Когда она пришла первый раз, учительница очень удивилась.
– А где твоя мама? – спросила она.
– Мама не может ходить, – сказала Елена. – Я ей все передам, вы не беспокойтесь.
После собрания они вместе пошли к Елене домой – учительница не могла поверить, что мать совершенно неподвижна, скована болезнью, и всю работу по дому делает эта всегда улыбающаяся девочка. Потом учительница много раз приходила в этот маленький, утопающий в зелени домик и всегда удивлялась мужеству, с которым Елена встречала трудные испытания жизни.
А Елена придвигала стул поближе к кровати, ставила на него яичницу, бутылочку с водкой, клала хлеб и начинала рассказывать, что говорили о ней на родительском собрании. Потом подписывала вместо матери свой дневник, укладывала в портфель все, что необходимо на завтра, и ложилась спать на широкую железную кровать с металлическими спинками. Сквозь листву виноградной лозы в комнату пробивался лунный свет. Девочка лежала с открытыми глазами и мечтала, а потом незаметно для себя засыпала.
Однажды она слезла с пятого этажа школы по водосточной трубе. Чтобы доказать, что она не трусиха. Ее одноклассники запомнили, что она никому не позволяла себя обижать. Она набрасывалась на обидчика с кулаками, царапалась, дралась до тех пор, пока хватало сил или пока не разнимали.
Вся школа наблюдала за ее схваткой с директором после демонстрации 24 Мая, в День болгарского просвещения и письменности. Директор нервничал, он бегал вдоль колонн школьников и вдруг ни с того ни с сего принялся ругать Елену. Он привык, что ученики ему не прекословят, и потому был поражен, когда Елена набросилась на него и стала колотить своими маленькими кулачками. Он был так ошеломлен, что в первый момент побежал от нее под хохот учеников.
Узнав, кто ее родители, директор снизил девочке оценку по поведению на три балла. А на следующий день вся школа собралась перед учительской, где на доске объявлений висел дневник Елены. Она его повесила сама. В нем под сообщением, что директор снижает Елене Павловой оценку по поведению на три балла, было написано: «Повышаю Елене Павловой оценку по поведению на четыре балла. Снижаю директору оценку по поведению на два балла. Елена Павлова».
Ее хотели исключить из школы, но вмешались родительский комитет и классная руководительница Елены, до исключения дело не дошло.
Но так продолжалось недолго. Пенсии, что мать получала по инвалидности, стало не хватать, и после седьмого класса Елена вынуждена была бросить школу. Она поступила на завод, где работала ее мать до того, как с ней случилось несчастье. Там все ее помнили и приняли девочку как свою дочь. И она стала работать на кране, который проплывал по цеху высоко над станками, переносил детали, подавал заготовки к станкам.
Однажды в столовой ей сказали, что, работая на своей верхотуре она, похожа на ангела в ореоле солнечных лучей, проникающих сквозь крышу. Это сказал Милко.
На следующий день он принес икону. Какое-то сходство, действительно, было, по крайней мере ореол был почти такой же. Они встречались два года, а потом поженились.
Ее жизнь с Милко тоже была трудной.
Он хотел быть первым во всем, любой ценой, точно так, как верховодил в детских играх и в дворовых компаниях мальчишек. Не любил, чтобы им понукали, чтобы перечили, был вспыльчив и часто пускал в ход кулаки. Был гордый, но как-то по-своему, держался с достоинством, и это заставило ее поверить ему. Она любила его молчаливо, сдержанно, сильно. Он никогда так и не узнал, как сильно она его любила, сама она никогда не говорила ему об этом. Только изредка Милко смутно догадывался о глубине ее чувства и тогда несколько дней ходил притихший, был внимателен.
Когда они поженились и зажили втроем в маленьком старом домике, Елена разрывалась между ним и матерью. Она чувствовала себя виноватой перед обоими – за то, что делила между ними свою любовь, свое время. Она мучилась, чувство вины подтачивало ее изнутри как червь, и хотя она понимала, что это глупо, продолжала метаться от одного к другому. Затем Милко ушел в армию, она очень тосковала, работала много, с завода спешила домой, обслуживала мать, потом бежала на занятия в вечерний техникум, а ночью прислушивалась к себе – под сердцем теплилась новая жизнь…
Когда Милко вернулся, матери уже не было. Елена похудела еще больше, а ребенок, которого они ждали, не родился, с ним что-то случилось. Милко вернулся на завод, но он очень изменился, на работе у него все что-то не ладилось, хотел уволиться, уехать на заработки в Коми…
А потом случилась та история с чертежницей.
Елена ничего тогда не сказала. Долго стояла она на усыпанном осенней листвой дворе, уставившись невидящим взглядом на заржавевшие полозья своих детских санок, бог знает когда заброшенных на крышу сарая.
Стояла во дворе, под голыми деревьями, и чувствовала, как что-то догорает в ней, мучительно умирает. Она пыталась помешать этому, но не могла. Мамы уже не было, не было и ребенка, которого она ждала с такой надеждой. Ей не за что было ухватиться, почва уходила из-под ног, она тонула.
Человек живет ради чего-то, что трудно определить словами. Это что-то обитает в его душе и приобщает к остальному миру или отгораживает от него, формирует личность, придает смысл существованию.
Человек верит в других людей, ибо не может жить без веры, без надежды. И эту веру Милко убил, вдребезги, безжалостно разбил все надежды, оставил ее незащищенной, выбил из-под ног почву.
Внезапно она почувствовала, что осталась совсем одна. Одна на всей земле, в маленьком дворе, усыпанном осенними листьями, под голой виноградной лозой, одна со своими детскими санками, бог знает когда заброшенными на крышу сарая.
А потом Милко уволился с завода и стал таксистом. Она поняла, что с прежней жизнью покончено, покончено с покоем, он остался в прошлом, в том времени, когда была жива мама, тихо лежавшая в маленькой кухне, когда Милко чинил протекавшую крышу, а она стояла во дворе и любовалась его работой.
Теперь он день и ночь мотался по городу, возвращался домой поздно ночью, когда она уже спала. А она сильно уставала: днем – работа, вечером – учеба (училась заочно в институте на факультете машиностроения). Выходила из дому в пять утра, а возвращалась, когда во многих окнах уже не горел свет.
Он все больше отдалялся от нее, от своей прежней жизни, которая теперь раздражала его.
Ралли вскружили ему голову, он говорил и думал только о ралли. Когда его направили со съемочной группой в этот городок, Елена уволилась с завода и поехала вместе с ним. Она понимала: чтобы предотвратить окончательный разрыв, чтобы вернуть прежние отношения и покой, она должна быть вместе с ним. Стала кассиром – выдавала гонорары и зарплату, оплачивала квитанции, ходила в банк. По вечерам они с Милко гуляли по набережной или пили вино и ели жареную рыбу в ресторанчике у реки. Если он играл в карты, она оставалась в гостинице и готовилась к сессии, которая была уже на носу.
И вот, когда она уже поверила, что все наладилось, появилась Мария.
Он все чаще возвращался со съемок поздно, объясняя это тем, что пришлось съездить в соседнее село или в окружной центр, что сломалась машина – ремонтировал. И всегда с ним была Мария.
Елена поздно поняла это, не могла поверить. Люди смотрели на нее с сожалением…
В номере было душно. Елена снова взялась за учебник, но не могла прочесть ни строчки и отложила его. Ночная бабочка, вившаяся вокруг ночника, попала в пространство между лампочкой и абажуром, беспомощно устремилась к слепящему свету. Ее крылышки задымились.
Снаружи донесся шум мотора.
Елена подошла к открытому окну. Из «Волги» вышли Мария и Милко, медленно направились к гостинице.
Милко бросил дорожную сумку на кровать и отправился в ванную.
– Ты почему не спишь? – спросил он оттуда.
– Занимаюсь, – ответила Елена. – Будешь ужинать?
– Я не голоден, – донесся из ванной его голос, заглушаемый шумом воды.
Потом он вышел, вытираясь полотенцем.
– Здесь нечем дышать, – он открыл балконную дверь.
Елена молча стояла у открытого окна. Милко подошел к ней.
– Ты устала. Учишь ночи напролет. Под глазами черные круги, на человека не похожа. В гроб и то краше кладут.
Елена молчала.
– Что с тобой? – спросил ее Милко. – Почему молчишь?
– Ничего. Что я могу тебе сказать?
Милко раздраженно бросил полотенце на кровать.
– Чего ты хочешь? Не хватает, что целый день я мотаюсь по разбитым дорогам, что и вечером мне находят работу – посылают то сюда, то туда, так и ты еще недовольна. Оставалась бы себе на заводе. Как будто я заставлял тебя ехать.
– Нет, – сказала Елена. – Не заставлял.
– Как будто у меня не может сломаться машина или я не могу где-то задержаться?
– Однообразно лжешь, – сказала Елена. – Хотя бы раз сказал, что попал под поезд или гасил пожар. Басни про машину уже надоели.
– Какие басни? – он стиснул зубы.
– Басни про машину. Даже не потрудишься придумать что-нибудь новое. Каждый раз у тебя ломается машина.
– Не слушай, что болтают люди, – сказал Милко. – Не слушай их. Они кого угодно смешают с грязью.
– Я не слушаю, – Елена покачала головой.
– Чего же ты тогда хочешь? – закричал Милко. – Чего?
– Не делай из меня посмешище, – твердо сказала Елена. – Не лги, относись ко мне по-человечески. Я не позволю издеваться надо мной. Ты должен понять это.
– Что значит «не делай посмешище? – спросил он.
– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Кроме тебя никто со мной не поступал так. Но больше я так жить не могу. Ты разве не видишь – не могу… Я ведь живой человек.
– А я не живой человек? – крикнул Милко. – Разве я не заслуживаю того, чтобы жить как люди? В конце концов, чего ты хочешь? Чтобы я всю жизнь был таксистом? Ты инженер, а я таксист? Чтобы я возил тебя на завод? А, может быть, ты и на чай мне будешь давать?..
– Милко… – сказала Елена. – Ты разве не видишь, что с нами происходит?
– Ты хочешь, чтобы я всю жизнь трясся на этой таратайке и месил грязь на нашей проклятой улице? – не обращая на ее слова внимания, распалялся он. – Чтобы ждал, когда мне дома на голову обрушится потолок, который весь прогнил, чтобы я слушал каждый вечер, как его догрызают мыши? Завтра, когда ты станешь начальником, кем буду я?
– Ты сам захотел стать шофером, мог остаться на заводе.
– На заводе! Ты хочешь, чтобы я гнул спину, работал до изнеможения, а чистоплюи получали премиальные и разводили антимонии на собраниях! Ты этого хочешь? Мерси, не желаю. Ешьте сами.
– Без труда ничего не добьешься, – с горечью сказала Елена, – ничего.
– Труд! Я тружусь с пятнадцати лет! И что толку? Чего я достиг? У меня нет ни машины, ни дачи! А я столько работал… Самому, своими руками ничего не сделать, ничего!.. Почему ты не оставишь меня в покое, не дашь все устроить через Марию?! Мне нужна машина, гоночная. Чтобы заполучить ее, нужно попасть в команду. Мария может мне помочь, а потом все встанет на свои места. Почему ты злишься, что тут особенного? Сама видишь – другого выхода нет. Понимаешь – нет!
– Ты забыл, что у тебя есть жена, – тихо сказала Елена.
– Ну и что?! – взорвался Милко. – Что может мне дать эта жена? Что она мне дала? Барак с позеленевшей от старости черепичной крышей и сарай. Что с того, что у меня есть жена? Ты можешь мне дать то, чего я хочу?.. Не можешь! Тогда хотя бы дай мне возможность добиться этого самому. Закрой на все глаза и потерпи немного. Ничего с тобой не случится! Ну что тут такого?
– Уйди! – тихо сказала Елена.
– Ты должна закрыть на это глаза, – продолжал Милко, – иначе нельзя. Я думал, что ты все поняла, что мы могли бы избежать такого разговора. Так поступают все. Другого выхода нет.
– Уйди, слышишь, уйди! – повторила Елена.
– Другого выхода нет, – снова сказал Милко. – Выбирай!..
Елена села на кровать, судорожно хватая ртом воздух.
– А-а-а, мадам оказалась чувствительной! – крикнул Милко. – Мадам гордая. Только знай: эта жизнь не для чувствительных. Заруби себе это на носу! В ней преуспевают другие, не те, что… Скажите, пожалуйста, какая чувствительная! И откуда это у тебя? Да такие, как ты, у которых за душой гроша ломаного нет, должны иметь крепкие нервы, другого выхода у них нет. Привыкай, нечего строить из себя кисейную барышню.
Елена побелела, как полотно. Голубая жилка на ее виске пульсировала так, что, казалось, сейчас лопнет. С трудом поднявшись с кровати, Елена как во сне направилась к двери, но он схватил ее за руку и крикнул в лицо:
– Я не собираюсь из-за твоей чувствительности прозябать всю жизнь, возить пьяных цыган, запомни это! И сливать бензин из чужих машин… Слышишь, не собираюсь!.. Делай, что хочешь, меня это не интересует!.. Абсолютно не интересует!.. Если не хочешь закрыть на все это глаза, тогда бейся головой об стенку!..
Она вырвалась, выскочила в коридор и хлопнула дверью.
Ее худенькая фигурка мелькнула у гостиницы, где в несколько рядов выстроились пыльные автомобили, и расстаяла во тьме парка.
Сценаристу, наблюдавшему за ней с балкона своего номера, показалось, что плечи ее вздрагивают, а на глазах – слезы. Но расстояние было слишком велико, да и темнота мешала хорошо разглядеть ее.
Полчаса назад они с режиссером вернулись из ресторана, и у него вдруг схватило сердце – боль прошила грудь словно иглой, левая рука онемела, дышать стало тяжело, – и он вышел на балкон. Его номер был рядом с номером Милко и Елены, и он невольно услышал весь их разговор.
Сценарист проследил взглядом за худенькой фигуркой со вздрагивающими плечами и после того, как она исчезла в темноте, постоял еще немного на балконе и вернулся в комнату.
Елена шла по парку, не понимая, почему она здесь. Ноги, руки были как чужие. В голове словно молотом стучало:
– Конец, конец, конец!..
Слова, сказанные Милко, врывались в ее сознание, перемежаясь с картинами их прошлой жизни. Она слышала его голос: „Ты похожа на ангела под этой крышей“. Откуда-то прилетела кровать с металлическими спинками в единственной комнатке старого дома, потом появились подъемный кран под стеклянной крышей и смеющиеся глаза Милко, „этот мир не для чувствительных, мама, ее мама и детские саночки с заржавевшими полозьями, заброшенные на сарай, одна, одна, одна, „должна закрыть на все это глаза“, „должна закрыть глаза“, „…закрыть глаза“. Вспомнились ночи в старом доме, когда луна светила в окно, а маленькая девочка лежала в постели и мечтала, „слышу, как мыши догрызают его“, „…как мыши догрызают“… кого догрызают?.. Ах, да, потолок, он говорил о потолке. Потом появилась водосточная труба. Она спускается по ней, руки ее дрожат, голова кружится… „Эта жизнь не для чувствительных“, мама, ты зачем пришла? Мама, ты же лежала в маленькой кухоньке, почему ты гак смотришь на меня?.. „должна закрыть глаза“…
Что значит закрыть на все глаза? Всю жизнь придется закрывать глаза, что ли? Для чего нам тогда эти глаза, если мы будем их закрывать, изменится ли что-нибудь, если мы их закроем? Ведь то, из-за чего мы закрываем глаза, не исчезает, когда мы их открываем, видим это снова, оно угрожающе надвигается на нас, и мы должны снова закрывать глаза…
Можно ли жить, продавая сегодня одну, завтра другую частицу своей сущности, стирая сначала одну, потом другую черту своего лица, до тех пор, пока вообще не сможешь узнать себя и только по записи в паспорте можно будет сказать, что это действительно ты?.. Зачем человеку глаза, если его заставляют закрывать их?.. Не меркнут ли, когда мы закрываем глаза, свет родного дома, нашего детства, лицо матери, не обрекаем ли мы их на забвение, не предаем ли, не отрекаемся ли от них, не исчезаем ли и мы сами? Не перечеркиваем ли все, всю нашу жизнь?..
Все покупается, все продается. А душа? Тот огонек, что теплится в нас, что отражается в наших глазах? Если мы утратим его, что у нас останется, как мы будем жить на этом свете?..
Аллея выходила на набережную. Судя по всему, днем там кипела работа – расширяли пристань, земснаряд углублял дно. На берегу были беспорядочно свалены щебень и другие строительные материалы, над водой были переброшены наскоро сколоченные мостки.
Но Елена не замечала ничего, она шла по прогибающимся скрипучим доскам и думала о своей жизни, о том, что случилось с ней, вопросы возникали один за другим, и нужно было найти ответы…
Она не поняла, что произошло, а вода уже сомкнулась над головой, прижала непосильной тяжестью. Сильное течение понесло ее, ударив несколько раз об опоры мостков. Она погружалась все глубже и глубже, с открытыми глазами… Елена не умела плавать, не научилась, для этого у нее не хватало времени, да было уже и поздно, не имело смысла, она не могла… Вода была теплая, плотная, как известковый раствор, тело мерно колыхалось в нем, и последние капельки воздуха оставляли его…
Течение затащило ее в вырытую земснарядом яму. Елена пыталась что-то вспомнить, что-то очень важное, но не могла, мысли разлетались.
1 2 3 4 5 6 7