Мужичок с перебитым носом поплыл и разговорился, словно на допросе в НКВД. Тут выяснилось, что у него еще остались бабульки, в смысле деньги, и вся компания вприпрыжку направилась в продмаг.
День задавался серый, грязный, пустопорожний.
У магазина встретили знакомых: такую же синюшную шайку, из местных. Кто-то из них продал чуркам из палатки женские сапоги, и на руках было рублей триста. И пошло, закрутилось…
Уже к восьми утра Вовочка, Лена, Петя и Жанна стояли на полусогнутых и, чтобы немного передохнуть, завалились в гости к тому самому невзрачному мужичку, с которым с утра познакомились. Тот был горожанином, но «разосрался», как он выразился, с женой и с горя решил нажраться, а заодно посетить свой деревенский дом, в котором родился и прожил первую часть жизни. В доме была полуглухая бабка, которая с кудахтаньем выставила на стол подсохшие пироги и пузырь поддельного крепленого вина.
В полдень проснулись. Надавила суровая действительность. Что, блин, делать?! Вновь отправились на охоту. Все, как вурдалаки: с выпученными огненными глазами. Мужичок с перебитым носом был уже «пустой», и его хотели «кинуть», но он, чувствуя, что сам не найдет опохмела и в одиночестве умрет от тоски, жалостливо увязался. Из доброты непомерной временно приняли мужичка в свое сплоченное братство. (Может быть, помогли его «страдающие» глаза?)
Все тряслись, Вовочка еле шел, тяжело дышал, часто останавливался. Наклонялся, едва не теряя сознание от прилива крови к голове, снимал перевязанные веревками бесформенные ботинки, двумя размерами меньше своей ноги, и разминал набухшие пальцы с желтыми скрюченными ногтями. Лена визгливо материлась, подгоняла его сильными пинками, за что однажды заработала крепкую мужскую затрещину.
Часа два ничего не происходило. Все были в отчаянии. Выпить хотелось до одури. Казалось, нет сил больше держаться. Каждый готов был отдать все, что угодно, за полбутылки любой бормоты. Хоть тело продать на органы врачам-убийцам, хоть душу заложить дьяволу.
Но козыри, выпавшие сегодня на долю собутыльников, еще не были до конца скинуты. В соседнем дачном поселке попались хохлы-строители. Одолжить «до завтра» они наотрез отказались. Пришлось прибегнуть к последнему аргументу. Вовочка переложил нож из потайного кармана в рукав и отправился на переговоры:
– Если я не вернусь – считайте меня коммунистом!
Хлопцев было двое, вот уже три месяца они безвылазно работали на одном из садовых участков. Справиться с «одиночеством» им помогал журнальный разворот с обнаженной полногрудой блондинкой, которой украсили внутреннюю стенку двери уличного сортира, а по выходным дешевая местная шлюха Лера. Однако глянцевая блондинка давно приелась, а деревенская красавица вот уже две недели не показывалась. Кто-то сказал, что Леру покалечили заезжие бандиты – те самые, которые под видом ментов шарили по всей округе на тонированной «девятке» и обирали строителей из ближнего зарубежья. Сейчас она в районной больнице и неизвестно, когда появится, и появится ли вообще.
Вовочка отсутствовал почти час. Его ждали с чувством обреченности. Вернулся он радостный, со свежим запахом десертного вина изо рта.
– Я договорился! – сообщил он не без гордости. – Лена, иди отсоси у обоих за сто рублей.
Сто рублей – около трех бутылок местной водки. Полная реабилитация. Праздник с фейерверком!
– Ты что, бля, офонарел?! – оторопела Лена. – Свою бабу продавать?! Пошел к черту, козел! Если хочешь, иди, подставь им свою грязную жопень, пидор гнойный!
Мужичок с перебитым носом расстроился, но остальные, зная Лену не первый день, уловили в ее гротескном поведении фальшь.
– Че ты дергаешься, манда? Матюгальник свой поганый разеваешь! А по зубам?! Ты же знаешь, что я за тебя любого загрызу! – взревел Вовочка, и на его глазах навернулись слезы.
Перепалка продолжалась недолго. Все боялись, что хохлы успеют передумать и похмедрон не свершится.
– Делов-то, взять в рот! – встряла Жанна. – Пять минут работаешь – всю ночь тащишься. Тем более, мальчики молоденькие… Давайте я пойду.
Мужчины пришли в восторг, однако Лена почувствовала, что переиграла и инициатива выскальзывает:
– За тебя они и десяти рублей не заплатят, соска потная… Ладно, я сама…
И она с таким героическим видом двинулась вперед, будто перед ней вражеская амбразура, которую нужно закрыть собственной грудью.
– Сама ты вафлерша обоссанная! – огрызнулась ей вслед Жанна.
Лены не было минут двадцать. Пришла надменная, с блеском в глазах. Подвиг совершен! Отдала Вовочке сто двадцать рублей – больше, чем договорились.
– А за что двадцать? – подозрительно спросил он.
– За то, что глотала…
Вечером хохлы отыскали их у продмага. Завидев недавних «клиентов», Вовочка почувствовал недоброе и опять полез в карман за ножом.
– Мы все уже пропили, денег нет! – выпалил он приближающимся парням.
– Да нет. Мы еще хотим…
Пошли в лесок. Парни немного выпили и повели Лену в кусты. Ставки росли. На этот раз нужно было отрабатывать триста рублей. Лена с прежней решимостью и завидным самообладанием принесла себя в жертву горячим украинским жеребцам. Безразлично, будто ничего не чувствуя, принимала их одного за другим, остальные стояли в пяти шагах и сначала с любопытством прислушивались к возне и вздохам, однако вскоре принялись за водку и теперь уже громко о чем-то спорили, перебивая друг друга.
Лену сменила Жанна (еще двести рублей). Часов в одиннадцать вечера сильно пьяные хохлы чего-то не поделили, схватились друг с другом в жарком кулачном бою и после, помирившись, опухшие, в изодранной одежде похромали восвояси.
Мужичку с перебитым носом тоже захотелось женской ласки – бесплатно. Он давно уже делал Лене недвусмысленные намеки, притирался к ее попе, под шумок хватал за мясистую грудь. Он напомнил присутствующим, что с утра поил всех за свой счет и потратил на угощение все, что имел. Теперь он совершенно официально требовал компенсации. Лена к тому времени едва ворочала языком, онемевшим после тяжелых трудов и заплетающимся из-за выпитого, и все-таки нашла в себе силы подначить своего кавалера:
– Вова, он что, за проститутку меня держит, козлина мелкий?
Вовочка страшно разозлился и крепко поколотил негодяя. Разбил ему лицо, выбил зуб. Крови было много – наверно, Вовочка повредил мужичку его слабый нос.
С незадачливого компаньона стащили почти новые джинсы, бросили несчастного в кусты и отправились «на базу». По дороге купили водки. Несколько бутылок распили в компании расхристанных местных ментов с автоматами. Вовочка окончательно затуманился, и последние метры до дачи Деда его пришлось волочить. Звонкое эхо канонадой разносило по погрузившемуся в сон дачному поселку изощренный московский мат.

3

Они ушли ранним утром. Было часов пять, наверное…
Вовочка очнулся от сильного стука в груди. Испуганно открыл глаза и прислушался к себе. Сердце долбило, словно молотом по наковальне. Вместе с этим стуком по всей груди разливалась ноющая боль.
Он с трудом приподнялся и огляделся: лежит одетый на дедовском продавленном топчане. Ни Лены, ни Пети с Жанной. Да и Деда нет. Только посреди комнаты в луже мочи опрокинутое ведро.
Вовочка прислушался – тихо. Во всем доме пусто.
«Ушли! Без меня, – с тоской подумал он. – Наверное, отправились продавать джинсы… Но где Дед? Он же с нами никогда не ходил? А наверное, его заставили! Только он знает, кому можно предложить шмотки… Но почему же меня не взяли?!»
Вовочка не знал, что его пытались разбудить. Зажимали нос, поливали водой. Наконец, по сигналу Лены, оставили его в покое, быстро собрались, не забыв пихнуть в рюкзак вчерашний трофей – джинсы побитого мужичка, и ушли. А Дед сам навязался. Уж больно не терпелось ему похмелиться. Ведь он вчера набрался так, как никогда раньше.
Головная боль, помойка во рту, тупая резь в боку. И загнанное, из последних сил трепыхающееся сердце.
Весь этот смрадный дух мочи, старых вещей и протухшей пищи, который забивает ноздри.
Вовочке стало невыносимо пусто.
Он попробовал подняться, долго разминал онемевшие ступни. Еле встал, доплелся до двери, но подумал, что не знает, куда ОНИ направились и поэтому их не найти. Да и ноги совсем не ходят.
Опираясь о стену, поплелся назад. По пути глотнул из заварного чайника заварки. Почувствовал на языке отвратительную кислоту, тут же стошнило, прямо на пол. Вспомнил, что вчера всю ночь сам же бросал в заварник бычки. Этого крепчайшего чифиря, настоянного на вонючих окурках «Примы», и довелось отведать.
Вовочка вернулся на топчан. Целый час лежал без движения, только прислушивался к собственным ощущениям. Тупая боль постепенно захватила всю левую часть груди. То вроде как проходила, то возвращалась и усиливалась.
«Господи! Спаси, помоги, святая Богородица! Все отдам за стакан водки!»
Вовочка знал, как укротить сердце. Он знал, что всего лишь двести граммов излечат его от всех недугов, вернут былую силу и настроение. Он будет бодр, полон свежих идей!
Но, Боже! Как трудна ноша тяжкого похмелья!
Если бы здесь еще кто-нибудь был… Например, Дед. Вдвоем всяко легче мучиться.
Чувство страха усиливалось. Угнетала боль, одиночество, безысходность.
Вовочка свернулся калачиком, словно беззащитный ребенок, и заплакал навзрыд. Никогда еще не было так плохо и телу и душе.
Сердце не отпускало. А потом добавился странный жар в центре груди. И липкий ком в горле.
Впервые за прошедшие развеселые дни вспомнил он о Сашке, Александре Владимировиче. Своем, наверное, единственном настоящем друге. Сашка был новым русским, с которым связывала старая добрая школьная дружба. А еще много всяких удивительных историй.
«Сашка бы помог!» – мелькнуло в голове.
Боль обострилась. Будто сердце сдавили раскаленными щипцами. Вовочка задергался, попытался подняться. Почувствовал, что не в силах даже пошевелиться, и стал звать на помощь. Орал изо всех сил.
Что-то хрустнуло в левой половине груди. Боль сразу ушла, и одновременно теплая волна разлилась внутри. Это было странное ощущение. Почти философское. Невероятное облегчение – испытания закончились, и при этом ясное понимание того, что и жизнь закончилась. Потому что произошло непоправимое. Сердце лопнуло, и горячая кровь разлилась по всему телу.
Внутри все затрепетало, он стал задыхаться. Опять вспыхнула боль. Грозная, всеобъемлющая. Будто тело пронзили тысячи игл.
Сильно затряслись руки.
Пропал голос.
Ужас не отпускал.
Вовочка подумал об умершей недавно матери и об отце. Потом опять вспомнил Сашку, вспомнил его слова, которые тот неоднократно повторял: «Когда ты отбросишь коньки, поскольку жить тебе осталось недолго, наш ты ликеро-водочный, я закачу потрясные похороны. Целый грузовик водки подгоню. И всех твоих друзей-алканавтов приглашу. И будут все пить, сколько душе угодно. Но только тебя там, увы, не будет!..» И Вовочка действительно подумал: «Как жаль, что меня там не будет!»

4

Дело в том… дело в том, что я графоман, как справедливо заметила однажды одна молодая девушка. Я не могу не писать. Зуд в одном месте такой, что хоть волком вой.
Эта книга ни о чем и одновременно обо всем. О моей жизни, о людях, которые встретились на моем пути. Это экспромт, без плана и набросков. Просто пишу, о чем хочется писать, и тем манером, как Бог на душу положит.
Название «Семь колодцев»? Об этом позже…
Много грязи зачерпнуто с самого дна?
Хочешь, читай, а не хочешь – отвали. (Не в обиду!)
Много мата? Опять же смотри предыдущий совет. Это, знаешь, как в военном уставе:
1. Командир всегда прав.
2. Если командир не прав, смотри пункт 1.
Так вот: автор всегда прав, чтобы он ни написал, пусть он даже графоман. И зарубите себе это на носу!
А вообще, что такое графоман? Любая мысль – отражение духовной составляющей человека – и эта мысль, сколь бы банальна она ни была и как бы невежественно ни была сформулирована, хотя бы кому-то непременно покажется свежей, интересной.
Ты, конечно, скажешь, что не графоман, то бишь писатель, это человек, который владеет словом, то есть обучен ясно выражаться, потом еще мастерски заправляет сюжетом, в общем, знает определенные принципы, внутренние механизмы, без которых невозможно компетентно выполнить задачу.
И я с тобой, конечно, где-то соглашусь… Но… Но ведь в наш век всеобщей грамотности таковыми являются практически все. И потом человеку, как высшему биологическому существу, то есть существу относительно совершенному, свойственно быстро самообучаться. А ведь за свою жизнь мы прочитываем сотни книг. Неужели, пролистав даже всего десяток современных детективов, типа «Неистовое безумие», «Кровь и расплата», «Смертельное убийство», мы с вами не поймем, по каким законам они существуют, каким довольно простым набором-конструктором пользуются их авторы, в принципе нахально нас дурача. Я уверен, к примеру, что ты, лично ты, если чуть-чуть поднапряжешься – напишешь более-менее сносную книжку, ну а что не получится – жена-муж подскажет, друг подсоветует, редакторы подрихтуют, издатели подлакируют. И получится на выходе вполне съедобный продукт.
Так что к какому я веду тебя выводу? Дело совсем не в словосочетаниях и не в сюжетных конструкциях. На прилавках сейчас тысячи и тысячи авторов. Во всем мире – миллионы. Шаблоны душат, издательства дурят, зевота решительно грозит стать самой заразной человеческой болезнью. Книги похожи одна на другую, как пирожки у бабы Маши. Впрочем, не будем бабу Машу обижать…
Это я иду, значит, как-то по Афинам. Как раз у них там время свободной торговли на центральных улицах. Ну там маечки всякие, другие шмотки, жратва кустарная, аппаратура китайская. И кругом какие-то негры, азиаты, арабы, турки. Я и говорю своему другу Димке Газину: «Ну, блин, три дня мы с тобой уже в Греции, а ни одного чистокровного грека так и не видели. Кто мне покажет хоть одного настоящего грека, – кричу, – сто долларов дам!» Он мне и говорит: «Вон впереди бабка идет в национальном греческом костюме – она наверняка стопроцентная гречанка. Приготовь мои сто баксов! Только без лажи!» Мы догоняем, значит, эту бабку, собираемся обогнать, чтобы хорошенько рассмотреть, и вдруг она оборачивается и кричит нам в лицо во все горло: «А вот пирожки с мясом и с капустой!» И акцент такой рязанский…
Ну так вот… Мы с тобой приходим к выводу, что мастеров пера так много, что это уже совсем не мастера, а просто такие же люди, как и мы. И никакими особыми знаниями они не обладают. Так? А? Так что же у нас остается?!
МЫСЛЬ! Здесь-то мы и возвращаемся к началу логической цепочки, как бы замыкая ее в бесконечный круг. Важна только мысль – в любом виде, вся ее творческая безграничность, бесцеремонность, откровенность, лживость, пафосность, пусть даже хаос этой мысли, а все остальное – полное фу-фу. Поскольку же каждый человек – существо мыслящее – за редким исключением, конечно, – например, вряд ли можно считать таковым Юрасика из соседнего подъезда, – то графоманов просто не существует в природе – это выдумки издателей, которыми движет одна только нажива – им нужен повод, с помощью которого они отделываются от талантов, чьи работы, возможно, даже гениальны, но не приносят прибыли.
Окончательно подытоживая свои рассуждения, скажу, что графоманом, скорее всего, надо считать человека, который не может не писать, – все прочие тонкости не важны. Возможно, даже это психическая болезнь, которая когда-нибудь будет всерьез изучаться медиками. Так вот именно с этой точки зрения я – графоман.
* * *
Долгое время я шел к некой цели. Я посвятил ей, по сути, всю жизнь. Эта была большая и сложная работа. Кропотливая и часто кажущаяся бесполезной. Наконец я добился результата. И теперь, утвердившись на личном пьедестале всецело исполненного перед самим собой долга, «с чувством глубокого удовлетворения», потому что жизнь моя теперь приобрела некий законченный смысл, с чувством беззаботности, потому что более не вижу перед собой других важных целей, и с гнетущей тоской в груди, потому что собственно все уже, ёпрст, невозвратно позади, я могу полностью отдаться лености, порочной мысли и темпераментности свободного пера, не знающего правил и меры.
Это ли не кайф?!
Истории, которые ты прочтешь в этой книге, перемешаны во времени так, что сложно не запутаться, да еще и связаны с большим количеством разных людей. Но зато объединяет эти сюжеты моя жизнь, моя душа, мои чувства и главное – моя МЫСЛЬ, и в этом я вижу основополагающий смысл написанного.
И еще. Несмотря на то что эти страницы – чистейшая и даже документальная правда, все совпадения имен героев повествования с реальными людьми за редким исключением случайны.
1 2 3 4 5 6 7 8