говорил он, — покажите, как ловить.
Их головы отражались рядом в прозрачной воде, которую черные водоросли, росшие на самом дне, превращали в зеркало, и Жан улыбался ее лицу, смотревшему на него снизу, и иногда кончиками пальцев посылал поцелуй, падавший, казалось, на отражение его спутницы.
— Ах, как вы мне надоели! — говорила молодая женщина-Дорогой мой, никогда не нужно делать два дела зараз.
Он ответил:
— Я только одно и делаю. Я люблю вас.
Она выпрямилась и сказала серьезным тоном.
— Послушайте, что с вами вдруг случилось? У вас что, помрачение рассудка?
— Нет. Просто я люблю вас и решил наконец вам в этом признаться.
Они стояли по колено в соленой воде и, опираясь на сачки мокрыми руками, смотрели друг другу в глаза.
Она заговорила шутливо и не без досады:
— Неудачно вы выбрали время для таких признаний. Разве нельзя было подождать другого дня и не портить мне ловлю?
Он прошептал:
— Простите, но я не мог больше молчать. Я давно люблю вас. А сегодня вы так обворожительны, что я потерял голову.
Тогда она вдруг сдалась, как бы нехотя покоряясь необходимости и отказываясь от приятного развлечения ради делового разговора.
— Сядем вон на тот выступ, — сказала она, — там можно побеседовать спокойно.
Они вскарабкались на гору и уселись рядом на самом солнце, свесив ноги.
— Дорогой мой, вы уже не мальчик и я не девочка, — начала она — Мы оба прекрасно понимаем, о чем идет речь, и можем взвесить все последствия наших поступков. Раз вы решились сегодня объясниться мне в любви, я, естественно, предполагаю, что вы хотите жениться на мне?
Он никак не ожидал такого ясного и четкого изложения всех обстоятельств дела и отвечал простодушно:
— Конечно.
— Вы уже говорили об этом с отцом и матерью?
— Нет, я хотел сначала знать, примете ли вы мое предложение.
Она протянула ему еще влажную руку и, когда он порывисто сжал ее в своей, сказала:
— Я согласна. Мне кажется, вы человек добрый и честный. Но помните, что я не пойду за вас против воли ваших родителей.
— Неужели вы думаете, моя мать ничего не подозревает? Она не любила бы вас так, если бы не желала этого брака.
— Вы правы, я просто немного растерялась.
Жан ничего не ответил. Он, напротив, в душе удивлялся, что она так мало смущена и столь рассудительна. Он ожидал милого кокетства, отказов, подразумевающих согласие, трогательной любовной комедии с ловлей креветок и плесканьем в воде! И вот все уже кончено, он уже связан, женат, в одну минуту, после какого-нибудь десятка слов. Им больше нечего было сказать друг другу, раз они уже объяснились; они испытывали замешательство от того, что все произошло так быстро, и были даже несколько сконфужены, поэтому они сидели молча, не решаясь заговорить, не решаясь вернуться к ловле, не зная, что им делать.
Голос Ролана выручил их:
— Сюда, сюда, дети! Посмотрите-ка на Босира. Вот молодец! Он прямо-таки опустошает море.
У капитана и в самом деле был чудесный улов. По пояс мокрый, он ходил от лужи к луже, с одного взгляда угадывая лучшие места, и медленными, точными движениями своего сачка обшаривал скрытые под водорослями углубления.
Красивые, прозрачные, серовато-палевые креветки трепетали на его ладони, когда он уверенным жестом вынимал их, чтобы бросить в плетушку.
Госпожа Роземильи, в полном восхищении, не отставала от капитана ни на шаг и всячески старалась подражать ему: почти забыв о своей помолвке, о Жане, в задумчивости сопровождавшем их, она всей душой отдавалась ловле и с детской радостью вытаскивала креветок из-под плавающих трав.
Вдруг Ролан воскликнул:
— Вот и госпожа Ролан идет к нам.
Сначала она вместе с Пьером осталась на пляже, так как ни ему, ни ей не хотелось лазать по скалам и мокнуть в лужах; но они не без колебаний решились на это. Она боялась сына, а он боялся за нее и за себя, боялся своей жестокости, преодолеть которой не мог.
Они сели друг подле друга на гальку.
И, греясь на солнце, зной которого умерялся морской прохладой, любуясь широким, безмятежным простором и голубой, отливающей серебром гладью вод, оба они одновременно думали —» Как хорошо нам было бы здесь в прежние времена «.
Она не осмеливалась заговорить с Пьером, зная наперед, что он ответит резкостью, а он не решался заговорить с матерью, также зная, что будет груб против своей воли.
Концом трости он ворошил круглые гальки, разбрасывал их, колотил по ним. Она, рассеянно глядя перед собой, взяла пригоршню мелких камешков и медленно, машинально пересыпала их с ладони на ладонь. Потом ее блуждающий без цели взгляд заметил Жана, ловившего среди водорослей креветок с г-жой Роземильи. Тогда она стала наблюдать за ними, следить за их движениями, смутно угадывая материнским чутьем, что они сейчас разговаривают между собою совсем не так, как обычно. Она видела, как они наклонялись и глядели в воду, как стояли друг против друга, когда вопрошали свои сердца, как они взобрались и сели на камень, чтобы там объясниться в любви.
Силуэты их были ясно видны; казалось, на всем горизонте нет никого, кроме них; и эти две фигуры на фоне неба, моря и прибрежных скал словно являли собой новый великий символ.
Пьер тоже смотрел на них; внезапно у него вырвался короткий смешок.
Не оборачиваясь к нему, г-жа Ролан спросила:
— Что с тобой?
Он продолжал смеяться.
— Я просвещаюсь. Изучаю, как готовятся носить рога.
Оскорбленная грубым выражением, она вздрогнула от гнева и возмущения, понимая скрытый смысл его слов.
— О ком ты это?
— О Жане, черт возьми! Разве не смешно смотреть на них?
Она прошептала глухим, дрожащим от волнения голосом:
— Как ты жесток, Пьер! Эта женщина — сама честность. Лучшего выбора твой брат не мог бы сделать.
Он громко рассмеялся, но смех его был деланный и отрывистый.
— Ха! ха! ха! Сама честность! Всякая женщина — сама честность… и все-таки все мужья рогаты. Ха! ха! ха!
Она молча встала, быстро спустилась по склону, усеянному галькой, и, рискуя поскользнуться, упасть в ямы, скрытые под водорослями, рискуя сломать ногу или руку, ушла от него почти бегом, ступая по лужам, ничего не видя вокруг, ушла туда, к другому сыну.
Увидев ее, Жан крикнул:
— И ты, мама, наконец решилась?
Не отвечая, она схватила его за руку, как бы говоря:» Спаси меня, защити меня!»
Он заметил ее волнение и удивился:
— Как ты бледна! Что с тобой?
Она пролепетала:
— Я чуть не упала, мне страшно среди этих скал.
Тогда Жан повел ее, поддерживая, объясняя, как надо ловить креветок, стараясь заинтересовать ее. Но так как она не слушала, а его мучило желание поделиться с кем-нибудь своей, тайной, то он увлек ее подальше и тихо проговорил:
— Угадай, что я сделал?
— Не знаю… не знаю.
— Угадай.
— Я не… я не знаю.
— Так вот, я просил госпожу Роземильи быть моей женой.
Она не ответила; мысли у нее путались, она была в таком отчаянии, что едва понимала, что Жан говорит. Она переспросила:
— Твоей женой?
— Да. Я хорошо сделал? Она очаровательна, верно?
— Да… очаровательна… ты хорошо сделал.
— Значит, ты одобряешь?
— Да… одобряю.
— Как ты это странно говоришь Можно подумать, что… что… ты недовольна.
— Да нет же… я… довольна.
— Правда?
— Правда.
Как бы в подтверждение своих слов она порывисто обняла сына и стала осыпать его лицо горячими материнскими поцелуями.
Когда она вытерла полные слез глаза, она увидела, что вдали, на пляже, кто-то лежит ничком, неподвижно, как труп, уткнувшись лицом в гальку; то был другой ее сын, Пьер, осаждаемый горькими мыслями.
Тогда она увела своего маленького Жана еще дальше, к самой воде, и они долго еще говорили о его женитьбе, в которой ее истерзанное сердце искало утешения.
Начавшийся прилив заставил их отступить и присоединиться к остальным; все вместе поднялись на берег, по дороге разбудив Пьера, притворившегося спящим. Потом долго сидели за обедом, обильно поливая каждое блюдо вином.
VII
В экипаже, на обратном пути, все мужчины, кроме Жана, дремали. Босир и Ролан каждые пять минут валились на плечо соседа, тот отталкивал их, и тогда они выпрямлялись, переставали храпеть и, приоткрыв глаза, бормотали:» Хороша погодка «, — после чего тотчас же клонились на другую сторону.
При въезде в Гавр они спали таким глубоким сном, что растолкать их стоило немалых трудов, а Босир даже отказался идти к Жану, где их ожидал чай. Пришлось завезти его домой.
Молодому адвокату предстояло в первый раз провести ночь на новой квартире; бурная, почти мальчишеская радость охватила его при мысли, что именно сегодня вечером покажет он невесте квартиру, в которой она скоро поселится.
Служанку отпустили — г-жа Ролан сказала, что сама вскипятит воду и подаст чай: опасаясь пожаров, она не любила, чтобы прислуга поздно засиживалась.
Кроме нее, Жана и рабочих, никого еще не пускали в новую» квартиру. Тем сильнее будет общее изумление, когда увидят, как все здесь красиво.
Жан попросил гостей подождать в передней. Он хотел зажечь свечи и лампы и оставил в потемках г-жу Роземильи, отца и брата; потом распахнул двери настежь и крикнул:
— Входите!
Стеклянная галерея, освещенная люстрой и цветными фонариками, скрытыми среди пальм, фикусов и цветов, походила на театральную декорацию. Все были поражены. Ролан, в восторге от такой роскоши, пробормотал: «Ах, дьявол! — и чуть не захлопал в ладоши, словно смотрел феерию.
Затем они прошли в первую гостиную, маленькую, обтянутую материей цвета потемневшего золота, такой же, как обивка мебели. Большой, очень просторный кабинет, выдержанный в розовато-красных тонах, производил внушительное впечатление.
Жан сел в кресло перед письменным столом, уставленным книгами, и произнес нарочито торжественным тоном:
— Да, сударыня, статьи закона не допускают сомнений, и, поскольку я выразил согласие быть вам полезным, они дают мне полную уверенность, что не пройдет и трех месяцев, как дело, о котором мы сейчас беседовали, получит благоприятное разрешение.
Он посмотрел на г-жу Роземильи. Она заулыбалась, поглядывая на г-жу Ролан, а та взяла ее руку и крепко пожала.
Жан, сияя радостью, подпрыгнул, как школьник, и воскликнул:
— Как хорошо звучит здесь голос! Вот бы где держать защитительную речь.
Он начал декламировать:
— Если бы лишь человеколюбие, лишь естественная потребность сострадать любому несчастью могли побудить вас вынести оправдательный приговор, который мы испрашиваем, то мы, господа присяжные, взывали бы к вашему милосердию, к вашим чувствам отцов и мужей; но закон на нашей стороне, и поэтому мы ставим перед вами только вопрос о законности.
Пьер разглядывал квартиру, которая могла бы принадлежать ему, и злился на ребячества Жана, находя брата непозволительно глупым и бездарным.
Госпожа Ролан открыла дверь направо.
— Вот спальня, — сказала она.
В убранство этой комнаты она вложила всю свою материнскую любовь. Обивка стен и мебели была из руанского кретона, под старинное нормандское полотно. Узор в стиле Людовика XV — пастушка в медальоне, увенчанном двумя целующимися голубками, — придавал стенам, занавесям, пологу, кровати, креслам оттенок изящной и милой сельской простоты.
— Это просто очаровательно, — сказала г-жа Роземильи без улыбки, проникновенным голосом, входя в спальню.
— Вам нравится? — спросил Жан.
— Очень.
— Если бы вы знали, как я рад.
Они взглянули друг другу в глаза нежно и доверчиво.
Все же она испытывала некоторое стеснение, неловкость в этой комнате, своей будущей спальне Еще с порога она заметила очень широкую кровать, настоящее супружеское ложе, и поняла, что г-жа Ролан предвидела скорую женитьбу сына и желала этого; эта материнская предусмотрительность обрадовала г-жу Роземильи, ибо говорила о том, что ее ждут в семье Жана.
Когда все вернулись в гостиную, Жан открыл левую дверь, и взорам открылась круглая столовая с тремя окнами, обставленная в японском стиле. Мать и сын отделывали эту комнату со всей фантазией, на которую были способны: бамбуковая мебель, китайские болванчики, вазы, шелковые драпировки, затканные золотыми блестками, шторы из бисера, прозрачного, как капли воды, веера, прибитые на стенах поверх вышивок, ширмочки, сабли, маски, цапли из настоящих перьев, всевозможные безделушки из фарфора, дерева, папье-маше, слоновой кости, перламутра, бронзы — это пышное убранство отдавало той аляповатой претенциозностью, которой неискусные руки и неопытный глаз наделяют все то, что требует наибольшего уменья, вкуса и художественного такта. Тем не менее именно этой комнатой восхищались больше всего. Только Пьер сделал несколько едких иронических замечаний, очень обидевших его брата.
На столе пирамидами возвышались фрукты, а торты высились, словно монументы. Есть никому не хотелось, гости посасывали фрукты и лениво грызли печенье. Через час г-жа Роземильи стала собираться домой.
Было решено, что Ролан-отец проводит ее до дому, а г-жа Ролан останется, чтобы, за отсутствием служанки, осмотреть квартиру материнским оком и убедиться, что для сына приготовлено все, что нужно.
— Вернуться за тобой? — спросил Ролан.
Она помедлила, потом сказала:
— Нет, старичок, ложись спать. Я приду с Пьером.
Как только г-жа Роземильи и Ролан ушли, она погасила свечи, заперла в буфет торты, сахар и ликеры и отдала ключ Жану, потом прошла в спальню, открыла постель и проверила, налита ли в графин свежая вода и плотно ли закрыто окно.
Братья остались одни в маленькой гостиной. Жан все еще чувствовал себя уязвленным неодобрительными замечаниями о его вкусе, а Пьера все сильнее душила злоба оттого, что эта квартира досталась брату. Они сидели друг против друга и молча курили. Вдруг Пьер поднялся.
— Сегодня, — сказал он, — у вдовы был изрядно помятый вид. Пикники ей не на пользу.
Жаном внезапно овладел тот яростный гнев, который вспыхивает в добродушных людях, когда оскорбляют их чувства.
Задыхаясь от бешенства, он проговорил с усилием:
— Я запрещаю тебе произносить слово» вдова «, когда ты говоришь о г-же Роземильи!
Пьер высокомерно взглянул на него.
— Ты, кажется, приказываешь мне? Уж не сошел ли ты с ума?
Жан вскочил с кресла.
— Я не сошел с ума, но мне надоело твое обращение со мной!
Пьер злобно рассмеялся.
— С тобой? Уж не составляешь ли ты одно целое с госпожой Роземильи?
— Да будет тебе известно, что госпожа Роземильи будет моей женой.
Пьер засмеялся еще громче.
— Ха! ха! Отлично. Теперь понятно, почему я не должен больше называть ее» вдовой «. Однако у тебя странная манера объявлять о своей женитьбе.
— Я запрещаю тебе издеваться… понял? Запрещаю!..
Жан выкрикнул эти слова срывающимся голосом, весь бледный, вплотную подойдя к брату, доведенный до исступления насмешками над женщиной, которую он любил и избрал себе в жены.
Но Пьер тоже вдруг вышел из себя. Накопившийся в нем за последний месяц бессильный гнев, горькая обида, долго обуздываемое возмущение, молчаливое отчаянье — все это бросилось ему в голову и оглушило его, как апоплексический удар.
— Как ты смеешь?.. Как ты смеешь?.. А я приказываю тебе замолчать, слышишь, приказываю!
Жан, пораженный запальчивостью брата, умолк на мгновенье; в своем затуманенном бешенством уме он подыскивал слово, выражение, мысль, которые ранили бы брата в самое сердце.
Силясь овладеть собой, чтобы больней ударить, и замедляя речь для большей язвительности, он продолжал:
— Я уже давно заметил, что ты мне завидуешь, — с того самого дня, как ты начал говорить» вдова «. Ты прекрасно понимал, что мне это неприятно.
Пьер разразился своим обычным резким и презрительным смехом.
— Ха! ха! бог ты мой! Завидую тебе!.. Я?.. я?.. я?.. Да чему же, чему! Твоей наружности, что ли? Или твоему уму?..
Но Жан ясно чувствовал, что задел больное место брата.
— Да, ты завидуешь мне, завидуешь с самого детства; и ты пришел в ярость, когда увидел, что эта женщина предпочитает меня, а тебя и знать не хочет.
Пьер, не помня себя от обиды и злости, едва мог выговорить:
— Я… я… завидую тебе? Из-за этой дуры, этой куклы, этой откормленной утки?..
Жан, видя, что его удары попадают в цель, продолжал:
— А помнишь тот день, когда ты старался грести лучше меня на» Жемчужине «? А все, что ты говоришь в ее присутствии, чтобы порисоваться перед нею? Да ведь ты лопнуть готов от зависти! А когда я получил наследство, ты просто взбесился, ты возненавидел меня, ты выказываешь это мне на все лады, ты всем отравляешь жизнь, ты только и делаешь, что изливаешь желчь, которая тебя душит!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Их головы отражались рядом в прозрачной воде, которую черные водоросли, росшие на самом дне, превращали в зеркало, и Жан улыбался ее лицу, смотревшему на него снизу, и иногда кончиками пальцев посылал поцелуй, падавший, казалось, на отражение его спутницы.
— Ах, как вы мне надоели! — говорила молодая женщина-Дорогой мой, никогда не нужно делать два дела зараз.
Он ответил:
— Я только одно и делаю. Я люблю вас.
Она выпрямилась и сказала серьезным тоном.
— Послушайте, что с вами вдруг случилось? У вас что, помрачение рассудка?
— Нет. Просто я люблю вас и решил наконец вам в этом признаться.
Они стояли по колено в соленой воде и, опираясь на сачки мокрыми руками, смотрели друг другу в глаза.
Она заговорила шутливо и не без досады:
— Неудачно вы выбрали время для таких признаний. Разве нельзя было подождать другого дня и не портить мне ловлю?
Он прошептал:
— Простите, но я не мог больше молчать. Я давно люблю вас. А сегодня вы так обворожительны, что я потерял голову.
Тогда она вдруг сдалась, как бы нехотя покоряясь необходимости и отказываясь от приятного развлечения ради делового разговора.
— Сядем вон на тот выступ, — сказала она, — там можно побеседовать спокойно.
Они вскарабкались на гору и уселись рядом на самом солнце, свесив ноги.
— Дорогой мой, вы уже не мальчик и я не девочка, — начала она — Мы оба прекрасно понимаем, о чем идет речь, и можем взвесить все последствия наших поступков. Раз вы решились сегодня объясниться мне в любви, я, естественно, предполагаю, что вы хотите жениться на мне?
Он никак не ожидал такого ясного и четкого изложения всех обстоятельств дела и отвечал простодушно:
— Конечно.
— Вы уже говорили об этом с отцом и матерью?
— Нет, я хотел сначала знать, примете ли вы мое предложение.
Она протянула ему еще влажную руку и, когда он порывисто сжал ее в своей, сказала:
— Я согласна. Мне кажется, вы человек добрый и честный. Но помните, что я не пойду за вас против воли ваших родителей.
— Неужели вы думаете, моя мать ничего не подозревает? Она не любила бы вас так, если бы не желала этого брака.
— Вы правы, я просто немного растерялась.
Жан ничего не ответил. Он, напротив, в душе удивлялся, что она так мало смущена и столь рассудительна. Он ожидал милого кокетства, отказов, подразумевающих согласие, трогательной любовной комедии с ловлей креветок и плесканьем в воде! И вот все уже кончено, он уже связан, женат, в одну минуту, после какого-нибудь десятка слов. Им больше нечего было сказать друг другу, раз они уже объяснились; они испытывали замешательство от того, что все произошло так быстро, и были даже несколько сконфужены, поэтому они сидели молча, не решаясь заговорить, не решаясь вернуться к ловле, не зная, что им делать.
Голос Ролана выручил их:
— Сюда, сюда, дети! Посмотрите-ка на Босира. Вот молодец! Он прямо-таки опустошает море.
У капитана и в самом деле был чудесный улов. По пояс мокрый, он ходил от лужи к луже, с одного взгляда угадывая лучшие места, и медленными, точными движениями своего сачка обшаривал скрытые под водорослями углубления.
Красивые, прозрачные, серовато-палевые креветки трепетали на его ладони, когда он уверенным жестом вынимал их, чтобы бросить в плетушку.
Госпожа Роземильи, в полном восхищении, не отставала от капитана ни на шаг и всячески старалась подражать ему: почти забыв о своей помолвке, о Жане, в задумчивости сопровождавшем их, она всей душой отдавалась ловле и с детской радостью вытаскивала креветок из-под плавающих трав.
Вдруг Ролан воскликнул:
— Вот и госпожа Ролан идет к нам.
Сначала она вместе с Пьером осталась на пляже, так как ни ему, ни ей не хотелось лазать по скалам и мокнуть в лужах; но они не без колебаний решились на это. Она боялась сына, а он боялся за нее и за себя, боялся своей жестокости, преодолеть которой не мог.
Они сели друг подле друга на гальку.
И, греясь на солнце, зной которого умерялся морской прохладой, любуясь широким, безмятежным простором и голубой, отливающей серебром гладью вод, оба они одновременно думали —» Как хорошо нам было бы здесь в прежние времена «.
Она не осмеливалась заговорить с Пьером, зная наперед, что он ответит резкостью, а он не решался заговорить с матерью, также зная, что будет груб против своей воли.
Концом трости он ворошил круглые гальки, разбрасывал их, колотил по ним. Она, рассеянно глядя перед собой, взяла пригоршню мелких камешков и медленно, машинально пересыпала их с ладони на ладонь. Потом ее блуждающий без цели взгляд заметил Жана, ловившего среди водорослей креветок с г-жой Роземильи. Тогда она стала наблюдать за ними, следить за их движениями, смутно угадывая материнским чутьем, что они сейчас разговаривают между собою совсем не так, как обычно. Она видела, как они наклонялись и глядели в воду, как стояли друг против друга, когда вопрошали свои сердца, как они взобрались и сели на камень, чтобы там объясниться в любви.
Силуэты их были ясно видны; казалось, на всем горизонте нет никого, кроме них; и эти две фигуры на фоне неба, моря и прибрежных скал словно являли собой новый великий символ.
Пьер тоже смотрел на них; внезапно у него вырвался короткий смешок.
Не оборачиваясь к нему, г-жа Ролан спросила:
— Что с тобой?
Он продолжал смеяться.
— Я просвещаюсь. Изучаю, как готовятся носить рога.
Оскорбленная грубым выражением, она вздрогнула от гнева и возмущения, понимая скрытый смысл его слов.
— О ком ты это?
— О Жане, черт возьми! Разве не смешно смотреть на них?
Она прошептала глухим, дрожащим от волнения голосом:
— Как ты жесток, Пьер! Эта женщина — сама честность. Лучшего выбора твой брат не мог бы сделать.
Он громко рассмеялся, но смех его был деланный и отрывистый.
— Ха! ха! ха! Сама честность! Всякая женщина — сама честность… и все-таки все мужья рогаты. Ха! ха! ха!
Она молча встала, быстро спустилась по склону, усеянному галькой, и, рискуя поскользнуться, упасть в ямы, скрытые под водорослями, рискуя сломать ногу или руку, ушла от него почти бегом, ступая по лужам, ничего не видя вокруг, ушла туда, к другому сыну.
Увидев ее, Жан крикнул:
— И ты, мама, наконец решилась?
Не отвечая, она схватила его за руку, как бы говоря:» Спаси меня, защити меня!»
Он заметил ее волнение и удивился:
— Как ты бледна! Что с тобой?
Она пролепетала:
— Я чуть не упала, мне страшно среди этих скал.
Тогда Жан повел ее, поддерживая, объясняя, как надо ловить креветок, стараясь заинтересовать ее. Но так как она не слушала, а его мучило желание поделиться с кем-нибудь своей, тайной, то он увлек ее подальше и тихо проговорил:
— Угадай, что я сделал?
— Не знаю… не знаю.
— Угадай.
— Я не… я не знаю.
— Так вот, я просил госпожу Роземильи быть моей женой.
Она не ответила; мысли у нее путались, она была в таком отчаянии, что едва понимала, что Жан говорит. Она переспросила:
— Твоей женой?
— Да. Я хорошо сделал? Она очаровательна, верно?
— Да… очаровательна… ты хорошо сделал.
— Значит, ты одобряешь?
— Да… одобряю.
— Как ты это странно говоришь Можно подумать, что… что… ты недовольна.
— Да нет же… я… довольна.
— Правда?
— Правда.
Как бы в подтверждение своих слов она порывисто обняла сына и стала осыпать его лицо горячими материнскими поцелуями.
Когда она вытерла полные слез глаза, она увидела, что вдали, на пляже, кто-то лежит ничком, неподвижно, как труп, уткнувшись лицом в гальку; то был другой ее сын, Пьер, осаждаемый горькими мыслями.
Тогда она увела своего маленького Жана еще дальше, к самой воде, и они долго еще говорили о его женитьбе, в которой ее истерзанное сердце искало утешения.
Начавшийся прилив заставил их отступить и присоединиться к остальным; все вместе поднялись на берег, по дороге разбудив Пьера, притворившегося спящим. Потом долго сидели за обедом, обильно поливая каждое блюдо вином.
VII
В экипаже, на обратном пути, все мужчины, кроме Жана, дремали. Босир и Ролан каждые пять минут валились на плечо соседа, тот отталкивал их, и тогда они выпрямлялись, переставали храпеть и, приоткрыв глаза, бормотали:» Хороша погодка «, — после чего тотчас же клонились на другую сторону.
При въезде в Гавр они спали таким глубоким сном, что растолкать их стоило немалых трудов, а Босир даже отказался идти к Жану, где их ожидал чай. Пришлось завезти его домой.
Молодому адвокату предстояло в первый раз провести ночь на новой квартире; бурная, почти мальчишеская радость охватила его при мысли, что именно сегодня вечером покажет он невесте квартиру, в которой она скоро поселится.
Служанку отпустили — г-жа Ролан сказала, что сама вскипятит воду и подаст чай: опасаясь пожаров, она не любила, чтобы прислуга поздно засиживалась.
Кроме нее, Жана и рабочих, никого еще не пускали в новую» квартиру. Тем сильнее будет общее изумление, когда увидят, как все здесь красиво.
Жан попросил гостей подождать в передней. Он хотел зажечь свечи и лампы и оставил в потемках г-жу Роземильи, отца и брата; потом распахнул двери настежь и крикнул:
— Входите!
Стеклянная галерея, освещенная люстрой и цветными фонариками, скрытыми среди пальм, фикусов и цветов, походила на театральную декорацию. Все были поражены. Ролан, в восторге от такой роскоши, пробормотал: «Ах, дьявол! — и чуть не захлопал в ладоши, словно смотрел феерию.
Затем они прошли в первую гостиную, маленькую, обтянутую материей цвета потемневшего золота, такой же, как обивка мебели. Большой, очень просторный кабинет, выдержанный в розовато-красных тонах, производил внушительное впечатление.
Жан сел в кресло перед письменным столом, уставленным книгами, и произнес нарочито торжественным тоном:
— Да, сударыня, статьи закона не допускают сомнений, и, поскольку я выразил согласие быть вам полезным, они дают мне полную уверенность, что не пройдет и трех месяцев, как дело, о котором мы сейчас беседовали, получит благоприятное разрешение.
Он посмотрел на г-жу Роземильи. Она заулыбалась, поглядывая на г-жу Ролан, а та взяла ее руку и крепко пожала.
Жан, сияя радостью, подпрыгнул, как школьник, и воскликнул:
— Как хорошо звучит здесь голос! Вот бы где держать защитительную речь.
Он начал декламировать:
— Если бы лишь человеколюбие, лишь естественная потребность сострадать любому несчастью могли побудить вас вынести оправдательный приговор, который мы испрашиваем, то мы, господа присяжные, взывали бы к вашему милосердию, к вашим чувствам отцов и мужей; но закон на нашей стороне, и поэтому мы ставим перед вами только вопрос о законности.
Пьер разглядывал квартиру, которая могла бы принадлежать ему, и злился на ребячества Жана, находя брата непозволительно глупым и бездарным.
Госпожа Ролан открыла дверь направо.
— Вот спальня, — сказала она.
В убранство этой комнаты она вложила всю свою материнскую любовь. Обивка стен и мебели была из руанского кретона, под старинное нормандское полотно. Узор в стиле Людовика XV — пастушка в медальоне, увенчанном двумя целующимися голубками, — придавал стенам, занавесям, пологу, кровати, креслам оттенок изящной и милой сельской простоты.
— Это просто очаровательно, — сказала г-жа Роземильи без улыбки, проникновенным голосом, входя в спальню.
— Вам нравится? — спросил Жан.
— Очень.
— Если бы вы знали, как я рад.
Они взглянули друг другу в глаза нежно и доверчиво.
Все же она испытывала некоторое стеснение, неловкость в этой комнате, своей будущей спальне Еще с порога она заметила очень широкую кровать, настоящее супружеское ложе, и поняла, что г-жа Ролан предвидела скорую женитьбу сына и желала этого; эта материнская предусмотрительность обрадовала г-жу Роземильи, ибо говорила о том, что ее ждут в семье Жана.
Когда все вернулись в гостиную, Жан открыл левую дверь, и взорам открылась круглая столовая с тремя окнами, обставленная в японском стиле. Мать и сын отделывали эту комнату со всей фантазией, на которую были способны: бамбуковая мебель, китайские болванчики, вазы, шелковые драпировки, затканные золотыми блестками, шторы из бисера, прозрачного, как капли воды, веера, прибитые на стенах поверх вышивок, ширмочки, сабли, маски, цапли из настоящих перьев, всевозможные безделушки из фарфора, дерева, папье-маше, слоновой кости, перламутра, бронзы — это пышное убранство отдавало той аляповатой претенциозностью, которой неискусные руки и неопытный глаз наделяют все то, что требует наибольшего уменья, вкуса и художественного такта. Тем не менее именно этой комнатой восхищались больше всего. Только Пьер сделал несколько едких иронических замечаний, очень обидевших его брата.
На столе пирамидами возвышались фрукты, а торты высились, словно монументы. Есть никому не хотелось, гости посасывали фрукты и лениво грызли печенье. Через час г-жа Роземильи стала собираться домой.
Было решено, что Ролан-отец проводит ее до дому, а г-жа Ролан останется, чтобы, за отсутствием служанки, осмотреть квартиру материнским оком и убедиться, что для сына приготовлено все, что нужно.
— Вернуться за тобой? — спросил Ролан.
Она помедлила, потом сказала:
— Нет, старичок, ложись спать. Я приду с Пьером.
Как только г-жа Роземильи и Ролан ушли, она погасила свечи, заперла в буфет торты, сахар и ликеры и отдала ключ Жану, потом прошла в спальню, открыла постель и проверила, налита ли в графин свежая вода и плотно ли закрыто окно.
Братья остались одни в маленькой гостиной. Жан все еще чувствовал себя уязвленным неодобрительными замечаниями о его вкусе, а Пьера все сильнее душила злоба оттого, что эта квартира досталась брату. Они сидели друг против друга и молча курили. Вдруг Пьер поднялся.
— Сегодня, — сказал он, — у вдовы был изрядно помятый вид. Пикники ей не на пользу.
Жаном внезапно овладел тот яростный гнев, который вспыхивает в добродушных людях, когда оскорбляют их чувства.
Задыхаясь от бешенства, он проговорил с усилием:
— Я запрещаю тебе произносить слово» вдова «, когда ты говоришь о г-же Роземильи!
Пьер высокомерно взглянул на него.
— Ты, кажется, приказываешь мне? Уж не сошел ли ты с ума?
Жан вскочил с кресла.
— Я не сошел с ума, но мне надоело твое обращение со мной!
Пьер злобно рассмеялся.
— С тобой? Уж не составляешь ли ты одно целое с госпожой Роземильи?
— Да будет тебе известно, что госпожа Роземильи будет моей женой.
Пьер засмеялся еще громче.
— Ха! ха! Отлично. Теперь понятно, почему я не должен больше называть ее» вдовой «. Однако у тебя странная манера объявлять о своей женитьбе.
— Я запрещаю тебе издеваться… понял? Запрещаю!..
Жан выкрикнул эти слова срывающимся голосом, весь бледный, вплотную подойдя к брату, доведенный до исступления насмешками над женщиной, которую он любил и избрал себе в жены.
Но Пьер тоже вдруг вышел из себя. Накопившийся в нем за последний месяц бессильный гнев, горькая обида, долго обуздываемое возмущение, молчаливое отчаянье — все это бросилось ему в голову и оглушило его, как апоплексический удар.
— Как ты смеешь?.. Как ты смеешь?.. А я приказываю тебе замолчать, слышишь, приказываю!
Жан, пораженный запальчивостью брата, умолк на мгновенье; в своем затуманенном бешенством уме он подыскивал слово, выражение, мысль, которые ранили бы брата в самое сердце.
Силясь овладеть собой, чтобы больней ударить, и замедляя речь для большей язвительности, он продолжал:
— Я уже давно заметил, что ты мне завидуешь, — с того самого дня, как ты начал говорить» вдова «. Ты прекрасно понимал, что мне это неприятно.
Пьер разразился своим обычным резким и презрительным смехом.
— Ха! ха! бог ты мой! Завидую тебе!.. Я?.. я?.. я?.. Да чему же, чему! Твоей наружности, что ли? Или твоему уму?..
Но Жан ясно чувствовал, что задел больное место брата.
— Да, ты завидуешь мне, завидуешь с самого детства; и ты пришел в ярость, когда увидел, что эта женщина предпочитает меня, а тебя и знать не хочет.
Пьер, не помня себя от обиды и злости, едва мог выговорить:
— Я… я… завидую тебе? Из-за этой дуры, этой куклы, этой откормленной утки?..
Жан, видя, что его удары попадают в цель, продолжал:
— А помнишь тот день, когда ты старался грести лучше меня на» Жемчужине «? А все, что ты говоришь в ее присутствии, чтобы порисоваться перед нею? Да ведь ты лопнуть готов от зависти! А когда я получил наследство, ты просто взбесился, ты возненавидел меня, ты выказываешь это мне на все лады, ты всем отравляешь жизнь, ты только и делаешь, что изливаешь желчь, которая тебя душит!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16