Все они предполагали, что болезнь не «прилипчива» и передается комарами. Оставалось неясным: если паразит лишен выхода из организма человека, откуда черпает переносчик свой убийственный материал для заражения?
Росс правильно рассудил, что ему надо заняться энтомологией: изучить насекомых, условия их выплода, метод препарирования и способ кормления на человеке, прежде чем взяться за дело. Эти знания потом ему помогли, хотя их было не очень много.
Он давал комарам напиться крови малярика и в теле насекомого изучал паразита. Лишь в одном-единственном случае, который не повторился потом, ученый увидел, что паразит уцелел и не переварился в кишечнике. Комар этот имел пятнистые крылья – особенность, кстати сказать, встречающаяся как среди опасных, так и безвредных представителей комариной семьи. Ничего больше исследователь не мог рассказать. Роберту Коху повезло еще меньше. Он отправился в Гроссето – итальянский городок, пораженный малярией, – и тут в первый же день его постигла неудача. Ни в одном из домов, куда бы ученый в тот вечер ни заходил, он не нашел насекомых. Местность, кишевшая комарами, предстала перед ним чистой от всяческой скверны. Раздосадованный бактериолог уехал. Он так и не узнал, что тучи комаров вечерами летают над освещенной фонарями улицей в Гроссето, где гуляет население города. Исследователю сильно помешало незнание зоологии. Он скоро это понял и отказался от малярийной проблемы.
Зоолог Батиста Грасси повел себя иначе. Изучая районы распространения малярии и географию обитания комаров в стране, опытный энтомолог заметил, что в тех местах, где насекомых рода анофелес много, болезнь наиболее распространена. Ученый стоял у преддверия успеха и все-таки повел изыскания с другой стороны.
Он отправился в местность, пораженную малярией, и стал собирать комаров. Прекрасный систематик и тонкий знаток насекомых, он скоро убедился, что многочисленный род culex, будучи искусственно зараженным, не удерживает паразита в своем организме и к малярии непричастен. Там, где преимущественно обитал этот род комаров, не было эпидемий и больных. Зато в местах, где водился анофелес, или «занзароне», как итальянцы его называли, население поголовно страдало малярией. Верный славной традиции зоологов, Грасси дал комарам себя искусать, но почему-то не заболел. Тогда он проделал то же самое с добровольцем, окружил его комарами – и заразил. Так было установлено, что анофелес переносит человеческую малярию.
Между тем Рональд Росс, разочарованный экспериментами над больными людьми, стал проводить свои опыты над птицами. Он пускал комаров на подопытных воробьев, больных малярией, и этими комарами заражал других птиц. Так исследователь выяснил, что зараженные насекомые приобретают способность передавать возбудителя и вызывать заболевание не тотчас после кровососания, а лишь через несколько дней. За это время в желудке комара идет развитие и размножение паразита. Лишь после того, как молодые формы его обоснуются в слюнной железе, укус комара принесет заражение.
Ученый счел свое исследование законченным. Он открыл размножение паразита в организме комара и ответил на вопрос, откуда черпает насекомое заразное начало. Напившись крови больного воробья, комар становится источником болезни…
Нобелевский комитет присудил ему премию, все восхищались открытием. Немногие, однако, знали, что комар, заражающий птиц, не способен заразить человека, а возбудитель птичьей малярии, открытый русским ученым Данилевским, не поражает людей… Мало осведомленный в зоологии Росс экспериментировал с животным, болезнь которого не представляет для человечества интереса, открыл переносчика, нисколько не опасного для людей. Он так и не узнал род тех комаров, которыми заражал своих птиц. Малярийная проблема не была решена.
Зоолог Грасси довел свое дело до конца: он открыл истинного переносчика человеческой малярии, впервые укусом комара-самки заразил человека, – выяснилось, что самец питается соками плодов и для человека не опасен. В желудке анофелеса он проследил то же самое, что Росс наблюдал у переносчика птичьей малярии.
Однако там, где врач-исследователь увидел конец своим трудам и исканиям, для зоолога они только начинались. Он задумывает поразительный эксперимент: на равнине Капаччио, где анофелес усердно отбирает свои жертвы, ученый берет под свою опеку сто двенадцать железнодорожников с членами семей. Днем они занимались делами, а с наступлением вечера, когда появляются комары, людей запирали в защищенные сетками жилища. Так продолжалось все лето.
Результаты были более чем поучительны: только пять человек заболели; зато в соседнем поселке, где не были приняты меры защиты, болело все население – четыреста пятьдесят человек.
Зоолог теперь лишь мог сказать, что он исполнил свой долг.
«Если несколько лет спустя кто-нибудь посетит мою Италию, – мечтал Батиста Грасси, – он не встретит уже столько необработанных земель и непроходимых топей. Его взору предстанут возделанные поля и цветущее здоровьем население. Гигиена, руководимая зоологией, выполнит эту задачу, которую фантазия древних народов поставила наряду с подвигами славного Геркулеса…»
Не вина Грасси, что мечты его не осуществились и поныне.
У каждой науки свои идеи и методы, рожденные в труде и утвержденные опытом. Можно ими пренебречь, отвергнуть их сложность, пытаться тонкие приборы признать безделушками, творческие принципы свести к грубому штампу – в истории таких фактов немало, – но рано или поздно положение должно измениться. Бактериологи поняли, что учение о переносчиках – сложная область, не метод и не прием для смежных наук. Недостаточно обнаружить в насекомых врага – надо из этого сделать практический вывод. Без умения отличить его род и вид с ним невозможно бороться. Те, кто считали, что переносчик для микроба только среда, то же самое, что почва или вода для другого, отказались от этого заблуждения.
Время принесло с собой новое расхождение. Оно глубокой бороздой легло между бактериологией и учением о переносчиках. На этот раз причиной были принципы – коренные установки, различные для зоологии и бактериологии.
Со времен Коха и Пастера утвердилось воззрение, что в основе большинства человеческих страданий лежит деятельность болезнетворных микробов. С ними возможна двоякая борьба: полное уничтожение их в больном организме либо прививка вакцины с целью вызвать заранее иммунитет.
С годами росло число изученных болезней, множилось разнообразие сывороток и вакцин. Бактериологи в мечтах уже видели то время, когда на каждого возбудителя будет вакцина или бактериофаг. Человек представлялся им резервуаром, куда природа, с одной стороны, вводит микробы, с другой – защитные вакцины. Игра спасительных и губительных сил протекает в самом организме.
Учение о переносчиках, верное традициям энтомологии, основывает свои принципы на другом. Отдавая должное благодетельной роли вакцины и важным заслугам бактериологии, зоологи стремятся борьбу за человека вести вне его, за пределами его организма.
– Нас занимает циркуляция микроба в природе, – заявляет Павловский. – Откуда он приходит и где обитает между эпидемиями? Обнаружить инфекцию, найти переносчика и выделить микроб из его организма – не значит еще, что сделано все. Удар, который мы, паразитологи, готовим переносчику, приходится по месту его размножения, по резервуару природы, в недрах ее.
О литературном и научном стиле Николая Ивановича Латышева
Задача, которую наметил себе Павловский, на первый взгляд казалась слишком скромной и незначительной. Ни громкой славы, ни шумного успеха она не сулила ему. Искателя ждали опасности, сомнения, черная работа над чужим незаконченным трудом, и единственная награда – благодетельное сознание исполненного долга. Приятно исправлять чужие ошибки, развивать и углублять незавершенные идеи. Но делать это тогда, когда слава открытия досталась другому, – кого, казалось, обрадует подобная перспектива?
В течение последних десятилетий учение о переносчиках обогатилось рядом удивительных открытий. Жестокие болезни, веками и тысячелетиями угнетавшие людей, – малярия, сыпной и возвратный тифы, желтая лихорадка, лихорадка папатачи, лейшманиоз и многие другие – были изучены, и виновники этих страданий найдены. Никогда еще медицина в столь короткое время не знала стольких удач. Однако некоторые из этих открытий не были завершены. Ученые не решили до конца, откуда переносчик черпает заразное начало. Не всегда обоснованно, без достаточных мотивов резервуаром микробов объявляли зараженное насекомое или больного человека.
То же случилось с лейшманиозом и лихорадкой папатачи. Переносчиком возбудителя этих болезней признали москита. Никто, однако, не мог сказать, где это создание плодится. Самка не откладывает яиц на воде, потомство рождается на суше, но где именно – не было известно. Переносчик безнаказанно сеял страдания и зло. Наука, открыв его губительные свойства, была по-прежнему бессильна против него. Попытка бактериологов изготовить вакцину против этих болезней и вызвать прививкой иммунитет не дала желаемых результатов.
Павловский решил дело, начатое другими, довести до конца: найти резервуар заразного начала лейшманиоза – болезни, известной в Средней Азии как пендинская язва, – и повести борьбу с лихорадкой папатачи, свившей себе гнездо в Крыму. Для этой цели он отправился с экспедицией в Севастополь. Затем послал туда с отрядом Петрищеву. В Среднюю Азию же пока никто не поехал.
История о том, как Павловский открыл исследователя Латышева и после долгих переговоров и переписки поручил исследования ему, составит содержание настоящей главы.
В 1923 году вышла в свет книжка военного врача Николая Ивановича Латышева о малярии. В ней автор писал о строении личинок, об анатомии комара, о хинной профилактике. Книжка была снабжена «краткими указаниями по ловле, воспитанию и коллекционированию комаров». Сто пятьдесят четыре страницы – не слишком большой простор для теорий и обобщений, но не объем и не идеи пленяли в ней читателя, а нечто другое. Книгу писал человек с литературным талантом, знающий толк в родном языке, мастер красочно рассказывать о сложных и трудных вещах.
«На поросших, – читаем мы у него, – мелким кустарником островах Волги, каждый год оставляющей следы своего весеннего буйства в виде долго не просыхающих луж, озерков и болот, ничего ночью не слышно из-за жужжания десятков тысяч комаров, остервенелыми ватагами набрасывающихся на каждого, кто посмел туда показаться… Посредине реки появляется легкокрылый авангард этих маленьких трубачей, а вслед налетают уже целые легионы их. Потянет легкий ветерок, они быстро прячутся в лодке под скамейками, между парусами; ветер прекратится, они снова за свою невыносимую музыку – и так до самого утра…»
Брачную пляску комаров автор живописует так:
«…Адская музыка от жужжания бесчисленного множества комаров поражает наш слух в то время, когда сами они один за другим ударяются о наше лицо с возмутительной наглостью и отвратительным цинизмом. Зажигая свет, мы замечаем вокруг лампы целые толпы нечестивцев, танцующих и выделывающих всевозможные движения в воздухе. Тут целых два облака, каждое из особей одного только пола. Выделывая в воздухе фантастические эволюции, они благодаря вибрации крыльев и жужжалец образуют адский концерт или хор, управляемый дирижерской палочкой Эроса… Вслушиваясь хорошенько в эту музыку, – добавляет автор книжки, – мы различаем два тона: более высокий, издаваемый самцами, и более низкий, исходящий от самок. Как и в некоторых древнегреческих трагедиях, здесь два хора, но только хор «мужей» тембром голоса скорее напоминает пение кастратов папской капеллы, распевающих кантаты не грубо, а пискливо, тонко, особливо…»
Книжка понравилась Павловскому. Он с интересом читал и перечитывал ее, с восхищением отмечал в ней удачные места. Она напоминала ему страницы из собственных записок далекой студенческой поры. Сколько раз за эти годы пробуждалось в нем желание приняться за литературный дневник, продолжить записки, начатые на Кавказе. Увы, никто ему этого сейчас не позволит, и прежде всего не разрешит себе он сам. Его перо всегда занято и не знает ни минуты покоя. Каждый раз вырастают новые проблемы, важные требования, и нельзя не откликнуться на них. Вспыхнул вдруг тиф, надо предупредить население – и он пишет популярную книжечку «Вши», учит в листовках, как избегать переносчиков, бороться с заразой. Возникли летние поносы, дизентерия – и ученый выпускает книжку о мухах. Тут и биология, и лечение, и практика борьбы с паразитоносительством. С одинаковым усердием он пишет учебники, статьи для журналов, предисловия, тезисы, листовки и резолюции. И великие и малые дела, строго научные и сугубо житейские, одинаково вынуждают его браться за перо. В стенной газете неожиданно появляется заметка, передовая статья, а порой и стихи безыменного автора. Вряд ли найдется ученый, который столько написал и отредактировал в своей жизни.
В книге Латышева Павловский угадал облик автора ее, облик истинного натуралиста. Только нежно влюбленный в природу мог написать такие теплые строки:
«Маленькая лужа, канава со стоячей водой у нас служит синонимом чего-то сонного, мертвого, но спокойствие это обманчиво. Стоит внимательно лишь присмотреться – и мы увидим, что там кипит напряженная жизнь, неустанная, волнующая, полная незаметных, но печальных трагедий. Идет жаркая борьба за существование, часто бескровная, но ожесточенная. Юркие личинки комаров, извиваясь всем телом, тянутся кверху подышать и бросаются на дно при малейшей опасности. Неподвижно сидит на стебле растения толстая личинка стрекозы, подкарауливая добычу и облюбовывая себе из стаи комариных личинок одну, легкомысленно рискнувшую приблизиться к ней. Тут же озабоченно шныряет жук-водолюб – хищник, опустошающий комариное потомство. Вечером, на закате, рои комаров закружатся над лужей или прудом, выбирая себе место для откладки яиц, оглашая воздух жужжанием, столь непропорциональным для таких маленьких существ… И жизнь крошечной лужицы может стать для наблюдательного ума одной из интересных страниц великой книги природы. Нужно только суметь ее прочитать…»
Автор тщательно шлифует каждую фразу, ищет красочных образов и слов. Об анофелесе рода «бифуркатус» он пишет: «В его образе жизни сквозит характер существа, отрекшегося от мирской суеты и возлюбившего мать зелену дубраву и сыр дремучий бор». Автор знает, что «ко дню Лукерьи Комарницы – двадцать шестого мая – комары летают роями… Комариная сила убывает, как только ударили в косу и начался сенокос…». Он любовно цитирует книгу Мельникова-Печерского «В лесах», приводит выдержки из повести «Олеся» Куприна, находит в ней верное описание состояния больного во время малярийного приступа…
В том же 1923 году на одном из съездов маляриологов выступил Латышев. Павловский впервые увидел его и познакомился с ним.
– Чем вы заняты сейчас? – спросил его ученый. – Что рассчитываете делать?
– Я не располагаю собой, – ответил тот, – завишу от командования.
Профессор передал ему визитную карточку и при этом сказал:
– Будет у вас работа или надобность какая, напишите. Присылайте материал, а то и сами заезжайте.
Спустя три года Павловский узнал, что Латышев заболел возвратным тифом. Он накормил на себе зараженных клещей, чтобы проверить их способность переносить заразу. Во время болезни он изучил ее течение на себе, чтобы у постели больного не смешивать больше тиф с малярией.
Вскоре на имя ученого пришла посылка с клещами. Латышев писал, что его заразили именно эти клещи, и просил определить их вид.
Пять лет прошло со дня знакомства Павловского с Латышевым, и снова они встретились в Средней Азии. Профессор приехал сюда с экспедицией. Он интересовался переносчиками малярии Таджикистана. Военный врач снова не мог ему ничего обещать.
– Не полагайтесь на меня, – сказал он Павловскому, – я, к сожалению, только врач. Паразитологией мне вряд ли позволят заниматься.
Между ними завязалась переписка. Они вели ее аккуратно долгое время. Письма Латышева отличались изяществом стиля, в строках проскальзывала тонкая ирония. Ответы профессора дышали теплом, неизменным вниманием и заботой.
В последние годы Павловский пристально следил за Латышевым, который то уходил целиком в медицину, шел с войском в поход, то вел какую-то работу в военном районе, то принимался разыскивать места выплода москитов, переносчиков лихорадки папатачи.
– Не переведетесь ли вы к нам в академию? – спрашивает его ученый.
– Нет, я не могу, – отказывается Латышев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Росс правильно рассудил, что ему надо заняться энтомологией: изучить насекомых, условия их выплода, метод препарирования и способ кормления на человеке, прежде чем взяться за дело. Эти знания потом ему помогли, хотя их было не очень много.
Он давал комарам напиться крови малярика и в теле насекомого изучал паразита. Лишь в одном-единственном случае, который не повторился потом, ученый увидел, что паразит уцелел и не переварился в кишечнике. Комар этот имел пятнистые крылья – особенность, кстати сказать, встречающаяся как среди опасных, так и безвредных представителей комариной семьи. Ничего больше исследователь не мог рассказать. Роберту Коху повезло еще меньше. Он отправился в Гроссето – итальянский городок, пораженный малярией, – и тут в первый же день его постигла неудача. Ни в одном из домов, куда бы ученый в тот вечер ни заходил, он не нашел насекомых. Местность, кишевшая комарами, предстала перед ним чистой от всяческой скверны. Раздосадованный бактериолог уехал. Он так и не узнал, что тучи комаров вечерами летают над освещенной фонарями улицей в Гроссето, где гуляет население города. Исследователю сильно помешало незнание зоологии. Он скоро это понял и отказался от малярийной проблемы.
Зоолог Батиста Грасси повел себя иначе. Изучая районы распространения малярии и географию обитания комаров в стране, опытный энтомолог заметил, что в тех местах, где насекомых рода анофелес много, болезнь наиболее распространена. Ученый стоял у преддверия успеха и все-таки повел изыскания с другой стороны.
Он отправился в местность, пораженную малярией, и стал собирать комаров. Прекрасный систематик и тонкий знаток насекомых, он скоро убедился, что многочисленный род culex, будучи искусственно зараженным, не удерживает паразита в своем организме и к малярии непричастен. Там, где преимущественно обитал этот род комаров, не было эпидемий и больных. Зато в местах, где водился анофелес, или «занзароне», как итальянцы его называли, население поголовно страдало малярией. Верный славной традиции зоологов, Грасси дал комарам себя искусать, но почему-то не заболел. Тогда он проделал то же самое с добровольцем, окружил его комарами – и заразил. Так было установлено, что анофелес переносит человеческую малярию.
Между тем Рональд Росс, разочарованный экспериментами над больными людьми, стал проводить свои опыты над птицами. Он пускал комаров на подопытных воробьев, больных малярией, и этими комарами заражал других птиц. Так исследователь выяснил, что зараженные насекомые приобретают способность передавать возбудителя и вызывать заболевание не тотчас после кровососания, а лишь через несколько дней. За это время в желудке комара идет развитие и размножение паразита. Лишь после того, как молодые формы его обоснуются в слюнной железе, укус комара принесет заражение.
Ученый счел свое исследование законченным. Он открыл размножение паразита в организме комара и ответил на вопрос, откуда черпает насекомое заразное начало. Напившись крови больного воробья, комар становится источником болезни…
Нобелевский комитет присудил ему премию, все восхищались открытием. Немногие, однако, знали, что комар, заражающий птиц, не способен заразить человека, а возбудитель птичьей малярии, открытый русским ученым Данилевским, не поражает людей… Мало осведомленный в зоологии Росс экспериментировал с животным, болезнь которого не представляет для человечества интереса, открыл переносчика, нисколько не опасного для людей. Он так и не узнал род тех комаров, которыми заражал своих птиц. Малярийная проблема не была решена.
Зоолог Грасси довел свое дело до конца: он открыл истинного переносчика человеческой малярии, впервые укусом комара-самки заразил человека, – выяснилось, что самец питается соками плодов и для человека не опасен. В желудке анофелеса он проследил то же самое, что Росс наблюдал у переносчика птичьей малярии.
Однако там, где врач-исследователь увидел конец своим трудам и исканиям, для зоолога они только начинались. Он задумывает поразительный эксперимент: на равнине Капаччио, где анофелес усердно отбирает свои жертвы, ученый берет под свою опеку сто двенадцать железнодорожников с членами семей. Днем они занимались делами, а с наступлением вечера, когда появляются комары, людей запирали в защищенные сетками жилища. Так продолжалось все лето.
Результаты были более чем поучительны: только пять человек заболели; зато в соседнем поселке, где не были приняты меры защиты, болело все население – четыреста пятьдесят человек.
Зоолог теперь лишь мог сказать, что он исполнил свой долг.
«Если несколько лет спустя кто-нибудь посетит мою Италию, – мечтал Батиста Грасси, – он не встретит уже столько необработанных земель и непроходимых топей. Его взору предстанут возделанные поля и цветущее здоровьем население. Гигиена, руководимая зоологией, выполнит эту задачу, которую фантазия древних народов поставила наряду с подвигами славного Геркулеса…»
Не вина Грасси, что мечты его не осуществились и поныне.
У каждой науки свои идеи и методы, рожденные в труде и утвержденные опытом. Можно ими пренебречь, отвергнуть их сложность, пытаться тонкие приборы признать безделушками, творческие принципы свести к грубому штампу – в истории таких фактов немало, – но рано или поздно положение должно измениться. Бактериологи поняли, что учение о переносчиках – сложная область, не метод и не прием для смежных наук. Недостаточно обнаружить в насекомых врага – надо из этого сделать практический вывод. Без умения отличить его род и вид с ним невозможно бороться. Те, кто считали, что переносчик для микроба только среда, то же самое, что почва или вода для другого, отказались от этого заблуждения.
Время принесло с собой новое расхождение. Оно глубокой бороздой легло между бактериологией и учением о переносчиках. На этот раз причиной были принципы – коренные установки, различные для зоологии и бактериологии.
Со времен Коха и Пастера утвердилось воззрение, что в основе большинства человеческих страданий лежит деятельность болезнетворных микробов. С ними возможна двоякая борьба: полное уничтожение их в больном организме либо прививка вакцины с целью вызвать заранее иммунитет.
С годами росло число изученных болезней, множилось разнообразие сывороток и вакцин. Бактериологи в мечтах уже видели то время, когда на каждого возбудителя будет вакцина или бактериофаг. Человек представлялся им резервуаром, куда природа, с одной стороны, вводит микробы, с другой – защитные вакцины. Игра спасительных и губительных сил протекает в самом организме.
Учение о переносчиках, верное традициям энтомологии, основывает свои принципы на другом. Отдавая должное благодетельной роли вакцины и важным заслугам бактериологии, зоологи стремятся борьбу за человека вести вне его, за пределами его организма.
– Нас занимает циркуляция микроба в природе, – заявляет Павловский. – Откуда он приходит и где обитает между эпидемиями? Обнаружить инфекцию, найти переносчика и выделить микроб из его организма – не значит еще, что сделано все. Удар, который мы, паразитологи, готовим переносчику, приходится по месту его размножения, по резервуару природы, в недрах ее.
О литературном и научном стиле Николая Ивановича Латышева
Задача, которую наметил себе Павловский, на первый взгляд казалась слишком скромной и незначительной. Ни громкой славы, ни шумного успеха она не сулила ему. Искателя ждали опасности, сомнения, черная работа над чужим незаконченным трудом, и единственная награда – благодетельное сознание исполненного долга. Приятно исправлять чужие ошибки, развивать и углублять незавершенные идеи. Но делать это тогда, когда слава открытия досталась другому, – кого, казалось, обрадует подобная перспектива?
В течение последних десятилетий учение о переносчиках обогатилось рядом удивительных открытий. Жестокие болезни, веками и тысячелетиями угнетавшие людей, – малярия, сыпной и возвратный тифы, желтая лихорадка, лихорадка папатачи, лейшманиоз и многие другие – были изучены, и виновники этих страданий найдены. Никогда еще медицина в столь короткое время не знала стольких удач. Однако некоторые из этих открытий не были завершены. Ученые не решили до конца, откуда переносчик черпает заразное начало. Не всегда обоснованно, без достаточных мотивов резервуаром микробов объявляли зараженное насекомое или больного человека.
То же случилось с лейшманиозом и лихорадкой папатачи. Переносчиком возбудителя этих болезней признали москита. Никто, однако, не мог сказать, где это создание плодится. Самка не откладывает яиц на воде, потомство рождается на суше, но где именно – не было известно. Переносчик безнаказанно сеял страдания и зло. Наука, открыв его губительные свойства, была по-прежнему бессильна против него. Попытка бактериологов изготовить вакцину против этих болезней и вызвать прививкой иммунитет не дала желаемых результатов.
Павловский решил дело, начатое другими, довести до конца: найти резервуар заразного начала лейшманиоза – болезни, известной в Средней Азии как пендинская язва, – и повести борьбу с лихорадкой папатачи, свившей себе гнездо в Крыму. Для этой цели он отправился с экспедицией в Севастополь. Затем послал туда с отрядом Петрищеву. В Среднюю Азию же пока никто не поехал.
История о том, как Павловский открыл исследователя Латышева и после долгих переговоров и переписки поручил исследования ему, составит содержание настоящей главы.
В 1923 году вышла в свет книжка военного врача Николая Ивановича Латышева о малярии. В ней автор писал о строении личинок, об анатомии комара, о хинной профилактике. Книжка была снабжена «краткими указаниями по ловле, воспитанию и коллекционированию комаров». Сто пятьдесят четыре страницы – не слишком большой простор для теорий и обобщений, но не объем и не идеи пленяли в ней читателя, а нечто другое. Книгу писал человек с литературным талантом, знающий толк в родном языке, мастер красочно рассказывать о сложных и трудных вещах.
«На поросших, – читаем мы у него, – мелким кустарником островах Волги, каждый год оставляющей следы своего весеннего буйства в виде долго не просыхающих луж, озерков и болот, ничего ночью не слышно из-за жужжания десятков тысяч комаров, остервенелыми ватагами набрасывающихся на каждого, кто посмел туда показаться… Посредине реки появляется легкокрылый авангард этих маленьких трубачей, а вслед налетают уже целые легионы их. Потянет легкий ветерок, они быстро прячутся в лодке под скамейками, между парусами; ветер прекратится, они снова за свою невыносимую музыку – и так до самого утра…»
Брачную пляску комаров автор живописует так:
«…Адская музыка от жужжания бесчисленного множества комаров поражает наш слух в то время, когда сами они один за другим ударяются о наше лицо с возмутительной наглостью и отвратительным цинизмом. Зажигая свет, мы замечаем вокруг лампы целые толпы нечестивцев, танцующих и выделывающих всевозможные движения в воздухе. Тут целых два облака, каждое из особей одного только пола. Выделывая в воздухе фантастические эволюции, они благодаря вибрации крыльев и жужжалец образуют адский концерт или хор, управляемый дирижерской палочкой Эроса… Вслушиваясь хорошенько в эту музыку, – добавляет автор книжки, – мы различаем два тона: более высокий, издаваемый самцами, и более низкий, исходящий от самок. Как и в некоторых древнегреческих трагедиях, здесь два хора, но только хор «мужей» тембром голоса скорее напоминает пение кастратов папской капеллы, распевающих кантаты не грубо, а пискливо, тонко, особливо…»
Книжка понравилась Павловскому. Он с интересом читал и перечитывал ее, с восхищением отмечал в ней удачные места. Она напоминала ему страницы из собственных записок далекой студенческой поры. Сколько раз за эти годы пробуждалось в нем желание приняться за литературный дневник, продолжить записки, начатые на Кавказе. Увы, никто ему этого сейчас не позволит, и прежде всего не разрешит себе он сам. Его перо всегда занято и не знает ни минуты покоя. Каждый раз вырастают новые проблемы, важные требования, и нельзя не откликнуться на них. Вспыхнул вдруг тиф, надо предупредить население – и он пишет популярную книжечку «Вши», учит в листовках, как избегать переносчиков, бороться с заразой. Возникли летние поносы, дизентерия – и ученый выпускает книжку о мухах. Тут и биология, и лечение, и практика борьбы с паразитоносительством. С одинаковым усердием он пишет учебники, статьи для журналов, предисловия, тезисы, листовки и резолюции. И великие и малые дела, строго научные и сугубо житейские, одинаково вынуждают его браться за перо. В стенной газете неожиданно появляется заметка, передовая статья, а порой и стихи безыменного автора. Вряд ли найдется ученый, который столько написал и отредактировал в своей жизни.
В книге Латышева Павловский угадал облик автора ее, облик истинного натуралиста. Только нежно влюбленный в природу мог написать такие теплые строки:
«Маленькая лужа, канава со стоячей водой у нас служит синонимом чего-то сонного, мертвого, но спокойствие это обманчиво. Стоит внимательно лишь присмотреться – и мы увидим, что там кипит напряженная жизнь, неустанная, волнующая, полная незаметных, но печальных трагедий. Идет жаркая борьба за существование, часто бескровная, но ожесточенная. Юркие личинки комаров, извиваясь всем телом, тянутся кверху подышать и бросаются на дно при малейшей опасности. Неподвижно сидит на стебле растения толстая личинка стрекозы, подкарауливая добычу и облюбовывая себе из стаи комариных личинок одну, легкомысленно рискнувшую приблизиться к ней. Тут же озабоченно шныряет жук-водолюб – хищник, опустошающий комариное потомство. Вечером, на закате, рои комаров закружатся над лужей или прудом, выбирая себе место для откладки яиц, оглашая воздух жужжанием, столь непропорциональным для таких маленьких существ… И жизнь крошечной лужицы может стать для наблюдательного ума одной из интересных страниц великой книги природы. Нужно только суметь ее прочитать…»
Автор тщательно шлифует каждую фразу, ищет красочных образов и слов. Об анофелесе рода «бифуркатус» он пишет: «В его образе жизни сквозит характер существа, отрекшегося от мирской суеты и возлюбившего мать зелену дубраву и сыр дремучий бор». Автор знает, что «ко дню Лукерьи Комарницы – двадцать шестого мая – комары летают роями… Комариная сила убывает, как только ударили в косу и начался сенокос…». Он любовно цитирует книгу Мельникова-Печерского «В лесах», приводит выдержки из повести «Олеся» Куприна, находит в ней верное описание состояния больного во время малярийного приступа…
В том же 1923 году на одном из съездов маляриологов выступил Латышев. Павловский впервые увидел его и познакомился с ним.
– Чем вы заняты сейчас? – спросил его ученый. – Что рассчитываете делать?
– Я не располагаю собой, – ответил тот, – завишу от командования.
Профессор передал ему визитную карточку и при этом сказал:
– Будет у вас работа или надобность какая, напишите. Присылайте материал, а то и сами заезжайте.
Спустя три года Павловский узнал, что Латышев заболел возвратным тифом. Он накормил на себе зараженных клещей, чтобы проверить их способность переносить заразу. Во время болезни он изучил ее течение на себе, чтобы у постели больного не смешивать больше тиф с малярией.
Вскоре на имя ученого пришла посылка с клещами. Латышев писал, что его заразили именно эти клещи, и просил определить их вид.
Пять лет прошло со дня знакомства Павловского с Латышевым, и снова они встретились в Средней Азии. Профессор приехал сюда с экспедицией. Он интересовался переносчиками малярии Таджикистана. Военный врач снова не мог ему ничего обещать.
– Не полагайтесь на меня, – сказал он Павловскому, – я, к сожалению, только врач. Паразитологией мне вряд ли позволят заниматься.
Между ними завязалась переписка. Они вели ее аккуратно долгое время. Письма Латышева отличались изяществом стиля, в строках проскальзывала тонкая ирония. Ответы профессора дышали теплом, неизменным вниманием и заботой.
В последние годы Павловский пристально следил за Латышевым, который то уходил целиком в медицину, шел с войском в поход, то вел какую-то работу в военном районе, то принимался разыскивать места выплода москитов, переносчиков лихорадки папатачи.
– Не переведетесь ли вы к нам в академию? – спрашивает его ученый.
– Нет, я не могу, – отказывается Латышев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21