Чем выше он забирался, тем плотнее спутывались и пересекались траектории событий. Пока что он не мог усмотреть в этой путанице никакого цельного узора и не видел точки, в которой должны были сойтись все траектории. Возможность разобраться в этом могла появиться лишь в том случае, если он продолжит восхождение.
Хью взял у Огастина опояску со снаряжением.
– Ладно, – сказал он. – До поры до времени.
Он включился в гонку, хотя она была уже совсем не той, в которой он стартовал. И Огастин уже не вел в одиночку свое соревнование с Эль-Кэпом. С этой ерундой было покончено. Глаз Циклопа и холодный безмолвный лагерь – где бы он ни находился – представляли собой лишь достопримечательности пути.
С этой минуты Хью был обречен пройти дорогу до конца. Именно ему предстояло найти выход из пропасти. Если он сможет это сделать и добраться до вершины, то дым расступится, откроется дно долины и он, конечно же, сможет прочитать на нем свою судьбу.
20
На протяжении следующего подъема тонкий слой сажи осыпался, словно хлопья застывшего жира. Подошвы его скальных тапочек просто-напросто не находили опоры на скале. Весь вес тела приходился на натруженные руки. И снова ему пришлось пройти всю длину веревки, прежде чем удалось обнаружить на стене место для закрепления якоря.
Пока Огастин пил и налаживал страховку, Хью вытащил мешок. Потом он вынул блокнот и добавил на свою карту еще одну линию. На соседней странице он написал: «160, 5.10, без болтов, только закладки, (1–2»), НВ". По странице бежали четкие линии, проведенные шариковой ручкой к нескольким точкам, разбежавшимся в разные стороны, как в мультфильме, черточкам обманных трещин, другим линиям и разным иероглифам. «Много т. крючьев и закладок, клювы» – гласила одна подпись, а в другом месте было написано: «Веревку зажимает!» и «Безголовый крюк».
Для альпиниста каждая пометка была исполнена глубокого смысла, и потому Хью вел свои записи чрезвычайно скрупулезно – хотя и сам понимал, что данная карта в определенном смысле представляла собой нечто невразумительное. У нее не было начала и не будет конца, поскольку они вошли на Стену троянок неизвестно где и их восхождению предстояло закончиться, когда они доберутся до женщин. По сути, этот набросок, оторванный и от земли, и от вершины, нельзя было даже назвать картой.
Он ощущал чрезвычайно неприятную неуверенность в собственном местонахождении. Умение ориентироваться стало для него неотъемлемым качеством еще с тех пор, когда он совсем молодым вел сейсморазведку нефти в устье Луизианы. Он всегда знал свое местонахождение – чем дальше от жилья, тем точнее. В глубине пустыни или среди безымянных гор он прослеживал свое движение с такой тщательностью, что можно было подумать: он собирается описать все пройденные им маршруты в автобиографии. Но троянки увели его от всех реперных точек. И потому набросанный фрагмент карты потерял смысл. У него разболелась голова.
Из дыма возник Огастин.
– Поднимемся еще на одну веревку, – сказал Хью. – А потом остановимся на ночь.
– Не может быть, чтобы до верха оставалось больше одной веревки, – с энтузиазмом заверил его Огастин.
Но и оттуда они не смогли разглядеть Глаз сквозь совсем уже побуревший смог.
– Еще один подъем, – предложил Огастин.
– Нет. Мы устали. Будем устраиваться на ночь.
– Но вот же он, совсем рядом.
– Вы указываете куда-то в дым. Может быть, там вовсе ничего нет.
Огастин ткнул пальцем по раскрытой записной книжке Хью. На странице осталось пятнышко крови.
– Посмотрите сами: мы ушли очень далеко.
– Вопрос не в том, насколько далеко мы ушли, а в том, сколько еще осталось и в каком состоянии мы туда придем.
– Мы идем верно. Они тоже прошли здесь. Вот следы магнезии.
– Я никогда не лезу в темноте по таким местам, которые не могу рассмотреть днем.
– Вы же сами только что сказали, что все равно наверху ничего не видно.
Хью посмотрел на его красные глаза.
– Вы слишком уж сильно нажимаете.
Огастин сразу отступил.
– Я боюсь, – прошептал он.
– Я знаю.
Хью положил руку на предплечье Огастина. В этом прикосновении не было ничего интимного. Они висели плечом к плечу, привязанные к якорям и связанные друг с другом веревками. Когда один кашлял, другой качался.
– Вы считаете меня дураком.
– Я думаю, что вы чертовски устали.
– Я опасаюсь сорваться.
– Поэтому мы и должны держаться вместе.
– Я имею в виду: сорваться в разговоре с вами, – объяснил Огастин. – Я отлично понимаю, что вы расцениваете мое поведение как блажь или истерику. Вы потеряли женщину – вашу жену. Ну а Анди для вас всего лишь имя. Все равно что сон.
Огастин, похоже, начал готовить себя к худшему. Для Хью это значило, что ему придется взвалить на свои плечи уже двойное бремя чувства вины, снедавшего этого человека.
– Так ведь это и есть вся наша жизнь – сон.
– Между нами есть разница, – сказал Огастин. – Я знаю, что вам было труднее.
Хью всмотрелся в лицо своего собеседника, пытаясь понять, не валяет ли тот дурака. Но Огастин выглядел совершенно серьезным, сидел с несчастным видом и не прятал свой браслет, сплетенный из женских волос.
– Совсем не обязательно, – ответил он. – Мы с женой прожили вместе всю жизнь. А у вас все еще было впереди.
– Возможно, еще будет, – пробормотал Огастин.
Они подвесили один над другим два гамака и забрались в них. Потом устроили петли, чтобы можно было передавать вверх и вниз бутылку с водой. Хью пришлось сдерживаться: он вполне мог выпить целый галлон. Но, увы, они были не в лесу. Темнота быстро сгущалась.
– Это правда, что вы так и не смогли ее найти? – спросил снизу Огастин.
Хью фыркнул. Ну почему нельзя было оставить пустыню в покое? В голове у него пульсировала кровь. Гамак стискивал его тело. Впереди ждала непростая ночь. Но Огастину позарез нужно было поговорить.
– Мне сказал ваш друг. На карнизах, прошлой ночью. Он разбудил меня. Грозил мне. Требовал, чтобы я выпустил вас из когтей. Сказал, что у вас горе. Что я вас эксплуатирую. Сказал, что, если я брошу поиски, всем будет гораздо лучше.
– Льюис – мой ангел-хранитель, – сказал Хью.
– Я чуть было не послушался его.
– Подумали отказаться от поисков?
Голос Огастина сделался тише.
– Что, если вы правы? Если ее уже нету?
Изначально предполагалось, что они будут мчаться вперед на крыльях надежды Огастина. А получилось, что крылья принадлежали Хью: он не только шел первым и разгадывал тайнопись стены, но и помогал своему напарнику сохранить здравый рассудок.
– За ночь дым должен опуститься вниз, – сказал Хью своему спутнику. – Возможно, поутру нам удастся что-нибудь разглядеть. Завтра мы доберемся до Глаза. И тогда будем разбираться, что делать дальше.
– Это меня и пугает. – Огастин немного помолчал. – Как вам удалось разобраться?
Хью покрутил головой, устраиваясь в гамаке поудобнее. Сначала Льюис, а теперь еще и этот парень – и оба требуют показать им, как справиться со своей потерей. Можно было подумать, что Огастину требовался напарник не для того, чтобы спасать живую женщину, а чтобы хоронить мертвую. В таком случае Хью предстояло обеспечить траурную церемонию.
– Просто идешь себе дальше, – сказал Хью.
– То есть?
– Забудьте. Оставьте прошлое в прошлом. Отбросьте все это от себя. – Хью говорил негромко, но очень твердо.
– Но вы же вернулись сюда.
– Можете назвать это встречей выпускников школы.
– Там вы и познакомились со своей женой, – сказал Огастин. – Я слышал ваш разговор в баре.
– После этого мы прожили с ней жизнь, – добавил Хью, – а затем она исчезла. Вы думаете, люди не болтали обо мне всякой всячины? Я отвез выжившую из ума женщину в пустыню и вернулся домой один. Разговоров было о-го-го сколько. Точно так же, как после вашего возвращения из Патагонии.
– Если не считать того, что она осталась там против вашего желания.
– Послушайте, – сказал Хью, – в диких краях не существует никаких правил. Ни в горах, ни в пустыне. – Ни на Эль-Кэпе, хотел он добавить, но удержался. Поскольку в историю с троянками Огастин вошел с двойным грузом призраков. Он был виновен в смерти брата Анди, а теперь, судя по всему, не сумел спасти и ее саму. – Это не хорошо и не плохо. Забудьте о сплетнях, передающихся с парты на парту, как только учитель отвернется. Когда мы уходим так далеко от обитаемого мира, в наши сердца не могут заглянуть ничьи глаза. Нас некому судить.
– Это хуже всего, – отозвался Огастин, – приходится судить себя самому.
Хью попытался прижаться плечом к скале. Гамак, дым и бремя чужого страдания – все это буквально душило его.
– Так вы ничего не добьетесь. Попробуйте думать по-другому. Те, кто не мог держаться с нами вровень, отстали и покинули нас. Вы выжили. Вы сбрасываете кожу. Обрастаете новой. Выздоравливаете. Это просто происходит независимо от вашего желания.
– В таком случае мы тоже можем сдаться, – сказал Огастин и закашлялся.
Хью не понравился его тон. Отношения в группе определяли очень много, если не все. Они не могли не проявиться в бесчисленном множестве мелочей, которые должны были встретиться на пути к вершине. Огастин был нужен Хью ничуть не меньше, чем он сам был необходим Огастину. С напарником нужно было не просто связаться веревками, а даже срастись, наподобие сиамских близнецов, и сохранять такие взаимоотношения до тех пор, пока не выйдешь на ровную землю, будь то внизу или вверху.
– Я сказал: сбросить кожу, но вовсе не призывал впадать в уныние. Мы забрались сюда, чтобы сделать для нее все, что в наших силах, – наставительно произнес Хью. – Вы все еще нужны Анди.
Огастин промолчал. Хью еще немного повозился с гамаком, безуспешно пытаясь приоткрыть матерчатую трубу, и в конце концов уснул.
Проснувшись глубокой ночью, он ничуть этому не удивился. Он уже успел привыкнуть к тому, что нынешнее посещение Эль-Кэпа вылилось в непрерывную цепь кошмаров, которой, скорее всего, предстояло тянуться до тех пор, пока он не распрощается с горой.
Он лежал в гамаке, прижатый к стене, прислушивался к ощущениям в ноющем теле, страдал от жажды и ждал повторения того звука, который разбудил его. Что приключилось на сей раз? Внизу Огастин бормотал во сне и негромко кашлял.
Действительно, через минуту-другую звук раздался вновь. Из обгоревших остатков леса донесся кошмарный хор завываний и взвизгиваний. Это были койоты и другие хищники. Они объедались на пожарище обгоревшими трупами животных и то и дело не на жизнь, а на смерть схватывались между собой.
Вся эта какофония не должна была нисколько тревожить Хью. Они висели на высоте двух тысяч футов над местом схваток хищников. И все же кровь вновь застучала в его висках, и он почувствовал себя совершенно беззащитным в своем тонюсеньком нейлоновом мешке. Он намотал несколько витков вспомогательной веревки на предплечья и кисти, крепко прижал руки к колотившемуся сердцу и долго молился о том, чтобы звери успокоились, хотя прекрасно знал, что в происходящем нет ничего необычного.
21
Во время одной из вылазок в просторы Руб-эль-Хали Хью и Энни наткнулись на изумительный коралловый риф, сохранившийся вплоть до мельчайших деталей под покровом барханов, которые ненадолго открыли его как раз перед приездом путешественников. Древний морской барьер возникал из песков и исчезал в них, словно изогнутая спина дельфина. Он был на много миллионов лет старше их любимых пересохших палеоозер. Они находили изящные морские веера, и похожие на палки окаменевшие столбчатые кораллы, и целые стены минерализированных полипов, похожих на тысячи открытых ртов, молча кричащих на них, – скелеты тишины.
Когда на следующее утро они погрузились в почти не рассеявшийся дым, Хью пришла на память та находка. Трещина сомкнулась, он лез вверх по едва различимым неровностям, напоминавшим пену с пузырьками размером с пяти– и десятицентовые монетки, и вдруг наткнулся на оливиновую жилу. Точно так же, как тот захороненный в пустыне риф, жила – след древнейших и глубочайших процессов, происходивших в недрах магмы, из которой образовался Эль-Кэп, – без всяких объяснений и оркестра фанфар всплыла из рябого, коричневого с белыми пестринами, гранита и выгнулась вверх наподобие темно-зеленого позвоночника.
Быстро поднимаясь по хорошо заметным, выпирающим «позвонкам» оливинового хребта, Хью постарался собраться с духом. Возможно, уже этим утром им удастся прорваться к синему небу и яркому желтому солнцу и хотя бы бросить взгляд на вершину.
На этой высоте дыма было не в пример меньше, чем внизу. Копоть все еще затемняла раскраску Эль-Кэпа, но уже не покрывала все ровным бурым слоем. Серый мир начал отступать перед вечным натиском жизни. Альпинисты выбрались из ада и тех мест, куда дотянулись его щупальца.
Оливиновая жила шла вверх и направо, изгибаясь, как арка моста. На своем пути Хью то и дело встречал белые отметки магнезии, оставленные незнакомой ему женщиной, которая проходила здесь первой. Вполне вероятно, что это была та самая его вчерашняя партнерша по танцу на скале. Достигнув такой высоты на стене – на самом подходе к вершине, – команда должна была полностью определиться в возможностях каждого восходителя и поручить свободное лазание самому проворному, ловкому и уверенному.
Он начал понемногу влюбляться в эту женщину – или сочетание качеств женщин, образовавших эту идеальную скалолазку. Здесь, на высоченной стене, где идти было опаснее, чем по острию ножа, он и она преодолевали одни и те же опасности, разгадывали одни и те же загадки и вцеплялись пальцами в одни и те же неровности камня. Лишь время отделяло их друг от друга. Химические реакции, происходящие в крови, обостряли его чувства, пятна магнезии подтверждали правильность его движений. Он вступил с ней в контакт на некоем чувственном уровне. Казалось, что в самые трудные мгновения балерина поджидала его. И обнимая скалу – хватаясь, подтягиваясь, пыхтя и вытягиваясь во весь рост, – он словно обнимал эту женщину.
Она в каком-то смысле соблазняла его. Причинами этого влечения было и само восхождение, и почти сексуальное притяжение Эль-Кэпа, и даже та болезненная связь, что существует между могильщиком и мертвецами, которых он укладывает в землю. Как ни толкуй, она шла следом за Хью точно так же, как он стремился вслед за ней.
Хью попытался вспомнить, когда же он в последний раз испытывал нечто подобное, – это было с Энни одним дождливым вечером, несколько десятков лет назад – в самом начале. Он изгнал из мыслей ее образ. Все было не так. С тех пор прошла целая жизнь. Женщина была совсем другой. Он принял условия жестокой, почти беззвучной игры. Единственными звуками были его дыхание, стук его сердца да шорох веревки, задевающей за камень.
Бездна цеплялась за его кишки, за выступающие тазовые кости, за основание позвоночника. Она пыталась сковать движения суставов и пальцев. Она заполняла его существо одиночеством, страхом и растерянностью. Но женщина не разочаровалась в нем и не отказалась от него. Она оставляла для него на скале свои призрачные следы. Она манила его за собой.
Каждое движение было продуманным в самом буквальном смысле этого слова: насколько согнуть суставы пальцев рук, хватаясь за зацепку, куда и как поставить кончики пальцев ног, насколько позволить ступне отклониться от горизонтали, как и когда отстраниться от очередной опоры. Он непрерывно держал свое тело под полным контролем и при этом, как ни странно, чувствовал, что его ничто нисколько не ограничивает. Все получалось очень легко. Нужно было лишь доверять своей незримой напарнице.
Хью попробовал сообразить, которая из трех женщин вела его вверх по стене. Одну из них он встретил в лесу – у нее были серебряные сережки в ушах и каменные бусины, вплетенные в волосы. Это была она или кто-то из оставшихся двух? Вероятно, ему никогда не доведется узнать это. Почему-то он в своих мыслях представлял ее очень красивой.
Он держался за неровности ярко-зеленого камня как за что-то невероятно драгоценное. Ему здесь не было места. Оливин был чужеродным минералом. Он выплыл из глубочайших раскаленных недр, бросив вызов всем химическим и физическим процессам, которые здесь происходили. И выбрался на свет божий, дерзко прочертив огромный фас скалы.
И все же через восемьдесят или девяносто футов оливин сдался. Зеленая полоса нырнула обратно в пестрый гранит. Хью ухватился за последнюю зацепку, соображая, куда же двинуться дальше.
В поле зрения не было ни одной трещины, никаких неровностей, за которые можно было бы ухватиться. И белые пятна магнезии исчезли. Хью растерялся. Он был полностью уверен в том, что идет правильным путем. Неужели оливиновая лестница оказалась ложным путем и привела в тупик? Альпинистка одурачила его и сумела вернуться, оставив его здесь распятым на скале? Он хорошо понимал лишь одно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Хью взял у Огастина опояску со снаряжением.
– Ладно, – сказал он. – До поры до времени.
Он включился в гонку, хотя она была уже совсем не той, в которой он стартовал. И Огастин уже не вел в одиночку свое соревнование с Эль-Кэпом. С этой ерундой было покончено. Глаз Циклопа и холодный безмолвный лагерь – где бы он ни находился – представляли собой лишь достопримечательности пути.
С этой минуты Хью был обречен пройти дорогу до конца. Именно ему предстояло найти выход из пропасти. Если он сможет это сделать и добраться до вершины, то дым расступится, откроется дно долины и он, конечно же, сможет прочитать на нем свою судьбу.
20
На протяжении следующего подъема тонкий слой сажи осыпался, словно хлопья застывшего жира. Подошвы его скальных тапочек просто-напросто не находили опоры на скале. Весь вес тела приходился на натруженные руки. И снова ему пришлось пройти всю длину веревки, прежде чем удалось обнаружить на стене место для закрепления якоря.
Пока Огастин пил и налаживал страховку, Хью вытащил мешок. Потом он вынул блокнот и добавил на свою карту еще одну линию. На соседней странице он написал: «160, 5.10, без болтов, только закладки, (1–2»), НВ". По странице бежали четкие линии, проведенные шариковой ручкой к нескольким точкам, разбежавшимся в разные стороны, как в мультфильме, черточкам обманных трещин, другим линиям и разным иероглифам. «Много т. крючьев и закладок, клювы» – гласила одна подпись, а в другом месте было написано: «Веревку зажимает!» и «Безголовый крюк».
Для альпиниста каждая пометка была исполнена глубокого смысла, и потому Хью вел свои записи чрезвычайно скрупулезно – хотя и сам понимал, что данная карта в определенном смысле представляла собой нечто невразумительное. У нее не было начала и не будет конца, поскольку они вошли на Стену троянок неизвестно где и их восхождению предстояло закончиться, когда они доберутся до женщин. По сути, этот набросок, оторванный и от земли, и от вершины, нельзя было даже назвать картой.
Он ощущал чрезвычайно неприятную неуверенность в собственном местонахождении. Умение ориентироваться стало для него неотъемлемым качеством еще с тех пор, когда он совсем молодым вел сейсморазведку нефти в устье Луизианы. Он всегда знал свое местонахождение – чем дальше от жилья, тем точнее. В глубине пустыни или среди безымянных гор он прослеживал свое движение с такой тщательностью, что можно было подумать: он собирается описать все пройденные им маршруты в автобиографии. Но троянки увели его от всех реперных точек. И потому набросанный фрагмент карты потерял смысл. У него разболелась голова.
Из дыма возник Огастин.
– Поднимемся еще на одну веревку, – сказал Хью. – А потом остановимся на ночь.
– Не может быть, чтобы до верха оставалось больше одной веревки, – с энтузиазмом заверил его Огастин.
Но и оттуда они не смогли разглядеть Глаз сквозь совсем уже побуревший смог.
– Еще один подъем, – предложил Огастин.
– Нет. Мы устали. Будем устраиваться на ночь.
– Но вот же он, совсем рядом.
– Вы указываете куда-то в дым. Может быть, там вовсе ничего нет.
Огастин ткнул пальцем по раскрытой записной книжке Хью. На странице осталось пятнышко крови.
– Посмотрите сами: мы ушли очень далеко.
– Вопрос не в том, насколько далеко мы ушли, а в том, сколько еще осталось и в каком состоянии мы туда придем.
– Мы идем верно. Они тоже прошли здесь. Вот следы магнезии.
– Я никогда не лезу в темноте по таким местам, которые не могу рассмотреть днем.
– Вы же сами только что сказали, что все равно наверху ничего не видно.
Хью посмотрел на его красные глаза.
– Вы слишком уж сильно нажимаете.
Огастин сразу отступил.
– Я боюсь, – прошептал он.
– Я знаю.
Хью положил руку на предплечье Огастина. В этом прикосновении не было ничего интимного. Они висели плечом к плечу, привязанные к якорям и связанные друг с другом веревками. Когда один кашлял, другой качался.
– Вы считаете меня дураком.
– Я думаю, что вы чертовски устали.
– Я опасаюсь сорваться.
– Поэтому мы и должны держаться вместе.
– Я имею в виду: сорваться в разговоре с вами, – объяснил Огастин. – Я отлично понимаю, что вы расцениваете мое поведение как блажь или истерику. Вы потеряли женщину – вашу жену. Ну а Анди для вас всего лишь имя. Все равно что сон.
Огастин, похоже, начал готовить себя к худшему. Для Хью это значило, что ему придется взвалить на свои плечи уже двойное бремя чувства вины, снедавшего этого человека.
– Так ведь это и есть вся наша жизнь – сон.
– Между нами есть разница, – сказал Огастин. – Я знаю, что вам было труднее.
Хью всмотрелся в лицо своего собеседника, пытаясь понять, не валяет ли тот дурака. Но Огастин выглядел совершенно серьезным, сидел с несчастным видом и не прятал свой браслет, сплетенный из женских волос.
– Совсем не обязательно, – ответил он. – Мы с женой прожили вместе всю жизнь. А у вас все еще было впереди.
– Возможно, еще будет, – пробормотал Огастин.
Они подвесили один над другим два гамака и забрались в них. Потом устроили петли, чтобы можно было передавать вверх и вниз бутылку с водой. Хью пришлось сдерживаться: он вполне мог выпить целый галлон. Но, увы, они были не в лесу. Темнота быстро сгущалась.
– Это правда, что вы так и не смогли ее найти? – спросил снизу Огастин.
Хью фыркнул. Ну почему нельзя было оставить пустыню в покое? В голове у него пульсировала кровь. Гамак стискивал его тело. Впереди ждала непростая ночь. Но Огастину позарез нужно было поговорить.
– Мне сказал ваш друг. На карнизах, прошлой ночью. Он разбудил меня. Грозил мне. Требовал, чтобы я выпустил вас из когтей. Сказал, что у вас горе. Что я вас эксплуатирую. Сказал, что, если я брошу поиски, всем будет гораздо лучше.
– Льюис – мой ангел-хранитель, – сказал Хью.
– Я чуть было не послушался его.
– Подумали отказаться от поисков?
Голос Огастина сделался тише.
– Что, если вы правы? Если ее уже нету?
Изначально предполагалось, что они будут мчаться вперед на крыльях надежды Огастина. А получилось, что крылья принадлежали Хью: он не только шел первым и разгадывал тайнопись стены, но и помогал своему напарнику сохранить здравый рассудок.
– За ночь дым должен опуститься вниз, – сказал Хью своему спутнику. – Возможно, поутру нам удастся что-нибудь разглядеть. Завтра мы доберемся до Глаза. И тогда будем разбираться, что делать дальше.
– Это меня и пугает. – Огастин немного помолчал. – Как вам удалось разобраться?
Хью покрутил головой, устраиваясь в гамаке поудобнее. Сначала Льюис, а теперь еще и этот парень – и оба требуют показать им, как справиться со своей потерей. Можно было подумать, что Огастину требовался напарник не для того, чтобы спасать живую женщину, а чтобы хоронить мертвую. В таком случае Хью предстояло обеспечить траурную церемонию.
– Просто идешь себе дальше, – сказал Хью.
– То есть?
– Забудьте. Оставьте прошлое в прошлом. Отбросьте все это от себя. – Хью говорил негромко, но очень твердо.
– Но вы же вернулись сюда.
– Можете назвать это встречей выпускников школы.
– Там вы и познакомились со своей женой, – сказал Огастин. – Я слышал ваш разговор в баре.
– После этого мы прожили с ней жизнь, – добавил Хью, – а затем она исчезла. Вы думаете, люди не болтали обо мне всякой всячины? Я отвез выжившую из ума женщину в пустыню и вернулся домой один. Разговоров было о-го-го сколько. Точно так же, как после вашего возвращения из Патагонии.
– Если не считать того, что она осталась там против вашего желания.
– Послушайте, – сказал Хью, – в диких краях не существует никаких правил. Ни в горах, ни в пустыне. – Ни на Эль-Кэпе, хотел он добавить, но удержался. Поскольку в историю с троянками Огастин вошел с двойным грузом призраков. Он был виновен в смерти брата Анди, а теперь, судя по всему, не сумел спасти и ее саму. – Это не хорошо и не плохо. Забудьте о сплетнях, передающихся с парты на парту, как только учитель отвернется. Когда мы уходим так далеко от обитаемого мира, в наши сердца не могут заглянуть ничьи глаза. Нас некому судить.
– Это хуже всего, – отозвался Огастин, – приходится судить себя самому.
Хью попытался прижаться плечом к скале. Гамак, дым и бремя чужого страдания – все это буквально душило его.
– Так вы ничего не добьетесь. Попробуйте думать по-другому. Те, кто не мог держаться с нами вровень, отстали и покинули нас. Вы выжили. Вы сбрасываете кожу. Обрастаете новой. Выздоравливаете. Это просто происходит независимо от вашего желания.
– В таком случае мы тоже можем сдаться, – сказал Огастин и закашлялся.
Хью не понравился его тон. Отношения в группе определяли очень много, если не все. Они не могли не проявиться в бесчисленном множестве мелочей, которые должны были встретиться на пути к вершине. Огастин был нужен Хью ничуть не меньше, чем он сам был необходим Огастину. С напарником нужно было не просто связаться веревками, а даже срастись, наподобие сиамских близнецов, и сохранять такие взаимоотношения до тех пор, пока не выйдешь на ровную землю, будь то внизу или вверху.
– Я сказал: сбросить кожу, но вовсе не призывал впадать в уныние. Мы забрались сюда, чтобы сделать для нее все, что в наших силах, – наставительно произнес Хью. – Вы все еще нужны Анди.
Огастин промолчал. Хью еще немного повозился с гамаком, безуспешно пытаясь приоткрыть матерчатую трубу, и в конце концов уснул.
Проснувшись глубокой ночью, он ничуть этому не удивился. Он уже успел привыкнуть к тому, что нынешнее посещение Эль-Кэпа вылилось в непрерывную цепь кошмаров, которой, скорее всего, предстояло тянуться до тех пор, пока он не распрощается с горой.
Он лежал в гамаке, прижатый к стене, прислушивался к ощущениям в ноющем теле, страдал от жажды и ждал повторения того звука, который разбудил его. Что приключилось на сей раз? Внизу Огастин бормотал во сне и негромко кашлял.
Действительно, через минуту-другую звук раздался вновь. Из обгоревших остатков леса донесся кошмарный хор завываний и взвизгиваний. Это были койоты и другие хищники. Они объедались на пожарище обгоревшими трупами животных и то и дело не на жизнь, а на смерть схватывались между собой.
Вся эта какофония не должна была нисколько тревожить Хью. Они висели на высоте двух тысяч футов над местом схваток хищников. И все же кровь вновь застучала в его висках, и он почувствовал себя совершенно беззащитным в своем тонюсеньком нейлоновом мешке. Он намотал несколько витков вспомогательной веревки на предплечья и кисти, крепко прижал руки к колотившемуся сердцу и долго молился о том, чтобы звери успокоились, хотя прекрасно знал, что в происходящем нет ничего необычного.
21
Во время одной из вылазок в просторы Руб-эль-Хали Хью и Энни наткнулись на изумительный коралловый риф, сохранившийся вплоть до мельчайших деталей под покровом барханов, которые ненадолго открыли его как раз перед приездом путешественников. Древний морской барьер возникал из песков и исчезал в них, словно изогнутая спина дельфина. Он был на много миллионов лет старше их любимых пересохших палеоозер. Они находили изящные морские веера, и похожие на палки окаменевшие столбчатые кораллы, и целые стены минерализированных полипов, похожих на тысячи открытых ртов, молча кричащих на них, – скелеты тишины.
Когда на следующее утро они погрузились в почти не рассеявшийся дым, Хью пришла на память та находка. Трещина сомкнулась, он лез вверх по едва различимым неровностям, напоминавшим пену с пузырьками размером с пяти– и десятицентовые монетки, и вдруг наткнулся на оливиновую жилу. Точно так же, как тот захороненный в пустыне риф, жила – след древнейших и глубочайших процессов, происходивших в недрах магмы, из которой образовался Эль-Кэп, – без всяких объяснений и оркестра фанфар всплыла из рябого, коричневого с белыми пестринами, гранита и выгнулась вверх наподобие темно-зеленого позвоночника.
Быстро поднимаясь по хорошо заметным, выпирающим «позвонкам» оливинового хребта, Хью постарался собраться с духом. Возможно, уже этим утром им удастся прорваться к синему небу и яркому желтому солнцу и хотя бы бросить взгляд на вершину.
На этой высоте дыма было не в пример меньше, чем внизу. Копоть все еще затемняла раскраску Эль-Кэпа, но уже не покрывала все ровным бурым слоем. Серый мир начал отступать перед вечным натиском жизни. Альпинисты выбрались из ада и тех мест, куда дотянулись его щупальца.
Оливиновая жила шла вверх и направо, изгибаясь, как арка моста. На своем пути Хью то и дело встречал белые отметки магнезии, оставленные незнакомой ему женщиной, которая проходила здесь первой. Вполне вероятно, что это была та самая его вчерашняя партнерша по танцу на скале. Достигнув такой высоты на стене – на самом подходе к вершине, – команда должна была полностью определиться в возможностях каждого восходителя и поручить свободное лазание самому проворному, ловкому и уверенному.
Он начал понемногу влюбляться в эту женщину – или сочетание качеств женщин, образовавших эту идеальную скалолазку. Здесь, на высоченной стене, где идти было опаснее, чем по острию ножа, он и она преодолевали одни и те же опасности, разгадывали одни и те же загадки и вцеплялись пальцами в одни и те же неровности камня. Лишь время отделяло их друг от друга. Химические реакции, происходящие в крови, обостряли его чувства, пятна магнезии подтверждали правильность его движений. Он вступил с ней в контакт на некоем чувственном уровне. Казалось, что в самые трудные мгновения балерина поджидала его. И обнимая скалу – хватаясь, подтягиваясь, пыхтя и вытягиваясь во весь рост, – он словно обнимал эту женщину.
Она в каком-то смысле соблазняла его. Причинами этого влечения было и само восхождение, и почти сексуальное притяжение Эль-Кэпа, и даже та болезненная связь, что существует между могильщиком и мертвецами, которых он укладывает в землю. Как ни толкуй, она шла следом за Хью точно так же, как он стремился вслед за ней.
Хью попытался вспомнить, когда же он в последний раз испытывал нечто подобное, – это было с Энни одним дождливым вечером, несколько десятков лет назад – в самом начале. Он изгнал из мыслей ее образ. Все было не так. С тех пор прошла целая жизнь. Женщина была совсем другой. Он принял условия жестокой, почти беззвучной игры. Единственными звуками были его дыхание, стук его сердца да шорох веревки, задевающей за камень.
Бездна цеплялась за его кишки, за выступающие тазовые кости, за основание позвоночника. Она пыталась сковать движения суставов и пальцев. Она заполняла его существо одиночеством, страхом и растерянностью. Но женщина не разочаровалась в нем и не отказалась от него. Она оставляла для него на скале свои призрачные следы. Она манила его за собой.
Каждое движение было продуманным в самом буквальном смысле этого слова: насколько согнуть суставы пальцев рук, хватаясь за зацепку, куда и как поставить кончики пальцев ног, насколько позволить ступне отклониться от горизонтали, как и когда отстраниться от очередной опоры. Он непрерывно держал свое тело под полным контролем и при этом, как ни странно, чувствовал, что его ничто нисколько не ограничивает. Все получалось очень легко. Нужно было лишь доверять своей незримой напарнице.
Хью попробовал сообразить, которая из трех женщин вела его вверх по стене. Одну из них он встретил в лесу – у нее были серебряные сережки в ушах и каменные бусины, вплетенные в волосы. Это была она или кто-то из оставшихся двух? Вероятно, ему никогда не доведется узнать это. Почему-то он в своих мыслях представлял ее очень красивой.
Он держался за неровности ярко-зеленого камня как за что-то невероятно драгоценное. Ему здесь не было места. Оливин был чужеродным минералом. Он выплыл из глубочайших раскаленных недр, бросив вызов всем химическим и физическим процессам, которые здесь происходили. И выбрался на свет божий, дерзко прочертив огромный фас скалы.
И все же через восемьдесят или девяносто футов оливин сдался. Зеленая полоса нырнула обратно в пестрый гранит. Хью ухватился за последнюю зацепку, соображая, куда же двинуться дальше.
В поле зрения не было ни одной трещины, никаких неровностей, за которые можно было бы ухватиться. И белые пятна магнезии исчезли. Хью растерялся. Он был полностью уверен в том, что идет правильным путем. Неужели оливиновая лестница оказалась ложным путем и привела в тупик? Альпинистка одурачила его и сумела вернуться, оставив его здесь распятым на скале? Он хорошо понимал лишь одно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33