Восемнадцатилетняя служанка Аугуста была некрасивая, но довольно соблазнительная девица; ее наняли помогать по дому – мыть окна и стирать белье. Для Джулио, казалось, она представляла не больше интереса, чем дойная корова. Однако это была только видимость. Как-то ночью мать проснулась от грохота упавшей в коридоре скамьи. Анна тихонечко встала, прислушалась, все поняла и тепленького вытащила Джулио из постели служанки.
Отца и мать, конечно, напугал «подвиг» Джулио, ведь ему едва исполнилось двенадцать, но, рассудив здраво, делать из этого драму они не стали. Остаток ночи Джулио провел в их кровати, дрожа, как промокший щенок. Утром они под благовидным предлогом отправили Аугусту домой, а Энрико взял сына за руку и повел его в лес погулять.
Они долго молчали. Джулио понуро брел впереди: вид у него был скорее раздосадованный, чем виноватый. Наконец Энрико, лукаво подмигнув сыну, нарушил молчание:
– Итак, молодой человек решил завести семью?
Такого вопроса Джулио не ожидал. Он покраснел и застыл на месте как вкопанный.
– Какую семью?
– Значит, юноша не знает, что когда женятся…
У Джулио ком подступил к горлу и затряслись губы.
– Но я на ней не женился и не собираюсь!..
Энрико положил ему руки на плечи.
– Знаю, дорогой, знаю… и все же ты как бы женился… тайком от всех.
– Папа!
Джулио расплакался, уткнувшись ему в грудь. Энрико ласково его обнял.
– Идем-ка домой, господин сердцеед. Ничего страшного не произошло… Но подумать тебе стоит. Как бы второй раз не наделать глупостей. Ты же еще ребенок… Признайся, это она тебя раззадорила? Ну, я никому не скажу!
Джулио выпрямился, рукавом вытер слезы.
– Нет, не она. Я сам.
И Джулио все рассказал, откровенно, подробно, так, будто речь шла об охоте на кузнечиков. Скамью в коридоре он опрокинул, когда в темноте, ощупью пробирался к постели Аугусты. Признался, что служанка ему нравилась. Почему? Этого он и сам не знал, но кое-какие любопытные эпизоды говорили сами за себя. Однажды, когда Аугуста протирала окна на лестнице, он оглядел ее всю, с ног до головы, а на другой день, когда она стирала в корыте белье, подошел и задрал ей кофту – посмотреть, что у нее там за шары.
– Ну и что ты собирался с ними делать? В футбол играть?
Джулио не понял отцовской иронии и промолчал.
Ему давно уж хотелось запустить руку и пощупать упругие шары, что выпирали из-под кофточки Аугусты. Сколько раз он искал в словаре слово «грудь» и все, что к ней относится. Даже в латинском словаре порылся.
А Энрико прекратил расспросы и стал объяснять сыну кое-какие особенности женского тела, не преминув дать несколько гигиенических советов, как того требовали обстоятельства.
– Ну вот, поговорили, как добрые друзья, – заключил он. – Вернее даже, как мужчина с мужчиной. Но запомни, Джулио, больше ничего такого не делай… ну, пока не подрастешь.
Похоже, они поняли друг друга. Правда, Джулио с тех пор служанок упорно избегал – не выносил их присутствия, не удостаивал ни единым словом и даже при необходимости не обращался к ним ни с какими просьбами. Отец с матерью это заметили и всякий раз многозначительно переглядывались – их это и забавляло, и тревожило. Они поняли, что история с Аугустой нанесла Джулио глубокую травму, возможно даже, у него появился комплекс вины, прямо по Фрейду.
Почти каждый день, на закате, они все втроем выходили на свой единственный балкон, как бы венчавший ступенчатый склон холма. Казалось, они любуются созревшими или собранными за день плодами. На самом же деле это был как бы молчаливый сговор, подтверждавший их единение, родственную близость. Однажды они даже снялись вместе на балконе, но фотографию пришлось уничтожить: оказывается, Джулио, совсем уже большой мальчик, указательным и мизинцем строил отцу рожки.
Стоя на балконе, Анна по обыкновению прижимала к себе сына, ласково гладя его волосы, Энрико смотрел вдаль на сельский пейзаж, всегда один и тот же и беспрестанно меняющийся, одновременно и унылый и радостный. Дома, прочные, как соборы, деревянные вилы, прислоненные к стене, ряды неуклюжих гусеничных косилок, дым из печных труб и от подожженной стерни, неторопливая поступь сеятелей, стада, бредущие в село с водопоя…
Мирная сельская картина, в которой, казалось, запечатлены истинные ценности, быть может единственные в жизни. Запечатлены выпукло, словно художник не написал, а изваял этот пейзаж. А человеческие фигуры – мужчины, женщины, дети, собравшиеся на вечернюю трапезу (их крики доносились снизу нестройным хором), – казались сошедшими с полотна Брейгеля.
Энрико спокойно наблюдал за всем происходящим (хотя он не принадлежал ни к одной из политических партий, его, можно сказать, волей народа избрали мэром селения) и радовался, что он не тиран, но и не патриарх или там меценат, а просто скромный труженик, человек стойких принципов, основанных на свободе и справедливости для всех. Ему удалось даже открыть в селении среднюю школу. А когда пошли демагогические слухи, будто школу он основал, только чтоб учить сына, Энрико стал платить налоги за детей местных ремесленников и крестьян. Но те, по правде говоря, в большинстве своем до наук были не охотники и под разными предлогами сыновей в школу не пускали.
А еще он добился, чтобы на окрестных землях был устроен заказник, где разрешалось охотиться лишь на кротов и гадюк, так что белки и зайцы спокойно жили себе в лесу, как в заповедниках Америки и Канады, где Энрико побывал дважды. Все его односельчане стали бесплатными членами охотничьего хозяйства, и, конечно же, вездесущие злые языки спрашивали, какая им от этого польза. Прежде всего, отвечал Энрико, нечего бояться, что тебя подстрелит ненароком какой-нибудь горе-охотник, к тому же можно порадоваться, глядя, как ветви слегка провисают под тяжестью гнезд, а весной услышать ликующее пение птиц.
II
ОБЩИЙ СЫН
Весть о похищении взбиралась к Тарси по ступеням под возмущенные крики крестьян. Но на пороге дома она повисла гробовой тишиной. Коррадо, старший кладовщик, со шляпой в руке поднялся по лестнице и прошел прямо в кабинет хозяина.
Энрико все понял даже раньше, чем Коррадо закончил свой бессвязный рассказ. Ничем не выдав резкую боль в сердце, он побежал к Анне на другую половину дома, откуда криков не было слышно.
Тщательно подбирая слова, неестественно бодрым голосом он сообщил ей о случившемся, и то, что она слушала молча, несколько его успокоило.
– Не волнуйся, дорогая, такое и с другими бывало и всегда кончалось благополучно. Верно, кто-то проследил за Джулио, когда он ходил в банк… Они отнимут у него эти жалкие гроши и вернут нам сына целым и невредимым – может, даже сегодня вечером… Ну а в худшем случае потребуют выкуп. Что ж, дадим им еще немного денег – и все уладится.
Он крепко обнял жену и ощутил, как обмякло ее тело. А когда чуть отстранился и взглянул ей в лицо, у него кровь застыла в жилах. Анна побледнела как полотно, но не проронила ни слова. Эта мужественная женщина не потеряла рассудка, не упала в обморок. Но в голубых, без единой слезинки, глазах – бездна страха. Наконец она проронила:
– Ураган.
Энрико вымученно улыбнулся.
– Что ты этим хочешь сказать, Анна? Ну потребуют с нас деньги, и все.
Она исступленно затрясла головой, упрямо отметая слова утешения.
– Мы его больше не увидим!
– Не говори так, Анна, успокойся… Мы просто обязаны сохранять спокойствие. Да, ураган, но он пройдет.
А потом началось нечто немыслимое – какая-то сумятица, шепоток, бесконечные визиты незнакомых людей, буквально заполонивших дом; они поднимались, спускались, сталкивались друг с другом, словно дом был отдан на разграбление.
В конце концов Энрико приказал слугам запереть ворота – впервые за все годы.
Обычная в таких случаях суета. Присланные из города карабинеры, а с ними даже капитан и майор, бесконечные, бесполезные допросы следователя, адвокаты в поисках заработка.
Их похищенный сын стал общим сыном. Даже те матери, что впервые увидели его на газетных снимках, искренне, тихо оплакивали его в своих ближних и дальних домах, холодея от жалости и страха.
А многие другие в это время со всех концов страны забрасывали письмами префекта, окружного судью и даже папу римского, требуя немедленно принять меры, найти и сурово покарать преступников, снова ввести смертную казнь. Иные же бесцеремонно звонили прямо Анне и Энрико, подсказывая новые способы расследования, сообщая точные улики, которые при проверке оказывались чистейшей выдумкой. Да еще упрекали обоих в чрезмерной терпимости и неповоротливости, которые в таких чрезвычайных обстоятельствах будто бы равносильны сообщничеству с бандитами.
Эти блошиные укусы делали совсем уж невыносимым и без того ставшее пыткой существование Анны и Энрико.
Точных сведений было мало, да и те едва удалось выудить из нечетких показаний очевидцев.
Сторож банка Карло Прандони поднимал в тот момент решетку и все видел, он стоял совсем близко. Однако, памятуя о своем опыте военного и мирного времени, он тут же бросился на землю, закрыл глаза и заткнул пальцами уши.
Служанка – она вышла за покупками и укрылась от дождя под навесом газетного киоска – описала нападение примерно так же, как Прандони, если не считать одной детали, которую карабинеры наотрез отказались кому-либо сообщить.
Один старик пенсионер долго возился, прежде чем нацепить на нос очки, но все же успел разглядеть номер машины похитителей. Но его старания пропали даром: машина оказалась краденая, и ее нашли два дня спустя на горной дороге, причем никаких улик обнаружено не было.
Вот, собственно, и все подробности. Джулио закричал? Никто этого не помнил. Те немногие, кто укрылись от сильного дождя в дверях лавок или под карнизами, вначале просто не поняли, в чем дело, и только потом до них дошло, что они стали свидетелями молниеносного похищения. Впрочем, даже если б они все сразу сообразили, едва ли кто из них смог бы оказать помощь Джулио.
Были задержаны и отправлены в участок старик Чиро и кассир – ведь только они знали о том, что Джулио иногда сам относил деньги в банк. Но в тот же день их освободили за недостатком улик, тем более что Энрико лично за них поручился.
И вот первый контакт.
Письмо прибыло по почте, подлинность его не вызывала сомнений.
«Дорогие мама и папа, я жив и здоров, остальное вы уже знаете. Эти люди говорят, что если вы хотите снова меня увидеть, то должны вручить им пятьсот миллионов наличными. И еще говорят, что скоро вам позвонят и скажут, куда отнести деньги. Но если вы сообщите об этом фараонам, то меня убьют. А еще они говорят, что если вы перепишете номера ассигнаций, попытаетесь засечь телефон или обмануть их каким-нибудь другим хитроумным способом, меня тоже убьют. А еще говорят, что если удастся их найти и арестовать, то они как-нибудь выкрутятся, а вот вам плохо придется: тогда меня уж точно убьют их друзья. Спасите меня. Обнимаю вас.
Джулио».
Письмо, без сомнения, было написано под диктовку. Прочтя его, Энрико и Анна какое-то время сидели молча: у обоих ком подступил к горлу. Потом Энрико кинулся к телефону.
– Алло, участок карабинеров? Позовите майора. Да, дело крайне срочное.
Анна схватила его за руку.
– Ты с ума сошел?!
– Да нет, не волнуйся. Алло, алло, это вы, майор? Говорит Энрико Тарси. Я знаю сумму выкупа – пятьсот миллионов. Больше ничего сообщить не могу и не хочу.
– Я еду к вам. Сейчас же.
Энрико повысил голос:
– Господин майор, я вам для этого и звоню. Умоляю вас, не приезжайте. Даже в округе пока не появляйтесь. И позаботьтесь, чтобы ваших людей здесь не было – ни в форме, ни в штатском. Всякий контроль с телефона снимите. На карту поставлена жизнь моего сына. Вы меня поняли?
– Понял. Но и вы должны понимать, что положение накладывает определенные обязанности.
Энрико сорвался на крик:
– Мне на это наплевать, господин майор. Потом делайте что хотите. Но пока сын не вернулся домой, никаких инициатив с вашей стороны! Простите меня, майор, но в письме ясно сказано – если хоть что-то им помешает, они убьют моего сына без разговоров!
– Значит, они вам написали?
– А, не обращайте внимания, я сам не знаю, что говорю.
– Ну а как быть с газетами?
– На ваше усмотрение – придумайте что угодно. Можете даже сообщить им сумму выкупа, этого им хватит для сенсации. Но ни слова о ходе расследования. Могу я на вас положиться?
– Даю вам слово.
Они обменялись с Анной беглым, но уже полным надежды взглядом. По лицу Анны заструились слезы, первые слезы. Стыдливо отвернувшись к стене, заплакал и Энрико. Потом, опомнившись, заторопился к выходу.
– Куда ты?
– В банк.
Он бегом спустился по лестнице. Люди, знакомые и незнакомые, останавливались и с сочувствием глядели ему вслед, не находя слов.
В банке он разыскал директора и объяснил, что ему срочно нужны деньги. На его текущем счету лежало гораздо больше пятисот миллионов лир, но скромный филиал банка таких крупных денег в сейфе не хранил. Директор заверил Энрико, что за сутки он сумеет достать ему необходимую сумму.
– Позвоните тотчас же о моей просьбе в центральный банк и предупредите их, – сказал Энрико, – но до моего сигнала пусть деньги не переводят.
Он помчался домой. Анна неотлучно сидела у телефона, в кабинете мужа.
– Все в порядке, – ответил он на ее немой вопрос, – остается только ждать.
Потом Анна и Энрико подверглись штурму журналистов с записными книжками наготове. Они приезжали в собственных машинах, на такси, на мотороллерах. В саду творилось что-то небывалое – самая настоящая автостоянка.
Сначала Энрико отказался принять газетчиков, но потом передумал. Он собрал их в просторной гостиной, расположенной далеко от кабинета с телефоном, к которому отныне доступ имели только он и Анна.
– Господа, – начал он, стараясь сохранять спокойствие, – я понимаю, что профессия обязывает вас давать читателям полную информацию. Думаю, карабинеры уже ввели вас в курс дела. Впрочем, мой случай ничем не отличается от множества других аналогичных историй, о которых вы не раз уже писали. Но помните, что любой неверный шаг может стоить человеческой жизни. Полагаюсь на ваше благородство и чувство ответственности. Спасибо.
Журналисты беспрекословно спрятали ручки и удалились. Только один перед уходом попросил:
– Нет ли у вас семейной фотографии? Ну, хотя бы свадебной или перед свадьбой? А может, первые снимки сына в грудном возрасте? Я бы дал их на всю полосу.
Энрико покачал головой и даже заставил себя улыбнуться: все фотографии Джулио – у карабинеров, он сам их отнес в участок.
Он хотел было сразу вернуться в кабинет, но тут явилась кузина Авана, еще довольно молодая и привлекательная дама, несмотря на слоновьи ноги. Эта местная интеллектуалка славилась тем, что не пропускала ни одной книжной новинки и читала всё без разбора. Она бросилась Энрико на шею, обильно оросив его слезами и обдав потом. От ее мощных, скользких щупалец Энрико сумел освободиться, лишь применив весь свой опыт аквалангиста, которому случалось вступать в единоборство даже со спрутами.
– Это же детектив, Энрико, самый настоящий детектив! – всхлипывала кузина. – В стиле Агаты Кристи. Но я уверена, чувствую, что здесь обойдется без крови!
– Спасибо тебе, Авана, только прошу тебя, уходи, меня ждут.
Ему доложили, что прибыл начальник пожарной команды, которую он сам создал, став мэром. Начальник, в парадной форме, вытянулся перед Энрико, громко стукнув каблуками, и приложил руку к козырьку.
– Старшина Верулини, жду ваших приказаний!
Энрико в сердцах велел ему убираться, чего бравый брандмейстер, конечно же, не заслужил. И в тот самый момент, когда Энрико входил в кабинет, зазвонил телефон. Он и Анна вместе бросились к трубке, но Энрико первый схватил ее.
– Алло, Тарси слушает.
Старая дура тетушка Каролина с горьким упреком пропищала:
– Энрико, родной мой, как же так, я, твоя тетя Каролина, любимая сестра твоего покойного папочки, узнаю о столь печальных вещах из газет? Послушай меня, Энрико…
III
ЧЕРНЫЙ ЧЕМОДАН
Телефон зазвонил в полночь – на сей раз «оттуда».
Раздался мужской голос, приглушенный, сиплый, словно человек двумя пальцами зажимал нос.
– Синьор Энрико Тарси? Слушайте меня внимательно. Наши требования вам уже известны из письма. Так вот – все купюры по пять тысяч лир! Деньги положите в черный чемодан, любого размера, но только черный, ясно? В ночь со среды на четверг, ровно в три, поедете один, повторяю, один, по дороге на Порцуск и оставите чемодан за дорожным указателем на четырнадцатом километре, запомнили? Порцуск, четырнадцатый километр. И быстро исчезнете, вы меня поняли? Если попытаетесь ловчить, сами знаете, что вас ждет. Но если выполните все, как я сказал, точь-в-точь, то вскоре ваш сын вернется.
И умолк.
Анна, прильнувшая к трубке, тоже все слышала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11