Глаза ее все еще оставались тревожными. Он ободряюще бросил:
– Победа!
А Лех заржал весело, как молодой сильный жеребец:
– А тому богу она пришлась, пришлась… Ишь как разъярился! Я бы на его месте ради такой и с печи бы не слез. А он какой шум поднял, какой шум!
Он вскинул меч над головой, показывая могучие предплечья, блестящие от воды, повернул острием вниз и со стуком бросил в ножны за спиной. И снова не промахнулся, невольно подумал Рус, не срезал себе задницу, чего все время от него невольно ждешь.
Наконец неспешно подъехал Чех. За ним в седлах высились двое таких же невозмутимых бояр. Голос старшего брата был густой, спокойный и размеренный, словно он не видел, как только что блистали мечи:
– А я бы сказал, что здешний бог обрадовался, что черную от него забрали.
Рус оскорбленно дернулся: она не черная, а смуглая от солнца, Лех же сказал живо:
– Я бы вовсе в пляс пошел… А чего ты так решил?
В синих глазах Чеха пряталась насмешка:
– Чего нам больше всего не хватало?.. Воды. Вот местный бог и послал нам добрячий ливень. Можно сказать, в пляс пошел. Или доплатил нам, что забрали. Гойтосир все бурдюки успел наполнить!
Рус сказал с гневом:
– Так чего ж он горлохватов сюда привел?
Чех даже не повернул голову в его сторону:
– Он не один, кому не все в тебе нравится.
Издали доносилась песня. Рус прислушался. Имя певцу дали любящие дед и баба, что-то очень длинное и красивое, но, по рассказам, мальчишка с колыбели удивлял звонким, чистым голосом, с детства научился складывать песни, его прозвали Гамаюном за способность петь без устали, а потом вовсе прозвище сократили до Баюна, ибо он умел баить еще и складные бывальщины из жизни древних героев. Он охотно откликался на Баюн, ибо это роднило с вещей птицей Гамаюн, что песней вызывает зарю. Теперь уже никто и не помнит, как его звали на самом деле, а он не скажет, стыдится длинного и слишком пышного имени.
Рус поглядывал на Баюна всегда с опаской. Высокий, сутулый, он был некогда неплохим воином, но зачем-то без всякой нужды сменил боевой топор на дудку и бубен. Добро бы увечный, калека, но все знали силу рук Баюна, когда он в шутку боролся на кистях или на поясах. Но взялся за немужское дело, играл и пел, сам складывал песни, да такие, что душа замирала от восторга, такого острого, что хотелось то плакать, то вскочить на коня и мчаться по степи куда глаза глядят. Пан говаривал, что Баюн одной песней может бросить на врага больше людей, чем он, всемогущий тцар, может остановить бегущих перед лицом врага, может ссадить с коней героев и заставить пахать землю, но может и мирных землепашцев посадить на коней и сделать лютыми воителями.
Он ценил Баюна, и никогда бы не отпустил с изгнанниками, так что беглецы сами обнаружили догнавшего их Баюна только на седьмые сутки. Баюн в Исходе поднимал дух изгоев боевыми песнями. Сочинял быстро, они рождались в нем то ли во сне, когда посылали боги, то ли получал в дикой скачке, когда степь несется навстречу, ветер рвет ноздри, а душа замирает…
Когда он умолк, Рус послал коня к нему ближе. Баюн был в полной мужской силе, по-своему красив, в плечах широк, ­лицо открытое. Такие нравятся девкам, таким доверяют мужчины.
– Скажи, – спросил Рус неожиданно, – почему ты пошел с нами?
Баюн озорно блеснул синими глазами:
– Именно потому.
– Почему? – растерялся Рус. – Я тебя не понял.
– Ты не договорил, – ответил Баюн усмешливо, – что впереди нас ждет неведомое, беды, страдания, лишения, а позади осталась спокойная и сытая жизнь. Потому и пошел, ­отвечаю заранее, что впереди – неведомые земли. В сытости певец умирает. Тело еще живет, но певец в нем уже покойник.
Рус тряхнул головой. Или Баюн говорит слишком умно, прямо волхв какой, или же от усталости в голове мозги смешались, как тесто.
– Как это покойник?
– Певец покойник, – объяснил Баюн с покровительственной усмешкой, что начало раздражать Руса. – Сытость и довольство убивают певца. Тело живет, жиреет, но певец… певец умирает, когда перестает складывать песни. А просто петь их… Так это не певец, а его тело поет. Раскрывает рот и поет.
Рус пробормотал:
– Певец не поет, а только складывает песни?.. Что-то я тебя не пойму. Слишком умный, да?
– Кто, я? – удивился Баюн.
– Ну не я же, – отрезал Рус с раздражением. – Вот что, умник. Ты что-то слишком часто начал вертеться возле моих повозок. Моей женщине твои песни не нужны, понял?
Он сам ощутил, как лицо перекосилось яростью. Наверное, он еще и побледнел страшно, ибо Баюн поспешно отодвинулся вместе с конем. Глаза его тревожно замигали.
– Ты не прав, Рус… но я буду держаться от твоей женщины подальше.
Он подал коня в сторону, вид был обиженный. Холодная ярость не оставляла Руса. Он смутно удивлялся такой дикой вспышке, даже руки затряслись от желания схватить сладкого певца за горло, выдавить душу и с наслаждением швырнуть обмякшее тело под копыта коня.
– Я прослежу, – процедил он ненавидяще. – А увижу близко, убью.
Баюн отъехал еще, крикнул издали:
– Ты не прав! Она – необычна. У меня песни сами складываются, когда ее вижу. Но я живу только ради песен!
Рус прокричал вдогонку:
– Обойдемся без твоих песен, байстрюк проклятый!
Глава 7
Степь ширилась, стена леса влево отступала, пока не превратилась в чернеющую полоску. Справа одно время вовсе пропала, затем появилась, но почти не приближалась. От леса остались одинокие рощи, небольшие гаи, а чаще всего деревья отступили в балки, там теснились, сцепились ветвями. Там под их кронами не высыхают ручьи, а ключевая вода неслыханной чистоты.
В голубом небе плавают, растопырив крылья, ястребы, кобчики, высматривая мышей и мелких птиц, важные дрофы бродят неспешно, им лес не позволит бегать и суетиться, как мелочь.
Повозки начали останавливаться, и Рус поскакал туда во весь опор. Там слышался рев, треск, волы и кони ускорили бег, неслись со всех ног. Но он сам, иссохший от зноя, ощутил разлитый в воздухе восхитительный запах воды раньше, чем увидел маленькую речушку. Даже не речушка, а большой ручеек, что неожиданно вынырнул из-за деревьев, едва не свел с ума скот, что уловил аромат воды раньше людей, рвался в ту сторону, несмотря на плети и удары, а упряжные волы, привыкшие к ударам плетей, попросту ускорили бег и неслись, растряхивая повозки, пока не вбежали в воду по брюхо.
Оставив разбитые и поломанные повозки на берегу, люди тоже со всех ног вбегали в воду, жадно и много пили, плескались, орали от счастья дурными голосами.
Чех подъехал, посмотрел с коня, буркнул, как будто ничего не случилось:
– Привал до утра.
Лех посмотрел на небо:
– Солнце еще высоко!
– Взгляни на повозки, – посоветовал Чех.
Дюжина вверх колесами, у иных колеса отлетели вовсе. Постромки спутались, а ветхие – порвались. Да и те, которые выглядят целыми, не пройдут далеко, если сейчас не укрепить, не подправить, не заменить ту или другую часть. Кузнецы уже вытаскивали походные горны, их молодые помощники с завистью смотрели на плескающихся в реке.
– Может быть, – определил Чех, – даже за ночь не успеем. Пусть скот отдохнет сутки.
– А люди? – спросил Лех.
Чех буркнул как само собой разумеющееся:
– Люди не скот, нам отдыхать некогда.
Гойтосир, что ревностно находился возле князя, добавил наставительно:
– Кто отдыхает меньше, тот и запрягает того, кто отдыхает больше. Так заведено богами!
Лех поморщился, от умных речей всегда почему-то дурно, соскочил на землю:
– Эй, Рус!
Рус ерзал на коне, разрываясь между почтением и послушанием, Чех и Гойтосир – оба знающие, и детским желанием заорать дурным голосом и ринуться вместе с конем в воду.
– Ну?
– Заедем чуть выше, а то эти дурни ил подняли уже не со дна, а уж и не знаю откуда.
Не дожидаясь ответа, Лех пустил красного коня вдоль берега вверх по течению, а потом с гиком и свистом влетел в светло-голубую воду, где отражались оранжевые облака, с двух сторон с плеском встали стены хрустальных брызг до небес, и слышно было, как счастливо орал золотой всадник на пурпурном коне, а конь визжал и радостно молотил копытами, не переставая поднимать брызги.
Рус едва удержался от страстной жажды помчаться следом. Замедленно, будто сдвигал гору, повернулся к повозке, на которой ехала его женщина со странным именем:
– Я приду… чуть позже.
Чех усмехнулся краешком губ, тронул коня. Они вошли в воду тоже выше по течению, князю так и надлежит, там Чех соскользнул в воду, напился вдоволь, потом быстро расседлал коня и начал его мыть. Рус пустил Ракшаса к повозкам, оттуда уже выскакивали женщины и дети, с визгом бежали к воде.
Заринка откинула полог навстречу:
– Что стряслось?
– Река, – сказал Рус счастливо. – Не проспи, поросенок… Где Ис?
Из-за полога пахнуло ее запахом, сердце радостно затрепетало. Он умел вычленить аромат ее тела из сотен самых разных запахов, но сейчас запах сказал, что она покинула повозку уже давно.
– Да вон же она, – ответила Заринка насмешливо. – Она сюда только на ночь приходит. Да и то, если бы ты не являлся…
Она хихикнула намекающе, выпрыгнула и унеслась к воде. Вдоль длинной колонны подвод, что все тянулись и тянулись из пыльного облака, выметнулся всадник на оранжевом коне, быстром и горячем. Ис скакала уже уверенно, обеими руками держась за узду, чуть приподнявшись в стременах.
Волосы ее были на лбу перехвачены золотым обручем, так настоял Рус, а сзади она умело заплела косу, толстую, как змея, черную и блистающую крохотными искорками. Лицо разрумянилось, глаза смеялись.
– Река?
В ее словах остался сильный привкус чужого языка, что заставляло прислушиваться к ней больше, а душа Руса едва не выпрыгивала через уши, когда слышал ее странноватую речь, и почему-то самому хотелось говорить вот так странно, мило изменяя звуки.
Он протянул ей руку, сам удивляясь, зачем это делает, но Ис приняла как должное: соскочила на землю, легко опершись на его ладонь, и это простое движение наполнило его таким восторгом, что едва не завопил на всю вселенную.
– Смоем пыль и грязь, – предложил он. – Я уже забыл, какого цвета кожа у тебя на самом деле.
– На себя посмотри!
Он подхватил ее на руки, мощно и сильно швырнул едва ли не на середину реки. Испуганный вопль пронесся над водой, затем был могучий плеск, брызги взметнулись во все стороны, похожие на внезапно выросший среди реки диковинный цветок с прозрачными лепестками и высоким столбиком в середке. Ис скрылась под водой, и только тогда он вдруг подумал, что она, может, не умеет плавать.
Он сам не думал, что с берега можно так быстро оказаться на середине реки. Ис, барахтаясь, поднималась наверх, как вдруг ее ухватили страшные руки, вздернули грубо и свирепо вверх, пробив поверхность реки, как стену враждебной крепости. Она закашлялась, ослепленная солнцем. В ее расширенных глазах был ужас.
– Что ты хочешь… со мной сделать?
Он расхохотался, его руки опустили ее в воду, но теперь она чувствовала горячее тепло огромных ладоней, даже когда он не касался ее тела. Его руки все время были рядом. Она плескалась, смывала пот и грязь и все время ощущала себя в кольце его могучих рук, и от этого кровь приливала к низу живота, ноги становились слабыми, а руки двигались все медленнее и медленнее.
– Не надо здесь, – шепнула она. – Прошу…
– Не могу, – ответил он сквозь зубы. – Это сильнее меня.
Он подхватил ее на руки, сам оставаясь по шею в воде. Ис тихонько вскрикнула, тело Руса напряглось, и без того твердое, как из дуба, она послушно раскрылась навстречу, варвары не терпят сопротивления, охнула и задержала дыхание. Его широкие ладони сдавили ее крепко и плотно, как игрушку, горячая боль внутри прошла, сменившись странным чувством, которое она раньше не испытывала… а теперь ощущала все ­чаще.
Его лицо напряглось, он закрыл глаза, откинул голову, жилы натянулись туго, чуть ли не звенели, стиснул еще сильнее, она вскрикнула, он что-то сказал сквозь стиснутые зубы, пальцы на ее бедрах чуть ослабели, но она знала, что темные следы останутся надолго.
В сторонке слышались крики, плеск, конское ржание. Ис еще продолжала висеть как на дереве, чувствуя горячее сильное тело, впервые не стремясь с облегчением отодвинуться, ее руки обнимали его за шею, их глаза встретились, и она долго смотрела в его лицо, вся отдавшись новому странному чувству покоя, защищенности. Так она не чувствовала себя даже в своем родном племени, в своей семье.
Рус чувствовал, как ее тело вздрогнуло. Ис торопливо отодвинулась, опустила ноги. Когда коснулась дна, вода плеснула ей в лицо, она раскашлялась, он вытащил ее повыше, где воды было до пояса.
– Что-то случилось?
Голос его был полон страха. Она слабо улыбнулась, мокрое лицо блестело, но глаза щипало, и когда на губах ощутила соленое, то поняла, что беззвучно плачет.
– Нет, ничего…
– Но я же чувствую!
– Рус, мне вдруг показалось, что я предаю себя. Нет, не старайся понять. В каждом племени свои понятия. Но я… в самом деле принадлежу тебе. Не только потому, что ты меня взял! Еще и потому, что я сама так хочу…
Его глаза вспыхнули, как два солнца. Ис вздрогнула: ­не­ужто и она для него так много значит? Взволнованная, отвела взор, словно искала, за что зацепиться, в трех шагах ниже по течению в воду вошел и шумно плескался могучий немолодой гигант, в его волосах уже проглядывала седина, но глаза оставались настолько пронзительно-синими, что Ис всякий раз брала оторопь, когда встречалась взглядом.
– Бугай, – прошептала она. – Как он страшен!
– Он хороший, – возразил Рус немедленно. Ис ощутила, как под ее пальцами напряглись его мышцы, будто готовился защищать Бугая даже силой. – Он… чист и великодушен сердцем!
Ее плечи передернулись, вспомнила окровавленный рот гиганта, когда с довольным ревом пожирал еще трепещущую печень врага.
– Это чудовище?
– Ис, – сказал Рус страстно, – он мог бы остаться, жить в богатстве и достатке. Да он и жил в богатстве! Он, если еще не знаешь, мой двоюродный дядя. Двоюродный брат тцара. Но когда нам велено было уйти в изгнание, он сказал при всех, что это нехорошо. И недостойно такого великого тцара, как Пан.
Ис слушала затаив дыхание. Мелкие волны плескали им в бока, а между ними вода стремилась проскользнуть как можно быстрее, чувствуя, что так делать нельзя. Мир скифов дик, странен, подумалось невольно, но подчинен каким-то законам. А самые важные законы те, что внутри человека, а не вне.
– И твой отец его не наказал?
– Покарав одного, получил бы сто новых противников. Он обратил все в шутку, предложил Бугаю выпить, позвал на охоту… Но когда пришел час покидать родной кров, мы увидели, как из ворот своего дворца выехал на огромном коне всадник в доспехах простого воина. Он не смог объяснить, почему так сделал, но зачем простые слова, если в нас просыпаются боги?
– Боги?
– Ну да, – сказал он гордо. – Наш прародитель, верховный бог Род, создал из глины зверей, но когда лепил нас, людей, то смешал глину со своей кровью. С той поры когда поступаем особенно достойно, красиво – это в нас пробуждается кровь Рода. Волхвы говорят, что когда живем красиво, то становимся с богами вровень.
Она покосилась на звероватого воина. Нерасседланный конь Бугая, чем-то похожий на хозяина, стоял по колени в воде, неспешно и брезгливо отцеживал воду через оттопыренную нижнюю губу. Потертое седло украшено кожей, содранной с врагов, а длинными волосами жертв покрыт круп, заботливо предохраняя от зноя и оводов. Бугай довольно взревывал, плескал воду на свою волосатую грудь, похожую на грудь дикого зверя. Если он вровень с богами, то страшно представить, какие у скифов боги.
– Это теперь и мой мир, – прошептала она.
Рус подхватил ее на руки, мокрая одежда облепила ее тело плотно, вода текла в три ручья, бегом и с хохотом вынес на берег.
Еще через неделю земля пошла волнами. То и дело поднимались холмы, холмики, а еще через неделю земля вовсе отвердела, из нее торчали старые камни, белые, изъеденные ветром.
Дозор вернулся с рассказом о высоких горах, что лежат впереди. Правда, видна старая дорога, словно в древности великаны пробили, а потом забросили или вымерли. Чех колебался, собрался малый совет, решили ехать вдоль горной цепи, а наверх не забираться.
Ночами пасли коней, давали отдых скоту, а сами чинили повозки, латали одежонку, обувь. Женщины варили в котлах скудную добычу охотников. Иногда удавалось заполевать и крупную дичь. Били ящериц, вытаскивали из нор сусликов, ховрахов, не брезговали полевками. Искусные охотники били на лету уток и всякую птицу, что неосторожно пролетала вблизи, но когда совсем близко проходили стада туров, табуны диких коней, когда в полуверсте замечали, как огромное стадо свиней лакомится желудями, то усталые кони отказывались свернуть в сторону, и люди понимали их, не понуждали, берегли. Рус то и дело видел, как всадники, покинув седла, ведут коней в поводу, дают отдых.
1 2 3 4 5 6 7 8