людей, но нет и более радостной и достойной любви,- одно не исключает другого. Они господствуют не потому, что хотят, а потому, что они - господа; они не вольны быть вторыми... Вторые - это стражи права, устроители безопасности и порядка, это благородные воины, это прежде всего царь - высшая формула воина, судии, блюстителя закона. Вторые - исполнители, ближние самых духовных, берущие на себя все грубо-материальное в трудах правления,- их дружина, их правая рука, их ученики и последователи... И во всем, повторим, нет ничего произвольного, ничего надуманного, искусственного; все иное - искусственная постройка, а тогда растоптана природа... Порядок каст, иерархия, лишь формулирует высший закон самой жизни; различать три типа необходимо для того, чтобы поддерживать жизнь общества, обеспечивать существование все более высоких и наивысших типов человека: неравенство прав - первое условие для того, чтобы существовали права... Право - значит преимущественное право, привилегия. У всякого свое бытие - и свои преимущественные права. Не будем недооценивать права посредственностей. Чем выше, тем тяжелее жить, холод усиливается, возрастает ответственность. Высокая культура всегда строится как пирамида: основание широко, предпосылка целого консолидированная, крепкая и здоровая посредственность. Ремесло, торговля, земледелие, наука, большая часть искусств, короче, вся совокупность профессиональной деятельности,- все это сочетается лишь со средним уровнем умений и желаний; все подобные занятия были бы неуместны для человека исключительного,- необходимый инстинкт противоречил бы и аристократизму, и анархизму. Что ты общественно полезен, что ты и функция и колесико, предопределено природой: не общество, а то счастье, на какое только и способно подавляющее большинство людей, превращает посредственность в разумную машину. Для посредственности быть посредственностью счастье; быть мастером в чем-то одном, быть специалистом - к этому влечет природный инстинкт. Совершенно недостойно сколько-нибудь глубокого ума видеть в посредственности, как таковой, некий упрек. Посредственность сама по себе есть первое условие того, чтобы существовали исключения, посредственностью обусловлена культура в ее высоком развитии. Исключительный человек более чутко и нежно обходится с посредственными, нежели с собой и себе подобными, и это не просто деликатность,- это долг. Кого больше всего ненавижу я среди нынешней черни? Апостолов чандалы,- они подрывают инстинкт рабочего с его малым бытием, с его радостями, с его способностью довольствоваться немногим, они распаляют в нем зависть, учат мщению... Не в неравенстве прав бесправие, а в претензиях на "равные" права... Что дурно? Но я уже сказал: дурно все, что идет от зависти, слабости, мстительности... Анархист, христианин - одного поля ягода...
* На месте преступления (итал.). ** До бесконечности (лат.). *** Красота - дело немногих людей лат.).
58
И верно, не все равно, ради чего лгать,- укрепляешь ты или разрушаешь. Между христианином и анархистом можно смело ставить знак равенства - и цели их, и инстинкт - все направлено лишь на разрушение. Доказательство читайте в истории - она приводит его с ужасающей ясностью. Мы только что познакомились с религиозным законодательством, целью которого было "увековечить" наивысшее условие того, чтобы жизнь цвела, грандиозную организацию общества,- а христианство нашло свое призвание в том, чтобы как раз покончить с такой организацией - именно потому, что жизнь в ней цвела. Там надо было заложить на пользу грядущих поколений разумный урожай длительных экспериментов и долгих неурядиц, собрав его по возможности полно, изобильно, без потерь,- здесь, напротив, единым махом, нежданно-негаданно, отравили весь урожай... Великолепнейшая из всех достигнутых доныне (в условиях неблагоприятных) форм организации, imperium Romanum, стоявшая aere perennius *,- в сравнении с нею все прочее частично, бесталанно, все любительская работа,- и вот святые анархисты сочли делом "благочестивым" разрушение "мира", то есть империи, пока все не было перевернуто ими вверх дном и германцы с прочими хамами не овладели всем... И христианин, и анархист - оба decadents, оба способны только разрушать, отравлять, губить, пить чужие соки, кровь; тот и другой воплощают инстинкт смертельной ненависти ко всему прочному и великому, долговечному, дарующему жизни будущее... Христианство - вампир Римской империи; оно единым махом перечеркнуло великий подвиг римлян, готовивших почву для великой культуры, которая уже располагала бы временем... Неужели это по-прежнему непонятно? Imperium Romanum, каким мы знаем его, каким все лучше узнаем по истории римских провинций, это поразительнейшее творение в монументальном стиле,- оно было только началом, строительство было рассчитано на века, которые оправдали и подтвердили бы его... С тех пор так не строили - не мечтали строить так, sub specie aeterni **!.. Организация была столь крепкой, что выносила и дурных императоров: случайной личности ничего не поделать с таким замыслом,- вот самый первый принцип архитектуры большого стиля. Но она была недостаточно прочной, чтобы противостоять наихудшему виду порчи - христианину... Нечисть скрытно, неслышно подкрадывалась в ночной кромешной тьме к каждому, тянула его соки, отнимая серьезный взгляд на истину вещей, отнимая инстинкт реальности: шайка трусливых, медоточивых и женоподобных разбойников постепенно, незаметно уводила с колоссальной стройки "души" самых ценных, мужественно-благородных людей, для которых цели Рима были делом всей их жизни, их пафоса, их гордости. Ханжеские происки, тайные сходки, мрачные понятия вроде ада или невинной жертвы - или unio mystica * кровопития,- а прежде всего медленно раздуваемое пламя мщения, мстительность чандалы,- вот что сделалось господином над Римом: та самая разновидность религии, с которой, еще до рождения ее, вел борьбу Эпикур. Читайте Лукреция и вы поймете, против чего боролся Эпикур - не против язычества, а против "христианства", я хочу сказать - против растления душ понятиями вины, кары и бессмертия... Он боролся с "подпольными" культами, со всем скрытым христианством: отрицать бессмертие и в те времена было уже настоящим спасением... И Эпикур победил бы, всякий уважающий себя человек в Римской империи был эпикурейцем,- но тут явился Павел... Павел, эта ставшая плотью и духом ненависть чандалы, ненависть к "миру", этот иудей, этот вечный жид par excellence.
1 2 3 4 5 6 7 8 9