— Мы с приятелем тоже направляемся в Геную и, поверьте, будем счастливы, если сможем быть вам полезны в пути.
Она молчала. Я упорствовал:
— Вы едете одна, и если вам понадобятся наши услуги…
Она опять отчеканила mica, да так резко, что я осекся.
Поль осведомился:
— Что она сказала?
— Что находит тебя очаровательным.
Но он был не расположен шутить и сухо попросил не смеяться над ним. Тогда я перевел ему вопрос нашей соседки и свое галантное предложение, отвергнутое с такой суровостью.
Поль, как белка в клетке, не находил себе места. Он сказал:
— Узнать бы, в какой гостинице она остановится! Мы отправились бы туда же. Словом, придумай новый повод заговорить и постарайся осторожно выспросить ее.
Это было, однако, совсем не просто, и я безуспешно силился что-нибудь изобрести, хотя теперь мне и самому хотелось свести знакомство с этой строптивой особой.
Поезд миновал Ниццу, Монако, Ментону и остановился на границе для досмотра багажа.
Как ни противны мне плохо воспитанные люди, которые завтракают и обедают прямо в вагонах, я накупил все же целую кучу съестного, решив прибегнуть к последнему средству — сыграть на хорошем аппетите нашей попутчицы. Я чувствовал, что в обычной обстановке эта девица должна быть сговорчивей. У нее неприятности, она раздражена, но, может быть, достаточно пустяка — предупредить желание, отпустить комплимент, что-нибудь вовремя предложить, и она повеселеет, уступит, сдастся.
Поезд опять тронулся. В вагоне нас по-прежнему было трое. Я опустил на скамью свои покупки, разрезал цыпленка, изящно разложил на бумаге ломтики ветчины, потом намеренно пододвинул к соседке десерт: землянику, сливы, вишни, пирожные, конфеты.
Увидев, что мы намерены подкрепиться, она в свой черед достала из маленького сака шоколад, потом два рогалика и принялась за еду, попеременно вгрызаясь красивыми острыми зубами то в плитку, то в булочку.
Поль вполголоса потребовал:
— Пригласи же ее!
— Именно это я и собираюсь сделать, мой милый, да ведь как тут подступиться?
Между тем пассажирка стала искоса посматривать на наши запасы, и я сообразил, что, уничтожив два свои рогалика, она нимало не насытится. Поэтому я дал ей управиться с ее скромной трапезой и лишь тогда сказал:
— Вы весьма обяжете нас, сударыня, отведав этих ягод.
Она опять бросила mica, но уже не так свирепо, как раньше. Я настаивал:
— В таком случае разрешите предложить вам чуточку вина. У вас сегодня капли во рту не было, а это итальянское вино, вино вашей родины. Мы теперь на вашей земле, и нам будет чрезвычайно приятно, если итальянка, да еще с таким прелестным ротиком, примет что-нибудь от соседей-французов.
Она легонько покачала головой, еще упрямясь, но готовая уступить, и снова — но теперь почти вежливо — повторила mica. Я взял бутылочку, оплетенную на итальянский манер соломой, налил стакан, подал незнакомке и сказал:
— Выпейте! Этим вы отметите наш приезд в вашу страну.
Она с недовольной миной приняла стакан, но, видимо, измученная жаждой, выпила его залпом и вернула, даже не поблагодарив.
Тогда я угостил ее вишнями:
— Берите, пожалуйста. Вы же видите, сударыня, нам это будет очень приятно.
Она оглядела из своего угла разложенные рядом с ней ягоды и выпалила такой скороговоркой, что я с трудом разобрал слова:
— A me non piacciono ne Ie ciliegie ne Ie susine; amo soltanto Ie fragole.
— Что она говорит? — немедленно заинтересовался Поль.
— Что не любит ни вишен, ни слив — только землянику.
Я положил ей на колени кулек из газетной бумаги, полный земляники, и она тут же насела на ягоды, с невероятной быстротой хватая их пальчиками и швыряя в рот, открывавшийся при этом весьма изящно и кокетливо.
Когда она быстро расправилась с красной кучкой, которая на наших глазах все уменьшалась, таяла и, наконец, совсем исчезла под ее проворными ручками, я спросил:
— Что еще вам предложить? Она ответила:
— Я съела бы кусочек цыпленка.
И она уписала по крайней мере полптицы, ожесточенно, как плотоядное животное, раздирая мясо зубами. Потом решилась отведать не любимых ею вишен, потом слив, потом пирожного, потом объявила: «Довольно», — и вновь забилась в угол.
Это стало настолько забавно, что мне захотелось попичкать нашу спутницу еще чем-нибудь, и в надежде ее уговорить я удвоил комплименты и настояния. Но тут она опять разъярилась и выпалила мне в лицо такое свирепое mica, что я не рискнул больше мешать ее пищеварению.
Я повернулся к приятелю:
— Боюсь, мой бедный Поль, мы старались напрасно.
Близилась ночь, жаркая летняя ночь, и над усталой от зноя землей простерлись теплые сумерки. Вдали, со стороны моря, на мысах и вершинах прибрежных скал загорелись огоньки; одновременно с ними на потемневшем небосводе появились первые звезды, и я порой принимал их мерцание за свет маяков.
Аромат апельсиновых рощ стал еще более властным, и мы глубоко, всеми легкими впивали благоуханный воздух, где разливалась чарующая неземная нега.
И вдруг под деревьями, вдоль полотна, в теперь уже густом мраке, я увидел нечто вроде звездного дождя. Казалось, в листве, словно крошечные звездочки, упавшие с неба, чтобы порезвиться на земле, прыгают, порхают, играют и переливаются сверкающие капли.
Это светлячки, пламеносные мошки, исполняли в душистой мгле волшебный огненный танец.
Одного из них занесло к нам в вагон, и он заметался взад-вперед, излучая свое прерывистое сияние — оно то вспыхивало, то угасало. Задернув синюю шторку кенкета, я следил за причудливым полетом фантастического насекомого. Внезапно светлячок опустился на черную гриву нашей уснувшей после обеда соседки, и Поль экстатически замер, впившись глазами в яркую точку, сверкавшую, как живая драгоценность, на лбу спящей девушки.
Проснулась итальянка примерно без четверти одиннадцать; светлячок все еще поблескивал у нее в волосах. Заметив, что она пошевелилась, я сказал:
— Скоро Генуя, сударыня.
Она ничего не ответила, только пробормотала, словно одолеваемая навязчивой и тягостной мыслью:
— Что же мне делать?
Потом, без всякого перехода, спросила:
— Хотите, я поеду с вами?
Я так опешил, что даже не понял:
— Как это с нами? Что вы имеете в виду? Она повторила, накаляясь все сильнее:
— Хотите, я сразу поеду с вами?
— Конечно, хочу, но куда вы собираетесь ехать? Куда вас отвезти?
Она с великолепным безразличием пожала плечами.
— Куда угодно. Мне все равно. И дважды повторила:
— Che mi fa ?
— Но мы-то едем в гостиницу. Совсем уж презрительно она бросила:
— Можно и туда.
Я повернулся к Полю и промямлил:
— Нас спрашивают, хотим ли мы, чтобы она ехала с нами.
Полнейшая растерянность приятеля вернула мне самообладание. Поль лепетал:
— С нами? Куда? Зачем? То есть как?
— Ничего я не знаю. Она сделала мне это странное предложение крайне возбужденным тоном. Я предупредил, что мы едем в гостиницу; она ответила — «Можно и туда». По всей вероятности, она без гроша. Но как бы то ни было, знакомства завязывает очень своеобразно. Поль заволновался и возбужденно воскликнул:
— Разумеется, я согласен. Скажи ей, что мы отвезем ее куда угодно.
Затем, поколебавшись, с беспокойством добавил:
— Надо бы только узнать, с кем она собирается ехать — с тобой или со мной.
Я повернулся к итальянке, которая, казалось, даже не прислушивалась к разговору — она погрузилась в обычную свою апатию:
— Мы будем счастливы взять вас с собой, сударыня. Однако моему приятелю хотелось бы знать, на чью — мою или его — руку вы предпочли бы опереться.
Широко раскрыв огромные черные глаза, она с легким удивлением воззрилась на меня и проговорила:
— Сhe mi fa?
Я пояснил:
— Насколько помнится, друга-мужчину, который заботится о женщине — предупреждает ее желания, выполняет прихоти, потакает капризам, — у вас в Италии называют palito. Кого же из нас избрали бы вы своим palito?
Она без колебаний отрезала:
— Вас.
Я вновь повернулся к Полю:
— Тебе не везет, мой милый: она предпочла меня. Он зло отпарировал:
— Твое счастье.
Потом подумал и засомневался:
— Ты в самом деле решил взять с собой эту потаскушку? Она испортит нам всю поездку. Что нам делать с женщиной, похожей черт знает на что? Нас с ней ни в одну приличную гостиницу не пустят!
Но теперь итальянка нравилась мне куда больше, чем вначале, и я всерьез, да, да, всерьез вознамерился увезти ее с собой. Более того, мысль об этом восхищала меня, и я уже чувствовал, как по жилам моим пробегает легкая дрожь ожидания, которую испытываешь, предвкушая ночь любви.
Я возразил:
— Отступать поздно, милый мой: мы дали обещание. Ты сам посоветовал мне сказать ей «да». Он буркнул:
— Глупости! Впрочем, поступай как знаешь. Раздался свисток, поезд замедлил ход: мы прибыли. Я вышел из вагона и помог выбраться своей новой подруге. Она легко спрыгнула на перрон и, когда я предложил ей руку, оперлась на нее с видимым отвращением. Истребовав и получив багаж, мы направились в город. Поль шагал молча: он явно нервничал. Я спросил его:
— В какой гостинице остановимся? «Город Париж», пожалуй, не подойдет: туда неудобно являться с женщиной, тем более с этой итальянкой.
Поль подхватил:
— Вот именно! С особой, которая больше смахивает на девку, чем на герцогиню. Ну да ладно, дело не мое. Думай сам.
Я встал в тупик. Я заранее написал в «Город Париж» с просьбой оставить за нами номера, но теперь… Словом, я не знал, как быть.
За нами следовали два носильщика с чемоданами. Я продолжал:
— Отправляйся, пожалуйста, вперед. Предупреди, что мы сейчас приедем. Кроме того, намекни хозяину, что со мной.., э-э.., приятельница и нам нужны совершенно обособленные номера: мы не хотим встречаться с другими постояльцами. Хозяин поймет. В зависимости от его ответа мы и решим.
Поль заворчал:
— Благодарю, но такая роль и такие поручения не для меня. Я здесь не затем, чтобы добывать тебе апартаменты и печься о твоих удовольствиях.
Я не сдавался:
— Полно злиться, милый мой. Жить в хорошей гостинице всегда лучше, чем в плохой, а попросить у хозяина три отдельных комнаты с общей столовой
— невелик труд.
Я нажал на слово «три», и это убедило Поля. Он обогнал нас и на моих глазах скрылся в подъезде большой красивой гостиницы, а тем временем я, неотступно сопровождаемый двумя носильщиками, таскал по другой стороне улицы свою неразговорчивую итальянку, которую держал под руку.
Наконец вернулся Поль с лицом столь же угрюмым, как у моей подружки.
— Сделал, — объявил он. — Нас поместят, но комнат всего две. Устраивайся как знаешь.
Я сконфуженно двинулся за ним: мне было стыдно входить в гостиницу с такой сомнительной спутницей.
Нам действительно отвели два номера с небольшой гостиной посередине. Я заказал холодный ужин, потом чуточку нерешительно обратился к итальянке:
— Мы сумели получить только две комнаты, сударыня. Выбирайте любую.
Она ответила неизменным Che mi fa? Тогда я поднял с полу ее черный деревянный баул, настоящий сундучок для прислуги, и отнес его в номер справа, который облюбовал для нее.., для нас. На ящике была бумажная наклейка с надписью по-французски: «Мадмуазель Франческа Рондоли, Генуя».
Я полюбопытствовал:
— Вас зовут Франческа?
Она не ответила, только кивнула.
Я продолжал:
— Скоро будем ужинать. Не хотите ли пока заняться своим туалетом?
В ответ я услышал mica — это слово звучало в ее устах не реже, чем Che mi fa? Я настаивал:
— После железной дороги так приятно привести себя в порядок!
Тут я сообразил, что у нее, вероятно, нет при себе необходимых женщине туалетных принадлежностей: совершенно очевидно, она в затруднительном положении, — скажем, только что развязалась с неудачным романом. И я принес ей свой несессер.
Я вынул оттуда все, что нужно для ухода за собой: щеточку для ногтей, новую зубную щетку — у меня всегда с собой целый набор, ножницы, пилочки, губки. Я откупорил флаконы с одеколоном, с душистой лавандой, с new mown hay «Свежее сено (англ.); имеется в виду сорт туалетной воды.» — пусть выбирает сама. Повесил на кувшин с водой одно из своих тонких полотенец, положил рядом с тазом непочатый кусок мыла.
Она большими сердитыми глазами следила за моими хлопотами, не выказывая ни удивления, ни удовольствия. Я добавил:
— Здесь все, что вам требуется. Принесут ужин — позову.
И вернулся в гостиную. Поль занял другой номер, заперся там, и мне пришлось ждать в одиночестве.
Коридорный сновал взад и вперед. Принес тарелки, бокалы, неторопливо накрыл стол, поставил на него холодного цыпленка и объявил: «Кушать подано».
Я осторожно постучался к синьорине Рондоли. Она крикнула: «Войдите!» Я вошел, и меня обдало удушливым запахом парфюмерии, резкой и тяжелой атмосферой парикмахерской.
Итальянка сидела на бауле в позе разочарованной мечтательницы или уволенной прислуги. С одного взгляда я понял, что означало для нее заниматься своим туалетом. Воды в кувшине не убыло, полотенце, висевшее на нем, осталось неразвернутым. Рядом с пустым тазом лежало нетронутое сухое мыло, зато содержимое флаконов поубавилось так, точно эта юная особа выпила добрую половину его. Одеколон, правда, пострадал меньше — не хватало всего трети, но девица вознаградила себя немыслимой порцией лавандовой жидкости и new mown hay. На лицо и шею она извела столько пудры, что в комнате стояло облачко легкого белого тумана. Ресницы, брови, виски были у нее словно присыпаны снегом, щеки как бы оштукатурены; толстый слой пудры покрывал все углубления лица — крылья носа, ямочку на подбородке, уголки глаз.
Когда она встала, в комнате запахло до того пронзительно, что у меня чуть не разыгралась мигрень.
Сели ужинать. Поль был невыносим. Я слова путного из него не вытянул
— одни шпильки, брюзгливая воркотня, язвительные любезности.
Синьорина Франческа поглощала еду, как бездонная бочка. Насытившись, она тут же задремала на диване. Между тем я с тревогой подумывал о наступлении решительной минуты, когда нам придется разойтись по комнатам. Чтобы ускорить события, я подсел к итальянке и галантно поцеловал ей руку.
Приподняв веки, она сонно и, как всегда, недовольно посмотрела на меня усталыми глазами.
Я начал:
— Номеров у нас всего два. Не разрешите ли мне поэтому поместиться в вашем? Она ответила:
— Как хотите. Мне все равно. Che mi fa? Такое безразличие задело меня.
— Значит, вам не будет неприятно, если я отправлюсь с вами?
— Мне все равно. Как хотите.
— Может быть, желаете лечь сейчас?
— Да, конечно. Я совсем засыпаю.
Она поднялась, зевнула, подала Полю руку, которую тот пожал с нескрываемой злостью, и проследовала в наш номер, а я светил ей по дороге.
Но беспокойство мое не проходило. Я снова повторил:
— Вы найдете тут все, что может вам понадобиться. И, собственноручно вылив полкувшина в таз, положил полотенце рядом с мылом.
Затем я возвратился к Полю. Не успел я войти, как он накинулся на меня:
— Ну и штучку же ты сюда приволок! Я рассмеялся:
— Зелен виноград, мой милый!
С откровенным ехидством он возразил:
— Смотри, дорогой мой, не набей на нем оскомину. Я вздрогнул: меня охватил тот неотступный страх, который преследует нас после подозрительной интрижки, отравляя нам самые чарующие встречи, нечаянные ласки, мимоходом сорванные поцелуи. Тем не менее я храбрился:
— Полно тебе! Эта девушка не шлюха. Но злодей уже поймал меня на крючок: он подметил на моем лице тень тревоги.
— Ты что, давно с нею знаком? Поражаюсь тебе! Подцепляешь в вагоне итальянку, которая разъезжает одна-одинешенька; она с неслыханным цинизмом предлагает тебе переспать с ней в первой попавшейся гостинице. Ты тащишь ее с собой и еще уверяешь, что она не девка! И убеждаешь себя, что провести с нею ночь не опаснее, чем с женщиной, у которой лю.., люмбаго.
И он рассмеялся, обиженно и зло. Я присел, снедаемый тревогой. Как быть? Поль, безусловно, прав! Страх и вожделение отчаянно боролись во мне.
Но тут я прочел в глазах приятеля насмешливую радость, мстительное ликование. Он так беззастенчиво потешался надо мной, что колебаний моих как не бывало. Я протянул ему руку.
— Покойной ночи! — сказал я. -
Где не опасен бой, там торжество бесславно.
«Корцель, „Сид“, II, 2.»
Поверь, милый мой, победа стоит риска.
И твердым шагом вошел в комнату Франчески.
На пороге я с восторженным изумлением прирос к месту. Совершенно обнаженная итальянка уже спала. Сон сморил ее, пока она раздевалась, и девушка лежала на постели в восхитительной позе тициановских красавиц.
1 2 3 4