даже
одна из левых партий, вобравшая в себя остатки социал-демократических и
эсеровских объединений, носила теперь название Национал-Социалистической
Партии России. Все чаще звучало, что все беды России - от слепого
подражания Западу, в то время как у России свой, особый путь. Сторонники
этой точки зрения аргументировали ее событиями недавнего прошлого: ведь
марксизм пришел с Запада, по вине Запада началась Мировая война, и именно
попытка насадить на российской почве западную парламентскую демократию в
1917 окончилась большевистским переворотом. В то же время Запад крайне
неохотно помогал Белому движению в борьбе с красными - огромные корпуса
союзников стояли в тылу и ничего не делали (и это была правда, но, поступи
в свое время союзники наоборот, теперь те же люди обвиняли бы их в
пролитии русской крови), а теперь еще имеет наглость требовать уплаты
долгов, не давая России времени оправиться. Надо сказать, что и бывшие
страны Антанты смотрели теперь на Россию без большого восторга. Было ясно,
что эта огромная, непредсказуемая, полуазиатская страна наращивает свою
мощь - и, между прочим, не только экономическую, но и военную -
отказываясь в то же время установить у себя цивилизованные демократические
институты, живя без конституции, без парламента, даже без законного
монарха, а с каким-то странным полувоенным временным правительством. И
действительно, усмирение России как будто было достигнуто, а Директория не
спешила уходить от власти, игнорируя робкие требования либералов и словно
воплощая собой пресловутый особый путь. Робкими требования были потому,
что Директорию не в чем было особенно упрекнуть - конечно, ее правление
было не идеальным, но промышленность росла, рубль укреплялся, у крестьян
была земля, да и уровень гражданских свобод был близок к установленному
Манифестом 17 октября 1905 года. Со временем состав Директории менялся,
часть генералов ушла на покой, уступив место крупным промышленникам. Так,
в 1924 году Директорию покинул Колчак, заявив, что он устал от политики и
хочет вернутся к науке. Действительно, адмирал снова занялся полярными
исследованиями и погиб в 1929 при крушении ледокольного парохода
"Иркутск". Ротация членов Директории, при которой оставшиеся в меньшинстве
радикалы уходили, и их сменяли умеренные, привела к тому, что прежде
пестрый состав верховного органа обрел однородность, и прекратились
шарахания из стороны в сторону. Главным же секретом успеха правления
Директории в тот период, думается, было то, что она не столько руководила
и направляла, сколько создала необходимые начальные условия и, защитив
силой оружия порядок, предоставила национальному хозяйству развиваться
своим чередом. Краткая эпоха большевизма не успела уничтожить людей
предприимчивых и работящих, и едва таким людям были созданы условия для
работы, экономика пошла вверх. В то же время, на фоне естественной
гордости за выходящую из кризиса страну, все чаще звучали
националистические и даже черносотенные лозунги. Припоминали
национальность Маркса, высчитывали процент евреев и вообще инородцев в
рядах большевиков (забывая при этом, что активное участие некрещеных
евреев в революции вполне естественно при той дискриминации, какой они
подвергались в Российской империи). Масла в огонь подливали интересы
национального капитала, не желавшего мириться с еврейской и иностранной
конкуренцией. Все же в целом, после революционных потрясений, маятник
общественного мнения отклонился в сторону устойчивости и спокойствия, и
когда в 1925 году Директория наконец объявила выборы - правда, не в
Учредительное собрание, а только в Государственную Думу - избранные
делегаты оказались один умеренней другого. Ни сторонники монархии, ни
сторонники парламентской республики не набрали большинства; доминирующим
настроением стал страх перед любыми переменами, способными нарушить
хрупкое благополучие. Не раз цитировалась знаменитая фраза Столыпина: "Нам
нужны не великие потрясения, а великая Россия!" В конце концов прошло
предложение октябристов воздержаться от окончательных решений и принять
конституцию переходного периода, сохранявшую власть Директории еще на
четыре года, правда, под некоторым думским контролем. Члены Директории,
опасавшиеся конфронтации с Думой, вздохнули спокойно.
Меж тем в Германии кипели политические страсти. Сопротивление правых
было сломлено, но в рядах левых шла жестокая борьба коммунистов с
социал-демократами, немцев с иммигрантами, старых и новых лидеров и
всевозможных блоков и фракций. Как это нередко бывает, в этой свалке,
обойдя старых политических волков, неожиданно всплыл человек новый и почти
никому неизвестный. Звали его Рудольф Хильфе; прошлое его было темным, как
и происхождение. По крови он был наполовину австриец, на четверть венгр, о
последней же четверти биографы умалчивают, ибо метрических свидетельств не
сохранилось, но говорили, что была эта четверть не то еврейской, не то и
вовсе цыганской. Известно, что подобное смешение крови часто приводит к
рождению неординарных личностей, и в самом деле, Хильфе отличали
незаурядные организаторские способности, ораторское мастерство и
чрезвычайное честолюбие. В 1926 году, после странного покушения на
Тельмана (официальное расследование походило скорее на попытку скрыть
истину, нежели найти ее), Хильфе становится фактически (а после скорой
смерти Тельмана и юридически) первым лицом в Коммунистической партии
Германии. Под его руководством довершился разгром германской
социал-демократии и внутрипартийной оппозиции в КПГ; умело играя на
амбициях соратников и используя сегодняшних союзников против вчерашних, к
1930 году Хильфе сосредоточил в своих руках почти всю полноту власти в
стране. Несмотря на свое многонациональное происхождение, он оказался куда
большим поборником величия Германской Империи, чем неоднократно битые за
шовинизм социалисты; и хотя трескучие фразы о пролетарском
интернационализме и мировой революции еще звучали, в них все явственней
проступал иной оттенок: немцы - великий народ, избранный историей для
того, чтобы принести свет идей марксизма всему человечеству - принести,
если надо, силой оружия.
А в это время в России тоже происходил рост радикальных настроений.
Память людей коротка, а аппетиты ненасытны; нейтральную политику
Директории вновь начали критиковать и справа, и слева.
Национал-социалистическая партия, которую еще недавно никто не принимал
всерьез, неожиданно заявила о себе громкими акциями и ростом своих рядов.
Во главе НСПР стоял некто Игнат Салтин, тоже неизвестный прежде политик
(что было вполне естественно после того, как лидеры российских левых пали
жертвой белого и красного террора, эмигрировали или, разочаровавшись,
отошли от дел). На первый взгляд, Салтин представлял собой ничем не
примечательную посредственность. Выгнанный из реального училища (как
утверждали потом официальные биографы, за политическую деятельность, хотя
на самом деле за неуспеваемость), он не овладел толком никакой профессией.
Впоследствии был призван в армию и воевал на фронтах Мировой войны.
Дослужился до фельдфебеля. В 1916 был ранен в Галиции и остался на всю
жизнь хромым на левую ногу, вследствие чего избежал мобилизации в
Гражданскую войну. По официальным данным, при большевиках участвовал в
работе левого подполья, по неофициальным - был там провокатором ЧК. В
молодости писал плохие стихи, которые никогда не были опубликованы - в
отличие от его книг на политические темы, первая же из которых, "Моя
борьба", помимо шовинистической демагогии содержала в себе разумные мысли
о политике и о психологии толпы. Возглавленная им партия - кстати, он не
входил в число ее создателей и примкнул к НСПР позже - изначально включала
в себя немало эсеровского, т.е., по марксистской терминологии,
"мелкобуржуазного"; впоследствии в партийной идеологии оставалось все
меньше социалистического и ставка все явственней делалась на мелкий и
средний капитал. По мере того, как росло значение класса мелких
собственников, укреплялась и опора национал-социалистов (нацистов).
Шовинистическая "охотнорядская" идеология тоже оказалась здесь вполне
кстати. На выборах 1929 года НСПР, однако, получила не слишком большой
процент голосов (хотя и значительно больший, чем предсказывали
политологи). Несмотря на популярность национальной идеи, идеология
нацистов все еще казалась слишком грубой, а их лидеры - слишком
неотесанными. В целом, впрочем, новая Дума оказалась куда радикальней
предыдущей. Маятник общественного мнения снова отклонялся в сторону
"быстрых и простых решений"; темпы возрождения России казались слишком
низкими. Но общество еще не определилось, радикализм какого толка оно
предпочитает, поэтому депутаты, представлявшие весь спектр от крайних
монархистов до социал-демократов (коммунистические партии, естественно,
оставались под запретом) не могли договориться практически ни по одному
вопросу. Вообще Шестая Дума оказалась на редкость бездарным и бестолковым
парламентом, напомнив печально известные первые Думы; единственным
вопросом, по которому депутаты быстро пришли к соглашению, стало резкое
ограничение полномочий Директории. Фактически верховный орган превращался
в подобие английского монарха, который царствует, но не правит. И хотя
половина Директории призывала поступить с Думой по-столыпински, однако
остальные их коллеги на это не решились, ибо не было уже государя
императора с его вердиктом "быть по сему", не было и законных оснований
для роспуска Думы, и слишком велик был страх, что новое обострение
способно опять открыть дорогу хаосу. Однако формально Директория осталась
верховным органом еще на четыре года, ибо депутаты не могли договориться,
чем ее заменить.
Период 1929-1933 годов оказался для России тяжелым не только из-за
неудачного парламента. Общий кризис мирового хозяйства, который германские
и итальянские коммунисты злорадно именовали "вторым этапом необратимого
краха капитализма", особенно больно ударил по еще не вполне оправившейся
от потрясений России. К тому же международные отношения все более
ухудшались; кое-кто на Западе откровенно делал ставку на красную Германию
как противовес России, другие, напротив, хотели покончить с язвой
коммунизма чужими, то есть российскими, руками. Деятельность Думы,
получившей столь широкие полномочия и при этом склонной не к взвешенной
политике, а к демагогическим демаршам и радению за "величие державы",
отнюдь не способствовала разрядке напряженности. Так, выплата долгов
Антанте была окончательно заморожена, и в парламенте открыто звучали речи
о необходимости "восстановить Империю в границах 1913 года", т.е.
присоединить Польшу и Финляндию. Ответная резкая реакция Запада вызывала
еще большее раздражение. Сочетание внутреннего и внешнего кризиса породило
быстрый рост недовольства по всей стране. Помимо обвальной критики
правительства, звучали непременные фразы о всемирном заговоре против
России; упоминалось, разумеется, что заговор этот не какой-нибудь, а
жидо-масонский. До поры еще сдерживаемый антисемитизм прорвался, как гной,
и вольно хлынул наружу; возобновились еврейские погромы, довольно неохотно
подавлявшиеся силами правопорядка. По мере роста популярности
национал-социалистов к ним примыкало все больше интеллектуалов, помогавших
как в тактической борьбе, так и в выработке стратегических программ.
Идеология нацистов получила название "фашизм" - от латинского fascio, что
означает "связка, пучок", в более широком смысле - "объединение". Фашисты
всячески подчеркивали принцип единства, столь отвечавший, по их мнению,
истинно русскому духу коллективизма, общинности, соборности. В то же время
из программы партии ушло все левосоциалистическое, и в конце концов,
благодаря своим политическим успехам, нацисты привлекли благосклонное
внимание крупного капитала, обеспокоенного новой радикализацией рабочего
класса.
В Германии в это время тоже происходили весьма неблаговидные события.
Национализировав промышленно-финансовую сферу и уничтожив частное
предпринимательство, коммунисты добрались наконец до последнего класса
собственников - крестьянства. Началась кампания по лишению крестьян
собственной земли и объединению их в государственные коллективные
хозяйства. Естественно, подобная программа встретила сопротивление,
подавлявшееся беспощадными репрессиями. Множество крестьян было
расстреляно или отправлено в концентрационные лагеря. Когда же планы
партии были претворены в жизнь, социалистическое сельское хозяйство
продемонстрировало свою "эффективность": на страну обрушился голод
невиданных доселе масштабов. Положение можно было поправить закупками
продовольствия за границей, но коммунистические вожди не собирались
демонстрировать свои "временные трудности" буржуазному миру.
Социалистическая же Италия попросту не могла оказать масштабную помощь.
Естественно, что и в Германии активно муссировалась идея происков врагов и
всемирных заговоров.
На выборах 1933 года в России национал-социалисты одержали
впечатляющую победу. Было объявлено об окончании переходного периода и
начале строительства новой тысячелетней империи. Генерал Деникин от имени
Директории вынужден был передать Салтину бразды правления. Новая
конституция провозглашала Россию президентской республикой, возвращая ей
при этом звучный титул Империи. (Так и было записано: "Российская Империя
является республикой.") Равенство всех граждан перед законом было
упразднено; евреи официально ограничивались в правах. В скором времени
начались репрессии против свободной прессы, а также левых и либеральных
партий. Естественно, подобные действия еще более осложнили отношения с
демократическим Западом. В короткие сроки под лозунгом борьбы с
внутренними и внешними врагами нацисты установили в стране жесткую
диктатуру, которая, в отличие от диктатуры большевиков, не встретила
организованного сопротивления. Надо сказать, что нацисты умело
использовали страх перед большевиками, и если ужасы красного террора уже
успели подзабыться, то живой пример активно милитаризующейся
коммунистической Германии заставлял даже порядочных людей до поры
подыскивать оправдания методам фашистов. Вскоре в Сибирь, на Север и в
казахские степи уже тянулись нескончаемые эшелоны с политзаключенными.
Удивительное дело, но несмотря на весь яростный антагонизм между
фашистской Россией и коммунистической Германией, столь активно
используемый идеологами обеих стран, между этими режимами возникло и
постепенно укреплялось неафишируемое, но плодотворное сотрудничество.
Говорили, что и лидеры их, Салтин и Хильфе, испытывают немалое уважение
друг к другу. Немалую роль здесь, видимо, играло общее противостояние
либеральному миру Европы и Америки. Достоверно известно, что российские
военные инструкторы обучали германских красных командиров, а карательные
органы обоих государств нередко выдавали друг другу искавших убежища
противников соответствующих режимов. Поддерживались и экономические связи.
При этом и Россия, и Германия не переставали готовиться к войне.
В середине тридцатых волна политических репрессий в Германии
докатилась до верхушки правящей партии. Практически все основатели КПГ,
соратники Либкнехта и Тельмана, не успевшие к тому времени отправиться в
мир иной, предстали перед судом по обвинению в измене, заговорах,
организации покушений, подготовке мятежей, диверсиях, шпионаже в пользу
России и мировой буржуазии и т.д. и т.п. Обвинения были абсурдны, однако
сами спектакли политических процессов разыграны были с размахом.
Обвиняемые, сломленные пытками и обманутые лживыми посулами, показывали на
себя и друг на друга.
1 2 3
одна из левых партий, вобравшая в себя остатки социал-демократических и
эсеровских объединений, носила теперь название Национал-Социалистической
Партии России. Все чаще звучало, что все беды России - от слепого
подражания Западу, в то время как у России свой, особый путь. Сторонники
этой точки зрения аргументировали ее событиями недавнего прошлого: ведь
марксизм пришел с Запада, по вине Запада началась Мировая война, и именно
попытка насадить на российской почве западную парламентскую демократию в
1917 окончилась большевистским переворотом. В то же время Запад крайне
неохотно помогал Белому движению в борьбе с красными - огромные корпуса
союзников стояли в тылу и ничего не делали (и это была правда, но, поступи
в свое время союзники наоборот, теперь те же люди обвиняли бы их в
пролитии русской крови), а теперь еще имеет наглость требовать уплаты
долгов, не давая России времени оправиться. Надо сказать, что и бывшие
страны Антанты смотрели теперь на Россию без большого восторга. Было ясно,
что эта огромная, непредсказуемая, полуазиатская страна наращивает свою
мощь - и, между прочим, не только экономическую, но и военную -
отказываясь в то же время установить у себя цивилизованные демократические
институты, живя без конституции, без парламента, даже без законного
монарха, а с каким-то странным полувоенным временным правительством. И
действительно, усмирение России как будто было достигнуто, а Директория не
спешила уходить от власти, игнорируя робкие требования либералов и словно
воплощая собой пресловутый особый путь. Робкими требования были потому,
что Директорию не в чем было особенно упрекнуть - конечно, ее правление
было не идеальным, но промышленность росла, рубль укреплялся, у крестьян
была земля, да и уровень гражданских свобод был близок к установленному
Манифестом 17 октября 1905 года. Со временем состав Директории менялся,
часть генералов ушла на покой, уступив место крупным промышленникам. Так,
в 1924 году Директорию покинул Колчак, заявив, что он устал от политики и
хочет вернутся к науке. Действительно, адмирал снова занялся полярными
исследованиями и погиб в 1929 при крушении ледокольного парохода
"Иркутск". Ротация членов Директории, при которой оставшиеся в меньшинстве
радикалы уходили, и их сменяли умеренные, привела к тому, что прежде
пестрый состав верховного органа обрел однородность, и прекратились
шарахания из стороны в сторону. Главным же секретом успеха правления
Директории в тот период, думается, было то, что она не столько руководила
и направляла, сколько создала необходимые начальные условия и, защитив
силой оружия порядок, предоставила национальному хозяйству развиваться
своим чередом. Краткая эпоха большевизма не успела уничтожить людей
предприимчивых и работящих, и едва таким людям были созданы условия для
работы, экономика пошла вверх. В то же время, на фоне естественной
гордости за выходящую из кризиса страну, все чаще звучали
националистические и даже черносотенные лозунги. Припоминали
национальность Маркса, высчитывали процент евреев и вообще инородцев в
рядах большевиков (забывая при этом, что активное участие некрещеных
евреев в революции вполне естественно при той дискриминации, какой они
подвергались в Российской империи). Масла в огонь подливали интересы
национального капитала, не желавшего мириться с еврейской и иностранной
конкуренцией. Все же в целом, после революционных потрясений, маятник
общественного мнения отклонился в сторону устойчивости и спокойствия, и
когда в 1925 году Директория наконец объявила выборы - правда, не в
Учредительное собрание, а только в Государственную Думу - избранные
делегаты оказались один умеренней другого. Ни сторонники монархии, ни
сторонники парламентской республики не набрали большинства; доминирующим
настроением стал страх перед любыми переменами, способными нарушить
хрупкое благополучие. Не раз цитировалась знаменитая фраза Столыпина: "Нам
нужны не великие потрясения, а великая Россия!" В конце концов прошло
предложение октябристов воздержаться от окончательных решений и принять
конституцию переходного периода, сохранявшую власть Директории еще на
четыре года, правда, под некоторым думским контролем. Члены Директории,
опасавшиеся конфронтации с Думой, вздохнули спокойно.
Меж тем в Германии кипели политические страсти. Сопротивление правых
было сломлено, но в рядах левых шла жестокая борьба коммунистов с
социал-демократами, немцев с иммигрантами, старых и новых лидеров и
всевозможных блоков и фракций. Как это нередко бывает, в этой свалке,
обойдя старых политических волков, неожиданно всплыл человек новый и почти
никому неизвестный. Звали его Рудольф Хильфе; прошлое его было темным, как
и происхождение. По крови он был наполовину австриец, на четверть венгр, о
последней же четверти биографы умалчивают, ибо метрических свидетельств не
сохранилось, но говорили, что была эта четверть не то еврейской, не то и
вовсе цыганской. Известно, что подобное смешение крови часто приводит к
рождению неординарных личностей, и в самом деле, Хильфе отличали
незаурядные организаторские способности, ораторское мастерство и
чрезвычайное честолюбие. В 1926 году, после странного покушения на
Тельмана (официальное расследование походило скорее на попытку скрыть
истину, нежели найти ее), Хильфе становится фактически (а после скорой
смерти Тельмана и юридически) первым лицом в Коммунистической партии
Германии. Под его руководством довершился разгром германской
социал-демократии и внутрипартийной оппозиции в КПГ; умело играя на
амбициях соратников и используя сегодняшних союзников против вчерашних, к
1930 году Хильфе сосредоточил в своих руках почти всю полноту власти в
стране. Несмотря на свое многонациональное происхождение, он оказался куда
большим поборником величия Германской Империи, чем неоднократно битые за
шовинизм социалисты; и хотя трескучие фразы о пролетарском
интернационализме и мировой революции еще звучали, в них все явственней
проступал иной оттенок: немцы - великий народ, избранный историей для
того, чтобы принести свет идей марксизма всему человечеству - принести,
если надо, силой оружия.
А в это время в России тоже происходил рост радикальных настроений.
Память людей коротка, а аппетиты ненасытны; нейтральную политику
Директории вновь начали критиковать и справа, и слева.
Национал-социалистическая партия, которую еще недавно никто не принимал
всерьез, неожиданно заявила о себе громкими акциями и ростом своих рядов.
Во главе НСПР стоял некто Игнат Салтин, тоже неизвестный прежде политик
(что было вполне естественно после того, как лидеры российских левых пали
жертвой белого и красного террора, эмигрировали или, разочаровавшись,
отошли от дел). На первый взгляд, Салтин представлял собой ничем не
примечательную посредственность. Выгнанный из реального училища (как
утверждали потом официальные биографы, за политическую деятельность, хотя
на самом деле за неуспеваемость), он не овладел толком никакой профессией.
Впоследствии был призван в армию и воевал на фронтах Мировой войны.
Дослужился до фельдфебеля. В 1916 был ранен в Галиции и остался на всю
жизнь хромым на левую ногу, вследствие чего избежал мобилизации в
Гражданскую войну. По официальным данным, при большевиках участвовал в
работе левого подполья, по неофициальным - был там провокатором ЧК. В
молодости писал плохие стихи, которые никогда не были опубликованы - в
отличие от его книг на политические темы, первая же из которых, "Моя
борьба", помимо шовинистической демагогии содержала в себе разумные мысли
о политике и о психологии толпы. Возглавленная им партия - кстати, он не
входил в число ее создателей и примкнул к НСПР позже - изначально включала
в себя немало эсеровского, т.е., по марксистской терминологии,
"мелкобуржуазного"; впоследствии в партийной идеологии оставалось все
меньше социалистического и ставка все явственней делалась на мелкий и
средний капитал. По мере того, как росло значение класса мелких
собственников, укреплялась и опора национал-социалистов (нацистов).
Шовинистическая "охотнорядская" идеология тоже оказалась здесь вполне
кстати. На выборах 1929 года НСПР, однако, получила не слишком большой
процент голосов (хотя и значительно больший, чем предсказывали
политологи). Несмотря на популярность национальной идеи, идеология
нацистов все еще казалась слишком грубой, а их лидеры - слишком
неотесанными. В целом, впрочем, новая Дума оказалась куда радикальней
предыдущей. Маятник общественного мнения снова отклонялся в сторону
"быстрых и простых решений"; темпы возрождения России казались слишком
низкими. Но общество еще не определилось, радикализм какого толка оно
предпочитает, поэтому депутаты, представлявшие весь спектр от крайних
монархистов до социал-демократов (коммунистические партии, естественно,
оставались под запретом) не могли договориться практически ни по одному
вопросу. Вообще Шестая Дума оказалась на редкость бездарным и бестолковым
парламентом, напомнив печально известные первые Думы; единственным
вопросом, по которому депутаты быстро пришли к соглашению, стало резкое
ограничение полномочий Директории. Фактически верховный орган превращался
в подобие английского монарха, который царствует, но не правит. И хотя
половина Директории призывала поступить с Думой по-столыпински, однако
остальные их коллеги на это не решились, ибо не было уже государя
императора с его вердиктом "быть по сему", не было и законных оснований
для роспуска Думы, и слишком велик был страх, что новое обострение
способно опять открыть дорогу хаосу. Однако формально Директория осталась
верховным органом еще на четыре года, ибо депутаты не могли договориться,
чем ее заменить.
Период 1929-1933 годов оказался для России тяжелым не только из-за
неудачного парламента. Общий кризис мирового хозяйства, который германские
и итальянские коммунисты злорадно именовали "вторым этапом необратимого
краха капитализма", особенно больно ударил по еще не вполне оправившейся
от потрясений России. К тому же международные отношения все более
ухудшались; кое-кто на Западе откровенно делал ставку на красную Германию
как противовес России, другие, напротив, хотели покончить с язвой
коммунизма чужими, то есть российскими, руками. Деятельность Думы,
получившей столь широкие полномочия и при этом склонной не к взвешенной
политике, а к демагогическим демаршам и радению за "величие державы",
отнюдь не способствовала разрядке напряженности. Так, выплата долгов
Антанте была окончательно заморожена, и в парламенте открыто звучали речи
о необходимости "восстановить Империю в границах 1913 года", т.е.
присоединить Польшу и Финляндию. Ответная резкая реакция Запада вызывала
еще большее раздражение. Сочетание внутреннего и внешнего кризиса породило
быстрый рост недовольства по всей стране. Помимо обвальной критики
правительства, звучали непременные фразы о всемирном заговоре против
России; упоминалось, разумеется, что заговор этот не какой-нибудь, а
жидо-масонский. До поры еще сдерживаемый антисемитизм прорвался, как гной,
и вольно хлынул наружу; возобновились еврейские погромы, довольно неохотно
подавлявшиеся силами правопорядка. По мере роста популярности
национал-социалистов к ним примыкало все больше интеллектуалов, помогавших
как в тактической борьбе, так и в выработке стратегических программ.
Идеология нацистов получила название "фашизм" - от латинского fascio, что
означает "связка, пучок", в более широком смысле - "объединение". Фашисты
всячески подчеркивали принцип единства, столь отвечавший, по их мнению,
истинно русскому духу коллективизма, общинности, соборности. В то же время
из программы партии ушло все левосоциалистическое, и в конце концов,
благодаря своим политическим успехам, нацисты привлекли благосклонное
внимание крупного капитала, обеспокоенного новой радикализацией рабочего
класса.
В Германии в это время тоже происходили весьма неблаговидные события.
Национализировав промышленно-финансовую сферу и уничтожив частное
предпринимательство, коммунисты добрались наконец до последнего класса
собственников - крестьянства. Началась кампания по лишению крестьян
собственной земли и объединению их в государственные коллективные
хозяйства. Естественно, подобная программа встретила сопротивление,
подавлявшееся беспощадными репрессиями. Множество крестьян было
расстреляно или отправлено в концентрационные лагеря. Когда же планы
партии были претворены в жизнь, социалистическое сельское хозяйство
продемонстрировало свою "эффективность": на страну обрушился голод
невиданных доселе масштабов. Положение можно было поправить закупками
продовольствия за границей, но коммунистические вожди не собирались
демонстрировать свои "временные трудности" буржуазному миру.
Социалистическая же Италия попросту не могла оказать масштабную помощь.
Естественно, что и в Германии активно муссировалась идея происков врагов и
всемирных заговоров.
На выборах 1933 года в России национал-социалисты одержали
впечатляющую победу. Было объявлено об окончании переходного периода и
начале строительства новой тысячелетней империи. Генерал Деникин от имени
Директории вынужден был передать Салтину бразды правления. Новая
конституция провозглашала Россию президентской республикой, возвращая ей
при этом звучный титул Империи. (Так и было записано: "Российская Империя
является республикой.") Равенство всех граждан перед законом было
упразднено; евреи официально ограничивались в правах. В скором времени
начались репрессии против свободной прессы, а также левых и либеральных
партий. Естественно, подобные действия еще более осложнили отношения с
демократическим Западом. В короткие сроки под лозунгом борьбы с
внутренними и внешними врагами нацисты установили в стране жесткую
диктатуру, которая, в отличие от диктатуры большевиков, не встретила
организованного сопротивления. Надо сказать, что нацисты умело
использовали страх перед большевиками, и если ужасы красного террора уже
успели подзабыться, то живой пример активно милитаризующейся
коммунистической Германии заставлял даже порядочных людей до поры
подыскивать оправдания методам фашистов. Вскоре в Сибирь, на Север и в
казахские степи уже тянулись нескончаемые эшелоны с политзаключенными.
Удивительное дело, но несмотря на весь яростный антагонизм между
фашистской Россией и коммунистической Германией, столь активно
используемый идеологами обеих стран, между этими режимами возникло и
постепенно укреплялось неафишируемое, но плодотворное сотрудничество.
Говорили, что и лидеры их, Салтин и Хильфе, испытывают немалое уважение
друг к другу. Немалую роль здесь, видимо, играло общее противостояние
либеральному миру Европы и Америки. Достоверно известно, что российские
военные инструкторы обучали германских красных командиров, а карательные
органы обоих государств нередко выдавали друг другу искавших убежища
противников соответствующих режимов. Поддерживались и экономические связи.
При этом и Россия, и Германия не переставали готовиться к войне.
В середине тридцатых волна политических репрессий в Германии
докатилась до верхушки правящей партии. Практически все основатели КПГ,
соратники Либкнехта и Тельмана, не успевшие к тому времени отправиться в
мир иной, предстали перед судом по обвинению в измене, заговорах,
организации покушений, подготовке мятежей, диверсиях, шпионаже в пользу
России и мировой буржуазии и т.д. и т.п. Обвинения были абсурдны, однако
сами спектакли политических процессов разыграны были с размахом.
Обвиняемые, сломленные пытками и обманутые лживыми посулами, показывали на
себя и друг на друга.
1 2 3