Здесь выложена электронная книга На грани жизни и смерти автора по имени Поповский Александр Данилович. На этой вкладке сайта web-lit.net вы можете скачать бесплатно или прочитать онлайн электронную книгу Поповский Александр Данилович - На грани жизни и смерти.
Размер архива с книгой На грани жизни и смерти равняется 108.2 KB
На грани жизни и смерти - Поповский Александр Данилович => скачать бесплатную электронную книгу
OCR Busya
«А. Поповский «Законы жизни»»: Советский писатель; Москва; 1971
Аннотация
Александр Поповский известен читателю как автор научно-художественных произведений, посвященных советским ученым. В сборнике «Законы жизни» писатель знакомит читателя с образами и творчеством плеяды замечательных ученых-физиологов, биологов, хирургов и паразитологов. В повести «На грани жизни и смерти» перед читателем проходит история рождения и развития научных идей Владимира Петровича Филатова.
Александр Поповский
На грани жизни и смерти
– Вы намерены писать о Владимире Петровиче Филатове? – спросил автора этой книги известный профессор. – Вы увидите человека семидесяти пяти лет, внешне спокойного, корректного, ровного. Он будет вам цитировать Пруткова с юмором и чувством меры художника. Язык его блещет изяществом, мысли ярки, любопытны. Он любит музыку и литературу, пишет прозу и стихи. Мемуары его написаны в лучших традициях литературного искусства. Стихи лиричны, волнуют своей непосредственностью. Он любопытно рисует морские прибои, восходы, закаты, говорят, им написано много картин. Семидесяти пяти лет он лазит по горам в поисках увлекательного пейзажа.
Разложив свои этюды, старик ученый все еще изучает слабые стороны своего художественного мастерства. «Вы знаете, – сказал он знакомому художнику, – фоны моих картин мне кажутся бледными… В них воздуха нет… Я хочу научиться создавать фон, для художника это крайне существенно… Когда начинающий Ван-Дейк пришел к Рубенсу учиться, тот его спросил: «Что вы умеете делать?» – «Я умею писать фон», – скромно ответил Ван-Дейк. «О молодой человек, – сказал ему Рубенс, – вы умеете делать то, чему я еще не научился».
С больными наш друг педантичен и даже несколько сух, зато какое сознание ответственности! Сколько тревоги за каждого из них! Я был свидетелем однажды, когда он, взволнованный, бросил приезжему врачу: «У вашего больного было три десятых зрения, а теперь – круглый нуль. Пока вы консультировались с терапевтами и хирургами, он ослеп. Как могли вы полагаться на кого-либо, за зрение отвечаете вы!»
Чувство ответственности нигде не оставляет его. Он отбирает на улице рогатки у мальчишек и пишет по этому поводу в городской Совет: «Почему за выбитое стекло привлекают к ответственности, а угроза выбить глаз – безнаказанна?»
– Что еще вам сказать? – вспомнил ученый, коллега академика. – В нем вскипает порой неуемная страсть не знающего удержу экспериментатора. Тогда кажется, что он вызвал на состязание весь мир. В этом состязании, когда чувства накалены, вырастает его творческая сила…
Автор книги обратился к мемуарам академика – тайным признаниям его. Они подтвердили, что ученый азартен и страстен. И еще рассказали они, что он поэт.
Вот страницы из этих записок:
«…Мой сеттер замедлил бег и пошел шагом. Он не носится больше по болоту, не делает полукругов, сеттер «причуял». Мое сердце забилось, указательный палец лег на курок ружья. Мой друг идет по прямой, его морда приподнята, ноздри раздуваются. Он «ведет верхним чутьем», не нюхает следов на траве, улавливая запах дичи в воздухе. Глаза неподвижно устремлены вперед, он жадно вбирает волнующий аромат, тянется к невидимой дичи. Несколько осторожных шажков – и сеттер замирает на месте. Одна лапа приподнята, глаза сверкают, он не дышит почти. Проходит минута, другая, «стойка» собаки утомляет меня. Я неподвижен, охваченный трепетом ожидания. Сердце стучит, надрывается, в мозгу сверлит мысль: «Где взлетит птица: спереди, сзади, справа или слева?» Голова сеттера, как бы в ответ, быстро опускается, словно указывая, где притаилась дичь. «Бекас или дупель?» – проносится в моей голове. Мои руки дрожат, ожидание вконец истомило меня. Я кричу: «Пиль!» Сеттер все еще стоит с приподнятой лапой, как изваяние. «Стойка» его затянулась. Еще мгновение, другое, и, точно одолев невидимую преграду, он бросается вперед. «Фррр…» – взлетает с шумом дупель. Руки машинально вскидывают ружье, мушка следует за птицей. Дупель низко летит над скошенной травой. Движение пальца, спущен курок, выстрел, и дупель падает в болото. Я и сеттер бежим, мчимся к месту падения, спотыкаясь о кочки и увязая в грязи. Друг мой первым поспел и с восторгом несет мне убитую дичь…
Я иду полем, со мной мой верный помощник. Над долиной летит стая уток. Это чирки, их десять, двенадцать, не более. Они пронеслись, почти скрылись из виду, и вдруг повернули к реке. Как причудливы их движенья: то, словно вспугнутые, они высоко взвиваются, то над самым лугом летят. Стайка вытягивается, свивается в клубок, несется вправо и влево, назад и вперед над рекой, шлепнулась в воду и снова взлетела чтоб вновь опуститься. Я лежу на земле, жадным взором слежу и цыкаю на собаку, не даю ей тронуться с места. Чирки не взлетают, они на воде; я бесшумно ползу, умный сеттер ступает за мной. Мое распластанное тело слилось с землей, я не чувствую неудобства от патронташа и ягдташа, стесняющих меня, я ничего, кроме чирков, не вижу. Мы с сеттером у цели, мой слух уловил кряканье уток, они тут, за травой, в двух шагах от меня. Можно стрелять. Я долго целюсь, прежде чем выстрелить. Спускаю курок еще и еще раз. Сеттер проносится мимо меня и бросается с берега в воду. Минута, другая, и друг мой несет мне добычу…
Ранняя весна. День угасает. Темнеет лес. Полуголые ветви деревьев выступают на блекнущем небе. Я стою на опушке поляны, взор мой скользит по верхушкам деревьев, слух напряжен, ждет знакомого крика вальдшнепа. Солнца уже нет, на землю ложится прохлада. Где-то над лесом слышится хрип, он нарастает, ухо уловило гортанное «хорканье» птицы. Волнение стискивает мне горло, голову заливает огнем. Возбужденный, я стою неподвижно, со взором, устремленным на восток. Вальдшнеп появляется с запада. Он скользит над поляной, чуть утопая во мгле. Выстрел, сделанный навскидку, валит лесного красавца наземь… Не передать мне томления духа в тот вечер весенней поры, тишины леса, изливающегося соками земли, темнеющего неба и крика филина в далекой глуши…»
Автор книги обратился к творцу этих лирических строк, к тому источнику, где сочетается поэтическое чувство и прозорливая научная идея.
Шагающий стебель
Сотрудник академика Филатова выискивал больных на улице. Среди сотен и тысяч прохожих он находил человека с неправильными формами лица или обезображенного увечьем.
Врачу не очень везло, не многие соглашались на его предложение подвергнуть себя операции: переделать себе уродливый нос, заменить разрушенное веко или заново воссоздать губу. Люди избегали излишних страданий, неохотно уступая настояниям хирурга, увлеченного пересадкой и пластикой. Разочарованный в своих поисках, снедаемый страстью к своему мастерству, он – скоро пять лет уже – строит и перестраивает один и тот же нос, добивается совершенства в искусстве. Подопытному больному эти манипуляции приелись, зато какой шедевр выйдет из-под рук врача – природа ненамного сделала бы лучше…
Как-то в жаркий июльский день хирург, разглядывая прохожих, заметил на тротуаре крупного мужчину лет двадцати девяти с черной повязкой, закрывающей часть лица. Это был сильный, мускулистый человек. Засученные рукава и расстегнутый ворот полотняной сорочки открывали тренированные мышцы и могучую грудь. Опытный глаз врача определил, что черная повязка скрывает разрушенный нос либо поврежденную губу.
– Что это у вас? – спросил хирург незнакомца.
Тот холодно оглядел щупленького хирурга, в веснушках, с рыжей растительностью на лысеющей голове, и спросил:
– А вам какое дело?
И тон и движение, сделанное при этом, сулили мало хорошего врачу.
– Я хирург и могу вам помочь. Запишите мой адрес… Заходите, я вас прошу.
Больной в тот же день пришел. Он снял черную повязку и открыл изуродованное волчанкой лицо. Носа не было вовсе, носовую перегородку окружали пласты соединительной ткани. Изъеденную туберкулезом верхнюю губу покрывал рубец, лишенный растительности. Грустную историю поведал больной. Родом волжанин, он был студентом последнего курса института, когда волчанка обезобразила его. С горя молодой человек запил и бросил учиться. Скитаясь по Волге и Каспию, он попал в Ленкорань и избрал этот город своим местожительством. В Баку, где его встретил хирург, он наезжал по делам рыболовной артели, в которой состоял на службе.
– Чем вы мне можете помочь? – спросил он врача.
– Я вам сделаю нос и покрою губу растительностью. У вас будут превосходные усы.
Заманчивое предложение, но сейчас он на это согласиться не может. Близится путина, его ждут дела. Не пожелает ли врач приехать к нему в Ленкорань?
– Приезжайте, у нас чудесная охота… Право, не пожалеете.
Убеждения были излишни, хирург и не думал отказываться, – не упускать же такую операцию.
Врач прибыл в Ленкорань, поместил больного в клинику и приступил к первой части своего плана. Он сделал два параллельных разреза поперек черепа больного, образовал таким путем широкую полосу и, не отсекая ее, сдвинул с черепа на верхнюю губу и пришил конским волосом. Одновременно хирург вырезал три хрящика из реберной дуги больного и построил из них мост и крылья носа. Это был каркас, который предстояло затем облечь материалом, чтобы сформировать из ткани нос.
Две недели спустя хирург снова приехал к больному, чтобы отрезать лишнюю часть скальпа, пришитого к губе, и вшить этот лоскут кожи на прежнее место. Первый этап прошел благополучно: на рубцах обезображенной губы начала подниматься густая растительность.
Хирург не спешил. Осторожно воссоздавал он формы лица, разрушенные жестокой болезнью, внушая больному веру в успех предприятия.
Кончилась путина, и сотрудник рыболовной артели прибыл в Баку, чтобы подвергнуться очередной операции. Хирург вырезал у больного лоскут ткани на лбу и, не отсекая его от родной почвы, стал из него строить нос. Один край лоскута, словно корень, тянул соки для другого, наложенного на прижившиеся хрящи. Лоскут питался на лбу и заживал на носу. Этот метод, под названием «индусского», таил в себе некоторую опасность. Неестественное положение лоскута ослабляло в нем движение крови и лимфы; внутренняя сторона его, отсеченная от тканей, представляла обнаженную рану, открытую для микробов. Ее рубцевание и сморщивание ухудшало качество лоскута, делало его порой непригодным для пересадки.
Хирурга постигла неудача: приживленный было нос у больного омертвел, и кончик его отвалился. Индусский метод, удачно примененный при пересадке скальпа на верхнюю губу, в этом случае изменил хирургу.
– Что ж, доктор, – не без горечи сказал больной, – хватит с меня. Зашейте что можно, оперироваться больше не буду…
Спустя некоторое время он с новыми рубцами на лбу и на лице уехал.
Миновал год. Хирург не забыл своей неудачи и посылал письма в Ленкорань. Он рекомендовал больному другого врача, который ему поможет. «Я до тех пор не считаю свою работу оконченной, – оправдывался он в одном своем письме, – пока мой больной не сможет выйти без повязки на улицу».
Больной из Ленкорани приехал в Баку.
– Ладно, я согласен, – заявил он, – давайте лечиться.
Хирург написал столичному специалисту письмо, в котором рассказал о своей неудаче и просил его помочь больному.
– Вы поедете в Москву. Будем надеяться, что коллега мой будет счастливей меня.
От внимания больного не ускользнули волнения врача и горечь, звучавшая в его речи. Он взял запечатанный конверт, сунул его в карман и спросил:
– А что, если не поехать? Взять да остаться, как вы полагаете?
– Поезжайте, – умолял его врач, – облегчите мою совесть.
– Нет, пожалуй, не поеду, – последовал твердый ответ. – Оперируйте вы.
На этом они порешили.
В палате, где больного оставили до операции, он увидел многое такое, что весьма удивило его. Больные здесь лежали и двигались в самых неестественных позах, каждый скован был в движениях по-своему. У некоторых кожа предплечья или кисти рук были связаны с кожей груди или живота перемычкой из живых тканей. У иных она тянулась от плеча или шеи к лицу, образуя на нем искусственный нос или веко. Перемычка таким образом частью жила жизнью лица, частью – плеча или шеи. Словно плод с пуповиной, соединяли эти связки различные части тела. Головы больных склонялись к ключицам, пригибались к груди; руки, прибинтованные к шее, выдавались крылом. Перемычка называлась стеблем, врачи именовали ее «филатовским стеблем» – по имени ученого, который этот метод пересадки недавно открыл.
В подобном же положении вскоре оказался и больной из Ленкорани. Хирург выкроил у него лоскут на груди, сшил его трубочкой, дал зажить и укрепиться, затем отрезал ее нижний конец и пришил к основанию носа. Голова больного была теперь скована: низко опущенная и связанная перемычкой с тканями груди, она не могла сделать ни малейшего движения. Некоторое время спустя лоскут отделили от груди и сформировали из трубочки нос. На этот раз операция вполне удалась.
Что же представлял собой новый метод? Какие преимущества его дали хирургу выполнить то, что ему прежде не удавалось?
История филатовского стебля такова.
В тесном помещении клинической амбулатории в Одессе с утра шел прием. Больных рассадили друг подле друга, и профессор Филатов их обходил. Выслушав краткую историю болезни, он не спеша осматривал больного, вполголоса диктовал ассистенту заключение и следовал дальше. Его бледное продолговатое лицо с несколько косым разрезом глаз и высокими бровями, казалось, выглядело при этом бесстрастным; спокойный взор едва скользил по сторонам. И размеренные, ровные движения, и короткая, почти беззвучная речь свидетельствовали о глубоком душевном спокойствии.
Около одного из больных профессор задержался. Перед ним был старик лет шестидесяти. Нижнее веко, обезображенное опухолью, было выворочено, рубцы стягивали края, язвы источили его ткани до самой орбиты. Больной перенес операцию, теперь возник рецидив рака. Предстояло удалить веко, сделать другое из пересаженной ткани.
Филатов опустился на стул, перевел взор на окно, по стеклам которого бежали струйки осеннего дождика, и снова вернулся к больному. Он долго щупал и мял его кожу на шее, заглаживал ее в складку и распускал, напряженно о чем-то размышляя. Предстоящая операция не отличалась особенной сложностью, окулист и его ассистенты проделали их немало на своем веку, не над чем, казалось, было раздумывать.
Ученый снял шапочку, вытер платком вспотевшую лысину и, погладив подстриженную бороду, озабоченно спросил:
– Что ж нам, Иван Васильевич, делать?
– Резать придется, – вздохнул старик, – послал бог наказание.
– Я не про то, – отвечал своим мыслям ученый, – как нам эту самую операцию вести: так или иначе?
– Уж как понимаете, – соглашался больной, – только бы меня народ не пугался. Обидно, когда внучка от тебя бежит.
– Сделаем, Иван Васильевич, веко будет как новое… Мне бы только решить.
Дальше следовало рассуждение, на которое больного не приглашали отвечать.
– Допустим, мы выкроим ленту на шее, – вслух подумал хирург, – сделаем, разрез от сосцевидного отростка до ключицы… Из этого материала что угодно построишь… Не попробовать ли?… Давно бы пора…
– Не стесняйтесь, пожалуйста, – словно угадав его затруднения, сказал больной. – Режьте, коль надо.
Операция шла вначале обычным путем. Хирург провел йодом полосу вдоль шеи и, чтобы обезболить оперируемые ткани, впрыснул в них новокаин. Дальнейшее само собой разумелось: двумя параллельными разрезами он лентой отделит кожу во всю длину, отрежет нижний конец у ключицы и наложит его на место удаленного века. Лоскут будет питаться на шее и заживать на глазу. Спустя некоторое время, кожа будет отсечена от века.
На этот раз операция пошла по-другому. То, что сделал Ученый, глубоко удивило ассистирующего. Он провел черту йодом, но вместо ножа взял в руку иглу. Захватив в складку кожу, он стал ее прошивать вдоль. От уха до ключицы легла зашитая складка. Впервые в хирургической практике пустили иглу задолго до ножа. Хирург проткнул кожную складку ножом повыше швов и провел им вдоль них. Трубка расправилась. Поверх шва легла теперь лента из кожи, неотделенная от шеи с обоих концов.
Так как ход операции отличался от обычного, ассистирующий неуверенно спросил:
– Вы намерены сделать свободную пересадку?
– Нет, – сухо ответил хирург.
Со стороны ассистента было опрометчиво задавать профессору подобный вопрос. В клинике знали неприязнь Филатова к методике «свободной пересадки».
– Скажите на милость, – удивленно разводил руками ученый, – какие преимущества у этого метода? Полная свобода брать материал где угодно? Брать на спине, на бедре и так далее? Превосходно, отлично. А дальше? Питания у него нет, он чахнет:
На грани жизни и смерти - Поповский Александр Данилович => читать онлайн электронную книгу дальше
Было бы хорошо, чтобы книга На грани жизни и смерти автора Поповский Александр Данилович дала бы вам то, что вы хотите!
Отзывы и коментарии к книге На грани жизни и смерти у нас на сайте не предусмотрены. Если так и окажется, тогда вы можете порекомендовать эту книгу На грани жизни и смерти своим друзьям, проставив гиперссылку на данную страницу с книгой: Поповский Александр Данилович - На грани жизни и смерти.
Если после завершения чтения книги На грани жизни и смерти вы захотите почитать и другие книги Поповский Александр Данилович, тогда зайдите на страницу писателя Поповский Александр Данилович - возможно там есть книги, которые вас заинтересуют. Если вы хотите узнать больше о книге На грани жизни и смерти, то воспользуйтесь поисковой системой или же зайдите в Википедию.
Биографии автора Поповский Александр Данилович, написавшего книгу На грани жизни и смерти, к сожалению, на данном сайте нет. Ключевые слова страницы: На грани жизни и смерти; Поповский Александр Данилович, скачать, бесплатно, читать, книга, электронная, онлайн