Он хотел спросить ее, не против ли она с ним увидеться. А на самом деле – не против ли она с ним переспать. Итак, что он хочет спросить у нее прямо сейчас? Спросить, и с вопросами будет покончено? Он хотел узнать, не против ли она лечь с ним в постель. Он никогда не смог бы признаться Бонни Шероу, что спал с вдовой человека, которого убил. Не совсем с вдовой, но разница небольшая. Он услышал, как Джун повторила вопрос.
– Извините, – сказал он, – секретарша принесла мне записку. – Он оглох от усилия. Внешность Джун не имеет значения. Не важно, есть у нее мешки под глазами или нет.
– Вот, собственно, для этого я и звонила. Поблагодарить, что пришли.
– Дела не ждут, Джун. – Он впервые произнес ее имя вслух. Оно звучало странно, как краденое. Как есть из чужой тарелки в кафе. – Вы что-то спросили?
– Я спросила, не сказали ли вам что-нибудь полицейские? Нет ли у них чего-то нового?
– А вам они сказали что-нибудь?
– Нет, но я подумала, раз вы… вы занимаете такую должность, может быть, вас они держат в курсе, в порядке любезности.
– К сожалению, нет. Может быть, они что-нибудь скажут, тогда я вам сразу сообщу. Но пока они ничего еще не сказали.
Он не хотел прощаться, не хотел, чтобы она вешала трубку. Как связаться с ней снова?
– Ну, ладно. Тогда спасибо и… до свидания.
– Удачи.
– Спасибо.
Она тоже не хотела прощаться, он это чувствовал. Они тянули с прощанием, как двое, встретившиеся в музее, которые решают, как провести ближайшие полчаса. Посидеть в кафе и распрощаться или связать судьбу друг с другом на шесть месяцев. Все было в его руках.
– Не пропадайте, – сказал он. Он действительно этого желал.
– Хорошо. Спасибо.
Конец разговора. Сдержит ли она обещание?
Он попытался вспомнить ее лицо. Что бы он в нем изменил, будь у него такая возможность? Если сравнить ее с Бонни Шероу? Бонни худая, с длинными темными волосами. Она в своем роде идеальна. Всегда знает, что надеть. Всегда свежая и сухая, будто только что вышла из кондиционированного помещения. Глядя на нее, думаешь: ей все по плечу. Она источает компетентность. За что, собственно, ее любить? Раз или два он заметил некий конфликт между ее безупречной внешностью и чем-то еще. Казалось, она смотрела на себя со стороны и была недовольна тем, что видела. В такие моменты он ее любил.
Родись он девочкой, какой женщиной он бы теперь стал? Одиночкой на пятилетней «хонде-сивик», которую купила уже подержанной, всегда подругой, никогда не героиней, и живущей в квартире, впрочем, все ее друзья жили бы в квартирах, она не была бы знакома ни с кем, кто жил в собственном доме, и целый год копила бы на недельную турпоездку в Европу? Стал бы он уродлив оттого, что нелюбим? Уродлив, как провалившийся фильм?
Он беспокоился, что его мысли часто возвращались к Бонни Шероу. Значило ли это, что он влюблен? Ему не казалось, что он ее любит. Он ничего не был ей должен. Вот уже месяц они даже не обедали вместе. И все же у него было чувство, что он обманывает ее, мечтая провести ночь с Джун Меркатор. Он снял трубку, чтобы попросить Джан соединить его с Бонни, но потом сам набрал номер: ему не хотелось, чтобы Джан задавала вопросы.
Секретарь сказала, что она разговаривает по другой линии, и попросила подождать. Он сказал, что подождет. Он не узнал голос секретарши, она была новенькой. Она, вероятно, не знает, кто он. Иначе сказала бы: «Я скажу ей, что звоните вы». Он не привык ждать. По крайней мере, через минуту он снова услышал секретаршу: – Сейчас она возьмет трубку.
Затем – ее голос.
Как только она сказала «Привет», он пожалел, что позвонил. Она сказала это слишком тепло, слишком радостно. Однако в чрезмерном дружелюбии угадывалась какая-то неловкость. Ей что-то от него было нужно. Он подумал, что из-за этого сочетания теплоты, стеснительности и смущения он мог бы, чего доброго, и жениться на ней. Как нередко случается с двумя незнакомыми людьми, встретившимися на чужой свадьбе, которые не испытывают особой симпатии друг к другу, но правила хорошего тона заставляют их улыбаться и вести светскую беседу. А через несколько лет они – семейная пара.
Гриффин поздоровался с Бонни.
– Я хочу, чтобы ты знала: это не деловой звонок. Я соскучился. – Он чувствовал, что фраза прозвучала, будто реплика из сценария. Если она почувствует неискренность, может быть наконец его отпустит.
– Я тоже соскучилась.
– Это все работа. Так жить нельзя.
– Ты никогда не бросишь работу. Ты ее обожаешь.
– Думаешь? – Ему нравилось говорить о себе, как о постороннем человеке.
– Конечно, Гриффин, ты сам прекрасно знаешь, что без этого не можешь жить.
– Да, возможно, ты и права. – О чем они говорят? Зачем?
– Я уезжаю в Нью-Йорк, наверно на несколько недель. Ты не мог бы сбежать?
– Сейчас нет.
– Когда Ларри Леви приступает? – По выражению ее голоса было понятно, что она подтрунивает над ним, что он вне конкуренции.
– Ты считаешь, я не могу взять отпуск, пока Ларри Леви не войдет в курс дела? – Он хотел сказать: «Ты в меня веришь?», но не смог.
– Я слышала, он красит стены в красный цвет.
– Ковер красный. Кстати, он не торопится на работу, катается на лыжах. А что насчет Нью-Йорка?
– Меня посылают посмотреть несколько спектаклей, и еще есть книга, которую нужно купить, но издатель разрешает читать ее только по одному, в запертой комнате. Потом все делают предложения, в закрытых конвертах. Побеждает один.
И студия уполномочивает тебя подать такое предложение? – Вдруг он ей позавидовал.
– Я должна прочитать книгу и позвонить на студию, прежде чем они дадут мне карт-бланш.
– A-a-a, – сказал он, тотчас пожалев, что не выразил зависть еще больше, подчеркнуто растягивая слова. Он уже начал фразу и остановиться не мог. – Так ты снова пишешь рецензии. – Он хотел ее задеть.
– Гриффин, не вредничай. Мне поручили ответственное задание.
– Извини.
– Есть за что. Это важный шаг.
– Ну, тогда ты должна заполучить эту книгу. Не важно, будет снят фильм или нет. И если фильм будет снят, – а найдется только три человека, которые купят на него билет, – все равно не важно. Главное – любой ценой заполучить книгу.
Он не очень верил в это, но желание навредить Бонни было слишком велико. Если студия потратит полмиллиона по ее рекомендации, а затем наймет сценариста за четверть миллиона, потому что будет нужен именно дорогой автор, а книга окажется не экранизируемой, слишком психологической, – тогда кто-нибудь может вспомнить, что все эти деньги были потрачены впустую, потому что Бонни Шероу первая все это затеяла. Кто-нибудь обязательно вспомнит. Кто-нибудь всегда помнит такие вещи.
– А если книга окажется ужасной? Если я решу, что это напрасная трата денег? Ты представляешь, о каких деньгах может идти речь?
– Пятьсот тысяч. – Теперь он советует ей, какую сумму можно предложить. Он был более чем уверен, что никакая другая студия не предложит больше. Если бы речь шла о книге в миллион долларов, стали бы они посылать Бонни Шероу? Они бы послали человека его уровня.
– Слушай, зачем я тебе все это рассказываю? Ты, наверное, в курсе. Так? И зачем я тебе это рассказала. Я, вероятно, самоубийца.
– Теперь тебе ясно, почему мы не можем пожениться?
– Гриффин, ты делаешь мне предложение?
Наверное, так оно и было. Нужно было остановиться.
– Но не волнуйся, я ничего не слышал об этой книге.
– И ты не думаешь теперь за ней охотиться?
– Нет.
– Из нас получилась бы неплохая команда.
Гриффин услышал, как кто-то вошел к ней в кабинет. Бонни закрыла рукой трубку и через несколько секунд вернулась к разговору.
– Тебе пора идти, – сказал Гриффин.
– Да. Я позвоню, когда буду знать, когда возвращаюсь. Тогда и встретимся. Обещаю. Пожелай мне удачи. И спасибо.
– За что?
– За подсказку, – ответила она и, наверное, подмигнула.
Разговор был окончен. Гриффин и обрадовал ее, и обидел. Интересно, Левисон пробовал когда-нибудь сбить его с толку таким проявлением чувств? Да и найдется ли хоть один человек в мире, чьи мотивы были бы чисты?
А что, если она купит книгу, и ее экранизируют, и фильм будет пользоваться успехом? Она недостаточно сильный игрок для такой игры, о ее заслуге забудут. Или это ему хотелось бы, чтобы она была недостаточно сильна? Поручили бы ей такое задание, если бы не были в ней уверены? Если он собирается когда-нибудь жениться, разве она ему не подходит? На ком еще ему жениться? Он должен жениться на коллеге, иначе не сможет полностью отдаваться работе. Люди, искавшие супругу на стороне, потом признавали, что совершили ошибку. Они говорили, что потеряли что-то в своей жизни. Вероятно, подумал он, они потеряли успех. Он мог бы жениться на агенте, но пока он работал на студии, его могущество тяготило бы ее; иногда легче помочь друзьям, чем члену семьи. Он мог бы жениться на юристе, на ком-нибудь, кто работал бы на студии или в крупной юридической фирме, но он немного завидовал стабильности положения юристов. Не важно, насколько он могуществен в данный момент, но какая гарантия, что он будет иметь такое же или большее влияние в шестьдесят? А хороший юрист будет продолжать заниматься своим делом и богатеть. Итак, он не может жениться на юристе, потому что у него нет уверенности в своем будущем.
Не женится ли он на самом себе, женившись на Бонни Шероу? На менее агрессивной версии самого себя? Время от времени он ходит на вечеринки или к кому-нибудь в гости и там встречается с людьми, работающими вне киноиндустрии, – с банкирами, врачами, галерейщиками. Иногда там бывают незамужние женщины, которых пригласили специально для него. Из этого ничего не получалось. Он терпеть не мог объяснять, чем он занимается, а они всегда спрашивали. Им было интересно узнать о Голливуде. Он возмущался, когда их интересовали сплетни, его раздражало их высокомерие, когда они этого не делали. Может быть, ему было скучно? Они наводили на него скуку. Возможно, и он наводил скуку на них. Естественно, они готовились к встрече с ним и, если были крутыми, видели в нем интересного мужчину, у которого была интересная работа. Такая работа была, может быть, у двадцати человек во всей стране. Иногда они не знали, о чем с ним говорить. Возможно, они боялись говорить о том, что интересно им. Это не имело никакого значения, все равно у них были разные интересы. Они были дилетантами. Он никогда бы не смог жениться на дилетанте. Они любили кино не так, как его любил он. Они спрашивали: «Почему Голливуд снимает такое ужасное кино, почему потворствует самым низменным страстям, почему упорно делает фильмы, которые всех нас унижают?» Им нравились европейские фильмы. Они не получали удовольствия от американского боевика, но если им показывали японскую копию вестерна, они обожали ее до безумия. Идиоты. Жалкие дилетанты. Грушевидные недоумки, застегнутые на все пуговицы, ноющие о кинематографе. Их дурацкий кинематограф субсидировался государственными телестанциями. Все это – европейская афера с целью показать, что в Америке нет настоящей культуры. А их вычурные историйки с печальным концом проваливались как здесь, так и там. Гриффин считал, что все они ничтожества, чопорные снобы, ездящие на жалких «саабах». Вдруг он понял, что и Дэвид Кахане и Автор были неудачниками. С одной стороны, их вычурный европейский вкус и неестественная любовь к старым фильмам, а с другой – здоровый американский народ, миллионы, которые создают кинозвезд, народ, требующий шик-блеска, эмоциональных американских горок, громкого смеха, великих катастроф и слез ручьем. Он избегал дилетантов, поскольку знал их аргументы. Он полагал, что Автор был частью этой вечно недовольной толпы, отрицающей развлечение из страха, что если оно им понравится, их могут принять за жлобов. Точно, Автор был дилетантом, одним из них.
Теперь он ненавидел Автора. Ему хотелось его спросить: что ты делаешь в киноиндустрии? Ты не понимаешь, почему зрителям нравится хороший глупый фильм. Думаешь, мы снимаем такие фильмы, потому что глупы или думаем, что зрители глупы, но это ты корчишь презрительную мину. А какие фильмы нравятся Автору? Возможно, Автору нравится нуар. Возможно, ему нравятся полутона и нравственные дилеммы. Возможно, он терпеть не может дешевых комедий и фильмов, на которых зрители рыдают, потому что хороший человек умирает от болезни. Гриффин устал от Автора, устал оттого, что он стал помехой в его и без того нелегкой жизни. Если Автор хочет, чтобы его фильмы снимали, он сначала должен пройти отбор Гриффина. Если он не сможет заинтересовать Гриффина, ему нечего делать в кино. Все просто. А если он считает себя выше Голливуда, пусть тогда последними словами, которые он услышит в этой жизни, бу дет кредо игрока: «Я обожаю публику, я – публика».
Глава 9
Гриффин вошел в «Гриль» в начале второго. Он опоздал. Юристы и агенты, постоянные посетители, приветственно кивнули. Среди них был Витковер, который накричал на него две недели назад. Витковер помахал рукой. Зал был полон счастливых людей, миллионеров и тех, кто помог им стать миллионерами. Зал с деревянными панелями, уютными кабинками и маленькими столиками должен был напоминать о старом Голливуде, о «Муссо», или «Френксе», или о другом ресторане-гриль начала двадцатых годов с их высокими жестяными потолками. Гриффин знал, что Автор сказал бы: все это искусственное, как Диснейленд, вся страна заражена декорированием, скоро вовсе не останется естественного стиля, ностальгия душит настоящее. Кино превращает Америку в кино, вот что сказал бы Автор. Гриффин уже не раз слышал этот аргумент и не принимал его. Ему нравились кафе, похожие на комедии, где официантки играли роли официанток, а меню было в стиле пятидесятых. Ему нравился «Гриль», который выглядел как ресторан, специализирующийся на мясных блюдах в старом Голливуде, и это было смешно, поскольку никто в новом Голливуде не ел на обед мяса. Обычно ели салат или отварную рыбу. Никто больше не пил мартини. Бутылки в баре тоже были для декорации. Чем плох обед на съемочной площадке? Автор, полагал Гриффин, возненавидел бы здесь всех. Неудивительно: он просто завидовал.
Дэнни Росс уже сидел за обычным столиком Гриффина, у стены в передней части зала. Гриффин обрадовался. Выдался шанс загладить вину перед Дэвидом Кахане. Росс встал, когда Гриффин представился, пустив в ход все свое очарование. Они обменялись рукопожатием. Высокий и нервный, Росс чересчур быстро отдернул руку, и Гриффин едва успел ее коснуться. Он был немного старше Гриффина, лет тридцати шести. Не староват ли он для дебюта? У Росса не было репутации. Почему он не нашел другого занятия в жизни?
– Давайте заказывать, – сказал Гриффин, кивнув официанту. – Вы уже выбрали?
Росс заказал салат «кобб» – листья латука с индейкой и беконом. Гриффин заказал то же самое. Росс стал намазывать булочку маслом, и крошки от корочки упали на скатерть.
– Итак, – сказал Гриффин, – что нового?
– В жизни? – спросил Росс.
– Нет, в кино. Есть идеи?
– Есть несколько.
– Какая ваша любимая?
Росс опустил глаза, подобрал пальцем рассыпавшиеся по скатерти крошки и поднес их ко рту. Он сделал это машинально. В отталкивающем жесте было что-то трогательное.
Росс начал рассказывать, когда принесли салаты.
– Вас зовут Энди, – сказал он. Было видно, что он рассказывает свою историю не в первый раз. – Вам одиннадцать лет, и вы последний ковбой в Америке. Всех других интересует будущее, астронавты, космические корабли и транзисторные приемники. От ночных кошмаров вас уберегают красавец конь-качалка, простыня в кактусах и коровах и старый черно-белый телесериал «Ковбой», ну, типа Хопалонга Кэссиди. Вы знаете, что с пятидесятого по пятьдесят пятый Хоппи продал игрушек на триста миллионов долларов? Это больше, чем «Звездные войны».
Гриффину история уже не нравилась. А Росс рассказывал медленно.
– Хорошо, что было дальше?
– Так вот, – сказал Росс. – Когда сериал закрывают, потому что все говорят: «Ковбои больше не рулят», для вас это конец света. Вы смотрите последнюю серию, Ковбой сажает за решетку всю банду злодея Клэнтона, и на этом конец. Если вам плохо, каково Ковбою? Сериал закрыт, в кино его давно не приглашают. Деньги закончились, он начинает пить. Ему остается надеть свой ковбойский наряд в последний раз и, распевая «Домой на ранчо», спрыгнуть с восьмого этажа дешевого отеля. И вместо того, чтобы обрести забвение, о котором мечтал, он оказывается у изгороди, отделяющей пустыню от самого зеленого пастбища во вселенной. Это врата ковбойского рая, где Король и Королева Родео дарят все это ему за его заслуги. Когда он пытается им объяснить, что Запада больше нет, они ему говорят вот что: «Запад жив до тех пор, пока кто-то в него верит». Он говорит: «Никто больше в него не верит», а они рассказывают ему об Энди. Тем временем вы ходите в шестой класс, но учеба идет неважно. Вы пытаетесь рассказать о Ковбое и о его самоубийстве, но все лишь смеются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
– Извините, – сказал он, – секретарша принесла мне записку. – Он оглох от усилия. Внешность Джун не имеет значения. Не важно, есть у нее мешки под глазами или нет.
– Вот, собственно, для этого я и звонила. Поблагодарить, что пришли.
– Дела не ждут, Джун. – Он впервые произнес ее имя вслух. Оно звучало странно, как краденое. Как есть из чужой тарелки в кафе. – Вы что-то спросили?
– Я спросила, не сказали ли вам что-нибудь полицейские? Нет ли у них чего-то нового?
– А вам они сказали что-нибудь?
– Нет, но я подумала, раз вы… вы занимаете такую должность, может быть, вас они держат в курсе, в порядке любезности.
– К сожалению, нет. Может быть, они что-нибудь скажут, тогда я вам сразу сообщу. Но пока они ничего еще не сказали.
Он не хотел прощаться, не хотел, чтобы она вешала трубку. Как связаться с ней снова?
– Ну, ладно. Тогда спасибо и… до свидания.
– Удачи.
– Спасибо.
Она тоже не хотела прощаться, он это чувствовал. Они тянули с прощанием, как двое, встретившиеся в музее, которые решают, как провести ближайшие полчаса. Посидеть в кафе и распрощаться или связать судьбу друг с другом на шесть месяцев. Все было в его руках.
– Не пропадайте, – сказал он. Он действительно этого желал.
– Хорошо. Спасибо.
Конец разговора. Сдержит ли она обещание?
Он попытался вспомнить ее лицо. Что бы он в нем изменил, будь у него такая возможность? Если сравнить ее с Бонни Шероу? Бонни худая, с длинными темными волосами. Она в своем роде идеальна. Всегда знает, что надеть. Всегда свежая и сухая, будто только что вышла из кондиционированного помещения. Глядя на нее, думаешь: ей все по плечу. Она источает компетентность. За что, собственно, ее любить? Раз или два он заметил некий конфликт между ее безупречной внешностью и чем-то еще. Казалось, она смотрела на себя со стороны и была недовольна тем, что видела. В такие моменты он ее любил.
Родись он девочкой, какой женщиной он бы теперь стал? Одиночкой на пятилетней «хонде-сивик», которую купила уже подержанной, всегда подругой, никогда не героиней, и живущей в квартире, впрочем, все ее друзья жили бы в квартирах, она не была бы знакома ни с кем, кто жил в собственном доме, и целый год копила бы на недельную турпоездку в Европу? Стал бы он уродлив оттого, что нелюбим? Уродлив, как провалившийся фильм?
Он беспокоился, что его мысли часто возвращались к Бонни Шероу. Значило ли это, что он влюблен? Ему не казалось, что он ее любит. Он ничего не был ей должен. Вот уже месяц они даже не обедали вместе. И все же у него было чувство, что он обманывает ее, мечтая провести ночь с Джун Меркатор. Он снял трубку, чтобы попросить Джан соединить его с Бонни, но потом сам набрал номер: ему не хотелось, чтобы Джан задавала вопросы.
Секретарь сказала, что она разговаривает по другой линии, и попросила подождать. Он сказал, что подождет. Он не узнал голос секретарши, она была новенькой. Она, вероятно, не знает, кто он. Иначе сказала бы: «Я скажу ей, что звоните вы». Он не привык ждать. По крайней мере, через минуту он снова услышал секретаршу: – Сейчас она возьмет трубку.
Затем – ее голос.
Как только она сказала «Привет», он пожалел, что позвонил. Она сказала это слишком тепло, слишком радостно. Однако в чрезмерном дружелюбии угадывалась какая-то неловкость. Ей что-то от него было нужно. Он подумал, что из-за этого сочетания теплоты, стеснительности и смущения он мог бы, чего доброго, и жениться на ней. Как нередко случается с двумя незнакомыми людьми, встретившимися на чужой свадьбе, которые не испытывают особой симпатии друг к другу, но правила хорошего тона заставляют их улыбаться и вести светскую беседу. А через несколько лет они – семейная пара.
Гриффин поздоровался с Бонни.
– Я хочу, чтобы ты знала: это не деловой звонок. Я соскучился. – Он чувствовал, что фраза прозвучала, будто реплика из сценария. Если она почувствует неискренность, может быть наконец его отпустит.
– Я тоже соскучилась.
– Это все работа. Так жить нельзя.
– Ты никогда не бросишь работу. Ты ее обожаешь.
– Думаешь? – Ему нравилось говорить о себе, как о постороннем человеке.
– Конечно, Гриффин, ты сам прекрасно знаешь, что без этого не можешь жить.
– Да, возможно, ты и права. – О чем они говорят? Зачем?
– Я уезжаю в Нью-Йорк, наверно на несколько недель. Ты не мог бы сбежать?
– Сейчас нет.
– Когда Ларри Леви приступает? – По выражению ее голоса было понятно, что она подтрунивает над ним, что он вне конкуренции.
– Ты считаешь, я не могу взять отпуск, пока Ларри Леви не войдет в курс дела? – Он хотел сказать: «Ты в меня веришь?», но не смог.
– Я слышала, он красит стены в красный цвет.
– Ковер красный. Кстати, он не торопится на работу, катается на лыжах. А что насчет Нью-Йорка?
– Меня посылают посмотреть несколько спектаклей, и еще есть книга, которую нужно купить, но издатель разрешает читать ее только по одному, в запертой комнате. Потом все делают предложения, в закрытых конвертах. Побеждает один.
И студия уполномочивает тебя подать такое предложение? – Вдруг он ей позавидовал.
– Я должна прочитать книгу и позвонить на студию, прежде чем они дадут мне карт-бланш.
– A-a-a, – сказал он, тотчас пожалев, что не выразил зависть еще больше, подчеркнуто растягивая слова. Он уже начал фразу и остановиться не мог. – Так ты снова пишешь рецензии. – Он хотел ее задеть.
– Гриффин, не вредничай. Мне поручили ответственное задание.
– Извини.
– Есть за что. Это важный шаг.
– Ну, тогда ты должна заполучить эту книгу. Не важно, будет снят фильм или нет. И если фильм будет снят, – а найдется только три человека, которые купят на него билет, – все равно не важно. Главное – любой ценой заполучить книгу.
Он не очень верил в это, но желание навредить Бонни было слишком велико. Если студия потратит полмиллиона по ее рекомендации, а затем наймет сценариста за четверть миллиона, потому что будет нужен именно дорогой автор, а книга окажется не экранизируемой, слишком психологической, – тогда кто-нибудь может вспомнить, что все эти деньги были потрачены впустую, потому что Бонни Шероу первая все это затеяла. Кто-нибудь обязательно вспомнит. Кто-нибудь всегда помнит такие вещи.
– А если книга окажется ужасной? Если я решу, что это напрасная трата денег? Ты представляешь, о каких деньгах может идти речь?
– Пятьсот тысяч. – Теперь он советует ей, какую сумму можно предложить. Он был более чем уверен, что никакая другая студия не предложит больше. Если бы речь шла о книге в миллион долларов, стали бы они посылать Бонни Шероу? Они бы послали человека его уровня.
– Слушай, зачем я тебе все это рассказываю? Ты, наверное, в курсе. Так? И зачем я тебе это рассказала. Я, вероятно, самоубийца.
– Теперь тебе ясно, почему мы не можем пожениться?
– Гриффин, ты делаешь мне предложение?
Наверное, так оно и было. Нужно было остановиться.
– Но не волнуйся, я ничего не слышал об этой книге.
– И ты не думаешь теперь за ней охотиться?
– Нет.
– Из нас получилась бы неплохая команда.
Гриффин услышал, как кто-то вошел к ней в кабинет. Бонни закрыла рукой трубку и через несколько секунд вернулась к разговору.
– Тебе пора идти, – сказал Гриффин.
– Да. Я позвоню, когда буду знать, когда возвращаюсь. Тогда и встретимся. Обещаю. Пожелай мне удачи. И спасибо.
– За что?
– За подсказку, – ответила она и, наверное, подмигнула.
Разговор был окончен. Гриффин и обрадовал ее, и обидел. Интересно, Левисон пробовал когда-нибудь сбить его с толку таким проявлением чувств? Да и найдется ли хоть один человек в мире, чьи мотивы были бы чисты?
А что, если она купит книгу, и ее экранизируют, и фильм будет пользоваться успехом? Она недостаточно сильный игрок для такой игры, о ее заслуге забудут. Или это ему хотелось бы, чтобы она была недостаточно сильна? Поручили бы ей такое задание, если бы не были в ней уверены? Если он собирается когда-нибудь жениться, разве она ему не подходит? На ком еще ему жениться? Он должен жениться на коллеге, иначе не сможет полностью отдаваться работе. Люди, искавшие супругу на стороне, потом признавали, что совершили ошибку. Они говорили, что потеряли что-то в своей жизни. Вероятно, подумал он, они потеряли успех. Он мог бы жениться на агенте, но пока он работал на студии, его могущество тяготило бы ее; иногда легче помочь друзьям, чем члену семьи. Он мог бы жениться на юристе, на ком-нибудь, кто работал бы на студии или в крупной юридической фирме, но он немного завидовал стабильности положения юристов. Не важно, насколько он могуществен в данный момент, но какая гарантия, что он будет иметь такое же или большее влияние в шестьдесят? А хороший юрист будет продолжать заниматься своим делом и богатеть. Итак, он не может жениться на юристе, потому что у него нет уверенности в своем будущем.
Не женится ли он на самом себе, женившись на Бонни Шероу? На менее агрессивной версии самого себя? Время от времени он ходит на вечеринки или к кому-нибудь в гости и там встречается с людьми, работающими вне киноиндустрии, – с банкирами, врачами, галерейщиками. Иногда там бывают незамужние женщины, которых пригласили специально для него. Из этого ничего не получалось. Он терпеть не мог объяснять, чем он занимается, а они всегда спрашивали. Им было интересно узнать о Голливуде. Он возмущался, когда их интересовали сплетни, его раздражало их высокомерие, когда они этого не делали. Может быть, ему было скучно? Они наводили на него скуку. Возможно, и он наводил скуку на них. Естественно, они готовились к встрече с ним и, если были крутыми, видели в нем интересного мужчину, у которого была интересная работа. Такая работа была, может быть, у двадцати человек во всей стране. Иногда они не знали, о чем с ним говорить. Возможно, они боялись говорить о том, что интересно им. Это не имело никакого значения, все равно у них были разные интересы. Они были дилетантами. Он никогда бы не смог жениться на дилетанте. Они любили кино не так, как его любил он. Они спрашивали: «Почему Голливуд снимает такое ужасное кино, почему потворствует самым низменным страстям, почему упорно делает фильмы, которые всех нас унижают?» Им нравились европейские фильмы. Они не получали удовольствия от американского боевика, но если им показывали японскую копию вестерна, они обожали ее до безумия. Идиоты. Жалкие дилетанты. Грушевидные недоумки, застегнутые на все пуговицы, ноющие о кинематографе. Их дурацкий кинематограф субсидировался государственными телестанциями. Все это – европейская афера с целью показать, что в Америке нет настоящей культуры. А их вычурные историйки с печальным концом проваливались как здесь, так и там. Гриффин считал, что все они ничтожества, чопорные снобы, ездящие на жалких «саабах». Вдруг он понял, что и Дэвид Кахане и Автор были неудачниками. С одной стороны, их вычурный европейский вкус и неестественная любовь к старым фильмам, а с другой – здоровый американский народ, миллионы, которые создают кинозвезд, народ, требующий шик-блеска, эмоциональных американских горок, громкого смеха, великих катастроф и слез ручьем. Он избегал дилетантов, поскольку знал их аргументы. Он полагал, что Автор был частью этой вечно недовольной толпы, отрицающей развлечение из страха, что если оно им понравится, их могут принять за жлобов. Точно, Автор был дилетантом, одним из них.
Теперь он ненавидел Автора. Ему хотелось его спросить: что ты делаешь в киноиндустрии? Ты не понимаешь, почему зрителям нравится хороший глупый фильм. Думаешь, мы снимаем такие фильмы, потому что глупы или думаем, что зрители глупы, но это ты корчишь презрительную мину. А какие фильмы нравятся Автору? Возможно, Автору нравится нуар. Возможно, ему нравятся полутона и нравственные дилеммы. Возможно, он терпеть не может дешевых комедий и фильмов, на которых зрители рыдают, потому что хороший человек умирает от болезни. Гриффин устал от Автора, устал оттого, что он стал помехой в его и без того нелегкой жизни. Если Автор хочет, чтобы его фильмы снимали, он сначала должен пройти отбор Гриффина. Если он не сможет заинтересовать Гриффина, ему нечего делать в кино. Все просто. А если он считает себя выше Голливуда, пусть тогда последними словами, которые он услышит в этой жизни, бу дет кредо игрока: «Я обожаю публику, я – публика».
Глава 9
Гриффин вошел в «Гриль» в начале второго. Он опоздал. Юристы и агенты, постоянные посетители, приветственно кивнули. Среди них был Витковер, который накричал на него две недели назад. Витковер помахал рукой. Зал был полон счастливых людей, миллионеров и тех, кто помог им стать миллионерами. Зал с деревянными панелями, уютными кабинками и маленькими столиками должен был напоминать о старом Голливуде, о «Муссо», или «Френксе», или о другом ресторане-гриль начала двадцатых годов с их высокими жестяными потолками. Гриффин знал, что Автор сказал бы: все это искусственное, как Диснейленд, вся страна заражена декорированием, скоро вовсе не останется естественного стиля, ностальгия душит настоящее. Кино превращает Америку в кино, вот что сказал бы Автор. Гриффин уже не раз слышал этот аргумент и не принимал его. Ему нравились кафе, похожие на комедии, где официантки играли роли официанток, а меню было в стиле пятидесятых. Ему нравился «Гриль», который выглядел как ресторан, специализирующийся на мясных блюдах в старом Голливуде, и это было смешно, поскольку никто в новом Голливуде не ел на обед мяса. Обычно ели салат или отварную рыбу. Никто больше не пил мартини. Бутылки в баре тоже были для декорации. Чем плох обед на съемочной площадке? Автор, полагал Гриффин, возненавидел бы здесь всех. Неудивительно: он просто завидовал.
Дэнни Росс уже сидел за обычным столиком Гриффина, у стены в передней части зала. Гриффин обрадовался. Выдался шанс загладить вину перед Дэвидом Кахане. Росс встал, когда Гриффин представился, пустив в ход все свое очарование. Они обменялись рукопожатием. Высокий и нервный, Росс чересчур быстро отдернул руку, и Гриффин едва успел ее коснуться. Он был немного старше Гриффина, лет тридцати шести. Не староват ли он для дебюта? У Росса не было репутации. Почему он не нашел другого занятия в жизни?
– Давайте заказывать, – сказал Гриффин, кивнув официанту. – Вы уже выбрали?
Росс заказал салат «кобб» – листья латука с индейкой и беконом. Гриффин заказал то же самое. Росс стал намазывать булочку маслом, и крошки от корочки упали на скатерть.
– Итак, – сказал Гриффин, – что нового?
– В жизни? – спросил Росс.
– Нет, в кино. Есть идеи?
– Есть несколько.
– Какая ваша любимая?
Росс опустил глаза, подобрал пальцем рассыпавшиеся по скатерти крошки и поднес их ко рту. Он сделал это машинально. В отталкивающем жесте было что-то трогательное.
Росс начал рассказывать, когда принесли салаты.
– Вас зовут Энди, – сказал он. Было видно, что он рассказывает свою историю не в первый раз. – Вам одиннадцать лет, и вы последний ковбой в Америке. Всех других интересует будущее, астронавты, космические корабли и транзисторные приемники. От ночных кошмаров вас уберегают красавец конь-качалка, простыня в кактусах и коровах и старый черно-белый телесериал «Ковбой», ну, типа Хопалонга Кэссиди. Вы знаете, что с пятидесятого по пятьдесят пятый Хоппи продал игрушек на триста миллионов долларов? Это больше, чем «Звездные войны».
Гриффину история уже не нравилась. А Росс рассказывал медленно.
– Хорошо, что было дальше?
– Так вот, – сказал Росс. – Когда сериал закрывают, потому что все говорят: «Ковбои больше не рулят», для вас это конец света. Вы смотрите последнюю серию, Ковбой сажает за решетку всю банду злодея Клэнтона, и на этом конец. Если вам плохо, каково Ковбою? Сериал закрыт, в кино его давно не приглашают. Деньги закончились, он начинает пить. Ему остается надеть свой ковбойский наряд в последний раз и, распевая «Домой на ранчо», спрыгнуть с восьмого этажа дешевого отеля. И вместо того, чтобы обрести забвение, о котором мечтал, он оказывается у изгороди, отделяющей пустыню от самого зеленого пастбища во вселенной. Это врата ковбойского рая, где Король и Королева Родео дарят все это ему за его заслуги. Когда он пытается им объяснить, что Запада больше нет, они ему говорят вот что: «Запад жив до тех пор, пока кто-то в него верит». Он говорит: «Никто больше в него не верит», а они рассказывают ему об Энди. Тем временем вы ходите в шестой класс, но учеба идет неважно. Вы пытаетесь рассказать о Ковбое и о его самоубийстве, но все лишь смеются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22