– Никто ее не заставлял. Она сама решила защитить железом свою девственность.
– А ключ у кого был?
– Ни у кого. Она своими руками заперла замок, бросила ключ в унитаз и спустила воду.
– Кроме того, она никогда не носила цветной одежды. Даже белого или серого не надевала.
Никогда не носит цветной одежды. В этом она не отличается от всех других женщин семьи Барраган. С тех пор, как они начали хоронить своих мужчин, они всегда ходят только в черном. Хотя и с зеленым отливом от длительной носки. Обычай требует носить траур год по каждому покойнику, а они не успевают отметить годовщину, как приходит черед следующего. Они живут должницами долгой скорби, и им не хватает жизни выплатить долг.
Когда Немая входит в комнату племянника, она, как и он, не замечает плотной влажной духоты, застоявшейся здесь за ночь. Как и пояс невинности, черная одежда служит ей доспехами, защищая от ощущений и чувств.
Она опускается на колени возле юноши и долго смотрит на него. Так она прозревает, что ему снится: она видит голубую игуану в стеклянном шаре. Она давно уже научилась читать чужие сны и может смотреть их, как кино.
Немая не отрывает взгляда от племянника. Ее глаза под густыми бровями, окаймленные густыми ресницами, непостижимы, как таинство, и грозны, как Святой Судия, что судит и не прощает. Эти глаза видят все и ни о чем не расскажут.
– Кому не приходилось замечать этот пронизывающий взгляд Немой Барраган!
– Говорят, что она видела сквозь стены и поэтому знала тайны всех вокруг.
Женщина созерцает небесную красоту юноши и выжидает. Пять, и десять, и пятнадцать минут она глядит на это молодое, такое чистое и свежее тело. Она видит, что оно спокойно и пусто, покинуто обитателем, устремившим свой полет в горнюю область сна, туда, где нет ни сознания, ни памяти, далеко-далеко от этой кровати, и от этой комнаты, и от этого мира. Немая протягивает руку и, едва касаясь, гладит медовую кожу спины.
Затем она поднимается, выходит и входит опять, неся на подносе чашку кофе, флакон антисептика, вату, марлю, пластырь и бутылку микстуры. Она открывает два окна комнаты, выходящие во внутренний дворик, будит Арканхеля, тряся его за плечо, и подает ему кофе.
– Мне снилось, что ты меня трогаешь, – говорит он, его голос спросонья пресекается в глубине гортани.
«Нет», – она отрицательно качает головой. «Тебе снилась игуана», – думает она.
Арканхель отрешенно, с закрытыми глазами, пьет кофе. Допив, он снимает повязку с руки. Рана от пули все еще не зажила. Немая вновь опускается на колени у его кровати и предается выполнению лечебных процедур. Она чистит рану энергично, не давая спуску. Удаляет инфекцию пинцетом и ватой, промывает рану перекисью и протирает пораженное место с такой же силой, как человек, оттирающий пятна на плиточном полу.
От боли сонливость, наконец, покидает юношу, он охает, смеется, кричит, мешает действиям тетки, хватая ее запястья, снова смеется, и наконец сдается – она сильнее его и совершает все процедуры с решимостью пастуха, клеймящего скот.
Руку Арканхеля покалывает, от чего на лбу у него выступает пот, и Немая дает ему глотнуть микстуры из бутылки и отирает лоб пропитанными спиртом платками.
– Почисти еще, Немая, – просит он. – Рана еще болит. Чтобы зажило.
Но он не хочет, чтобы рана заживала. Он провел бы все утро за этим лечением, терпя жжение, с тем, чтобы тетка была рядом. Он хочет продлить эту маленькую ежедневную пытку, столь вознагражденную, столь терпимую, с тем, чтобы Немая не отдалялась, не отпускала его. Он не хочет ждать следующего дня, повторения ритуала с ватой и антисептиком, чтобы ее руки вновь прикоснулись к нему. Без радости он замечает, что рана заживает, и боится, что когда она совсем затянется, Немая уже не будет приходить по утрам, чтобы освежить его лоб смоченными спиртом платочками.
– Чудовищно, этот ребенок Арканхель был влюблен в свою тетку с материнской стороны. Поэтому ни одна женщина, кроме нее, ему не нравилась.
Зато он им нравится. У него много подружек, и он занимается с ними любовью. Это девушки из квартала – заслуживающие доверия, из надежных семейств. Немая сама приводит их в комнату и запирает с ним, поскольку Арканхелю по соображениям безопасности запрещено выходить. Таков приказ Нандо, который бережет брата пуще собственной жизни. Особенно после покушения.
Арканхель был ранен в руку три месяца назад в столице. Это произошло в аудитории инженерного отделения одного из частных университетов, куда Нандо отправил Арканхеля, чтобы тот был подальше от войны и от семейной торговли.
– Ты будешь учиться, приготовься, – сказал он ему однажды ни с того ни сего, расправляясь с тарелкой фасоли. – Живи далеко от нас. Чтобы жизнь у тебя была совсем другая. Нам всем выпало остаться неучами, а ты будешь образованным.
Без дальнейших объяснений, не интересуясь его собственным мнением, юношу послали в столицу в сопровождении двух верных людей Нандо, назначенных стеречь его день и ночь. Отъезд совершился втайне, чтобы не навлечь опасности, и в университет он прибыл с поддельными документами, с фальшивым аттестатом о среднем образовании, которого в действительности не завершил, и с категорическим приказом держаться подальше от всех, кто может узнать его, и от женщин, которым могло бы прийти в голову в него влюбиться.
Желая скрыть красоту черт, его обрили наголо, чем только ее подчеркнули, и нацепили на него ненужные ему очки с простыми стеклами без диоптрий. На ту сумму, что Нандо высылал ему ежемесячно, Арканхель – теперь его звали Армандо Лопера – жил, окруженный роскошью, однако был все время подавлен холодом гор и немилосердным одиночеством, которое не решался нарушить, чтобы не выдать себя.
Несмотря на бесчисленные предосторожности, Монсальве обнаружили его и организовали операцию, чтобы покончить с ним. Если у них ничего не вышло, то лишь потому, что в минуту, когда стреляли, другой студент невольно встал у них на пути, получив большую часть пуль и отдав свою жизнь взамен того, кого не знал даже по имени. Все последствия случившегося свелись к заметке в разделе происшествий в газете уголовной хроники, ранению руки, полученному Арканхелем, да тому внезапному испугу, который навсегда остался в его душе, снискав ему славу человека с придурью и не от мира сего.
Юноша вынужден был покинуть столицу, вернуться в свой город и навсегда забыть об университетском образовании. А также и о нормальной жизни. Ревностное стремление брата сохранить его жизнь и оградить его от житейской грязи привело к тому, что он был заточен в самую большую и недоступную комнату в доме Нандо и вверен неустанным заботам Немой. Нандо велел купить Арканхелю игровые автоматы, чтобы он не скучал, и спортивные тренажеры, чтобы поддерживал форму, а кроме того – для исправления от странной привычки, возникшей у него, вместе с душевной растерянностью, после покушения: маниакального стремления ходить на цыпочках, как бы избегая касаться земли.
Как и все члены клана, Арканхель дословно выполняет приказы Нандо. Ему и в голову не приходит обсуждать их, а тем более нарушать. Слово Нандо – закон. Ему было велено оставаться в заточении, и он подчинился. В силу дисциплины. Но и в силу собственной склонности. Подобно лесному животному, он питает недоверие к просторам внешнего мира и может спокойно дышать только в сумраке своей норы.
Когда он занимается гимнастикой – поднимает ли гири, или делает наклоны, или бросает мяч в баскетбольную корзину – его движения одинаковы, размеренны, неохотны – раз, и другой, и третий, и так до пятидесяти, до ста, а потом все сначала: он усвоил те однообразные, переходящие в манию, привычки, что помогают зверю в клетке убивать время и тоску.
Немая своими руками готовит ему еду и подает ее безо всякого режима, всякий раз, как сочтет, что он проголодался. Он ест мало – всего два-три кусочка каждого блюда – отставляет поднос и погружается в сон без боли, тягучий и клейкий, как жевательная резинка, из которого он не может выйти, пока не войдет тетка и, разбудив, не вызволит его.
Игровые автоматы он использует не по назначению. Он ставит их перед собой и вцепляется в них, словно хочет влезть внутрь. Он ощупывает их, гладит, качает взад-вперед, точным ударом запускает ртутного цвета шары, мастерски управляет рукоятками, сообщает автомату, покачивая бедрами, ритмичное движение, и движется с ним, точно с партнершей на танцплощадке. Соединившись с машиной душой и телом, он достигает слияния с ней в единое существо, движимое одним инстинктом и одной волей. Его не тревожит боль от раны, заглушённая анестезией, а его сознание погружается во время этой игры в гипнотический транс.
На экране одного из автоматов можно наблюдать за приключениями наемника карательных войск, с повязкой через глаз и мясницкой физиономией, который пробирается сквозь тропические джунгли и погружается в малярийные болота. В другой игре орудует племя амазонок, с огромными голыми грудями, с дубинками в руках, способными дробить черепа, с гривами по щиколотку и с пылающими взорами, жаждущими крови.
– Но, говорят, из всех игр он больше всего любил «Межпланетную».
Больше всего он любит «Межпланетную». Серебристые шары, направленные его рукой аса, летят, врываясь в космическое пространство, сталкиваются с планетами, врезаются в звезды, зажигают огни Млечного Пути, исчезают в черных дырах. Арканхель просиживает ночи, не отрываясь от этого автомата, затерявшись в его искусственных небесах, набирая призовые очки, увеличивая счет и вызывая резкий гром оглушительных зуммеров и перезвон электронных колокольчиков.
Если Архангеля навещают девушки, то потому, что Немая проводит их к нему контрабандой. Она приводит их каждые два-три дня, следя, чтобы ни одна не приходила слишком часто и не могла влюбиться. Он со всеми любезен, но отстранен, и ничего у них не спрашивает, даже имени. Он не соблазняет их, не торопит, не прикасается к ним и не делает им никаких предложений. Если они отдаются ему по доброй воле, если они раздеваются по собственному почину и ложатся в постель, тогда он занимается с ними любовью, а нет, так нет.
Обладая ими, он делает это без той страсти, с какой играет в пинбол, а в том же духе, в каком занимается гимнастическим упражнениями, – так же добросовестно и серьезно, но со скукой. Если девушка попадается застенчивая, не рискующая проявить инициативу, он обращается с ней с той же безразличной вежливостью, что и с прочими, угощает напитками и кокосовым печеньем и затем отпускает.
Больше никто не имеет доступа в его заточение. Даже врач, поскольку Нандо приказал, чтобы Немая лично занималась его лечением.
– А может, все это были происки Немой? Что, если Немая внушила Нандо ужас перед опасностями, грозящими Арканхелю, чтобы захватить власть над жизнью юноши?
– Кто ее знает. Что правда, так это то, что пока Арканхель сидел взаперти, Немая была единственной его связью с миром, этакой пуповиной. Он намертво прирастал к ней душой, а она не щадила сил в заботах о нем. Должно быть, так они проявляли ту странную, неподобающую любовь, которую питали друг к другу.
Но верно также и то, что опасности реальны и враг не дремлет. Покушение в столице показало Барраганам, что нет такого убежища, где Монсальве не найдут их. Суровая правда состоит в том, что Арканхель остается в безопасности единственно будучи изолированным в этой комнате, в самой сердцевине этого охраняемого дома, с периметром свыше двадцати квадр. Ведь дом Барраганов, хотя с виду и не отличается от других домов квартала, на самом деле – крепость, куда Монсальве, сколько не пытались, так и не смогли проникнуть.
Любопытным нравится вглядываться в чужую личную жизнь и находить интриги там, где их нет. По крайней мере, Немая Барраган одного только Арканхеля и любит, только и дышит, что ради его блага и безопасности. Не будь это так, будь у нее темные побуждения, нельзя объяснить, зачем она сама выбирала сеньорит и доставляла к нему, выступая в роли сеодни.
– Мало кто верит россказням о любовницах Архангеля, ведь никто не видел, как они входили или выходили.
Их не видят, потому что она проводит их скрытно одним из потайных ходов, что имеются в подвалах дома. Она приводит их, чтобы он не был один, чтобы он знал женщин и не вырос ненормальным.
– Пожалуй, вот и все что было между теткой и племянником – просто приязнь безо всякого греха. Хотя кто их знает.
– Об этих людях никогда ничего нельзя было знать наверняка.
* * *
Мани Монсальве и его жена Алина Жерико в деревне, они заняты покупкой скаковых лошадей. Животных, имеющих паспорт и генеалогическое древо. Способных капризничать как дети и стоящих дороже, чем автомобиль последней модели.
– Больше, чем драгоценности и дорогие наряды, Алина любила получать в подарок от мужа породистых лошадей.
– Рассказывают, что пять лет назад, когда ей исполнилось двадцать четыре, он подарил ей арабского иноходца королевских статей, самое великолепное четвероногое создание, какое только можно было найти во всей округе. Говорят, ей так и не пришлось на нем поездить, потому что Барраганы навели на него порчу и на коня смерч напал: вместо того, чтобы идти вперед, он сворачивал шею кольцом и начинал крутиться на месте, точно штопор, сверля под собой дыру в земле.
Небо сине и безоблачно, ни самолеты, ни атмосферные загрязнения не мутят его. Никакой городской шум не нарушает тишину. В ноздри врывается сладкий и умиротворяющий аромат ярагвы. Ветерок, теплый и ласковый, приятно щекочет кожу.
Во всем пейзаже нет ничего, в чем видна рука человека, кроме похожих друг на друга с миллиметровой точностью изгородей из протравленной древесины, острия которых выкрашены белой краской. Насколько хватает глаз, тянется плоская и зеленая, нетронутая с шестого дня творения местность – там и сям по ней разбросаны светлые солнечные заплаты, глубокие тени отливают сочной зеленью.
– Напоминает пейзаж рая.
– Нет, скорее камуфляжную военную форму.
Они сидят на ароматной траве выпаса, на горячей земле, в тени чудесного хлопчатого дерева, уединившись и обнявшись, – Мани Монсальве и его жена, Алина Жерико.
– История их жизни походила на телесериал, но не вполне. Вечно что-то мешало счастливой развязке.
В этот лучезарный и совершенный миг они не думают ни о делах, ни о войне, не вспоминают о былых печалях. Они счастливы и влюблены друг в друга, и расположены верить в то, что это навеки. Алина ослепительна, с волосами, заплетенными в косу, как у пятнадцатилетней девочки, в костюме для верховой езды. Он – нежный и преданный муж, и обещает ей на ушко, что весь этот день проведет с ней, чего не случалось с тех пор, как они были женихом и невестой. Ни спешки, ни ощущения опасности, ни телохранителей, ни автоматов. Целая жизнь у них впереди, что позади, то прошло, и они хотят об этом забыть, а сейчас они ждут только появления объездчика – он показывает им коней одного за другим, чтобы они выбрали, какой им приглянется.
– Слабостью Алины были лошади, и когда Мани хотел попросить у нее прощения, он дарил ей коня.
– Нет. Ее слабостью были не лошади. Ее слабостью был Мани Монсальве.
Теперь перед ними проходит энергичный гнедой, его толстые губы точно бормочут молитвы, роняя пену. Алине он не нравится, она заявляет, что он выбрасывает передние ноги в стороны и отмечает ряд других дефектов. Мани, напротив, хвалит его темперамент и просит свою сеньору сесть на него. Объездчик спешивается и уступает ей коня.
– Она пользовалась славой амазонки.
– Только слава, не более. Как и все у них: чистая фикция.
– Она выросла в деревне и ездила верхом с малолетства, и умела это делать как следует, с шиком. Рассказывают, что ее любимым удовольствием была верховая езда, а его любимым удовольствием было смотреть, как она ездит.
Алина садится на гнедого, пускает его мерной рысью и с помощью поводьев и пяток принуждает склонить шею и опустить голову. Но издали она кричит Мани:
Нет. Рыжий мне больше нравится.
Мани Монсальве рыжий не по душе, потому что у него три ноги белые:
– Одна – хорошо, две – красота, три – плохо, а четыре – совсем никуда.
Появляется объездчик с восхитительной белой кобылой, но Алина и смотреть на нее не хочет.
– Уведите, – приказывает она без объяснений.
Им приводят волшебное, мифическое животное. Это молодой, горячий серый жеребец со звездой во лбу. Мани восхищается, Алина садится в седло, конь вздымается на дыбы, у всех троих глаза сияют.
– Вот наш конь, – говорит Мани с радостной уверенностью.
– В это утро добавилась еще одна глава к старой истории.
История с лошадьми тянется у них с давних пор. Когда они поженились, он обещал ей оставить нелегальную торговлю и тяжбу с двоюродными братьями, и увезти жену в имение. Там они завели бы собственный конный завод, родили детей, и любовались, как те растут в седле, подобные кентаврам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28