Не стоит заводиться из-за пустяков.
Когда на следующее утро Егор Александрович проснулся, за окном сверкало солнце. От дождя на земле кое-где остались небольшие лужицы, да и они исчезали на глазах. Чувствовалось, день опять будет знойным, а к вечеру скорее всего вновь соберется гроза.
– Пойдешь с нами в лес? – после завтрака предложила жена Олегову.
– Папа, пошли! – наперебой закричали дети. – Еще что-нибудь нам расскажешь.
– Крышу нужно чинить, – стараясь сохранять серьезный вид, ответил Егор.
Жена с легким удивлением взглянула на него, видимо, она не знала, стоит ли всерьез воспринимать слова мужа, или он, как всегда, желает встать в позу.
Она неопределенно пожала плечами и, взяв за руки детей, отправилась на прогулку.
Егор в растерянности стоял посреди двора. Как говорится, взялся за гуж… Он взглянул на крышу. Первым делом нужно, конечно, осмотреть ее. Но как? Без лестницы это неосуществимо. Придется обратиться к хозяйке.
Олегов неохотно направился в сторону калитки, соединявшей два владения. Считая, что выглядит несколько странно в глазах местных жителей, он стеснялся общаться с ними, опасаясь показаться смешным. Тем не менее историк пересилил себя и вступил на хозяйскую половину. Хозяйку он нашел в огороде. В подоткнутой юбке она подвязывала помидоры. Олегов нерешительно кашлянул.
– Ой! – вскрикнула хозяйка и вскочила.
– Я… То есть… – он запнулся, не зная, с чего начать.
– Дачник, – узнала его хозяйка, – а я думала, кто чужой.
Приободрившись от сознания, что его считают за своего, Егор начал объяснять, зачем пришел.
– Понимаете, – нерешительно промямлил он, – крыша у нас течет… Вчера вот…
– Да знаю я! – в сердцах закричала хозяйка. – Сколько раз самому говорила: почини, перед людями неудобно. Когда дождик маленький, еще ничего. Так, чуть каплет, и незаметно даже. А вчерась дождина, конечно, не дал вам спать?
– Да уж, – более решительным тоном подтвердил Олегов, видя сочувственное отношение.
– Сегодня самому снова толковала про крышу, а он в ответ – некогда. Толкует, мол, у них мужик есть, вот пусть и заделает сам. – Она искоса глянула на Егора Александровича. – Конечно, неладно он говорит, но и его можно понять: сенокос на носу, сейчас самое время определиться, где косить. Запряг он бычка и с утра уехал. А вас как звать-величать?
– Егор Александрович, – напрягся Олегов, подозревая в заискивающем тоне хозяйки какой-то подвох.
– Егор, значит. Хорошее имя. Брат у меня был Егор, в войну погиб. – Хозяйка примолкла, пригорюнилась, потом вновь посмотрела на Олегова. – Вот что, Егор. Может, возьмешься сам? Дело нехитрое. Лестницу сейчас мы с тобой принесем. Молоток, гвозди, толь я тебе дам.
– Конечно-конечно, – зачастил Олегов, – я за этим и пришел. Как можно отвлекать колхозника от сельскохозяйственного труда?
– Да не колхозники мы, – с легкой досадой сообщила хозяйка, – мы путейские. А к колхозу отношения не имеем.
Историк понял, что сказал что-то обидное. Он снова смутился и даже слегка покраснел.
– Ладно, Егор, пойдем. Дам тебе лестницу и инструмент.
Вскоре Егор Александрович с помощью хозяйки приставил лестницу к стене дома и залез по ней наверх. Крыша была крыта толем, который выглядел относительно неплохо, но в двух местах растрескался и разошелся.
– Ну что там? – спросила снизу хозяйка.
– Есть несколько дыр, – сообщил Олегов.
– Бери молоток, гвоздочки… Наложи заплаты, а потом замажешь края варом. – И она удалилась.
Работа была нехитрая. Олегов выкроил две заплаты, попробовал прибить их к крыше гвоздями, но те провалились в пустоту. Нужно что-то подложить снизу, понял он. Например, деревяшку. Для этого придется залезть на чердак.
Он передвинул лестницу к маленькой дверце на верхней части фасада, отодвинул деревянную задвижку и проник внутрь.
Здесь оказалось почти темно, только сквозь дыры прорывались лучи солнечного света, в которых плавали многочисленные пылинки. Дыр при более тщательном рассмотрении оказалось не две, а пять. Часа два Егор Александрович работал как заведенный. Наконец заплаты были наложены, оставалось засмолить края. Историк спустился передохнуть.
– Ну как дела? – поинтересовалась подошедшая хозяйка.
Олегов доложил ситуацию.
– Вот и молодец, – похвалила хозяйка. – А с виду вроде неумеха. Ничего, глаза страшат, а руки делают… Бери ведро с варом, квач, разводи костер и начинай смолить.
Олегов снова поднялся на чердак, чтобы еще раз проверить, все ли дыры он заделал. Возле самой дверцы присел на какой-то ящик и стал тщательно изучать крышу. Она больше не светилась. Он поднялся с чувством удовлетворения, и тут его взгляд привлек предмет, на котором он только что сидел. Это был старенький сундучок.
Он поднял крышку. Сундучок, насколько позволяло разобрать освещение, оказался наполнен какими-то бумагами. Без особого интереса Олегов достал ту, что лежала сверху. Она оказалась школьной тетрадкой, исписанной до конца. Егор Александрович приблизился к свету и всмотрелся в написанное. К некоторому его удивлению, тетрадка была заполнена записями на немецком языке. Мелкий, убористый почерк похож на россыпь бисера. Он попытался разобрать написанное. Речь, похоже, шла о какой-то поездке. Олегов закрыл тетрадку, положил ее на место и вновь принялся за работу.
Когда жена и дети вернулись из леса, удивлению их не было границ. Перепачканный и слегка закопченный папа заканчивал свое нелегкое дело. Стоя на лестнице, он повернулся к ним лицом, поднял вверх большой палец и торжественно заявил:
– Если теперь разверзнутся хляби небесные и наступит новый всемирный потоп, в нашем доме будет сухо.
Трудовой подвиг нашего героя не остался незамеченным. Примерно через час, когда возгласы восхищения несколько поутихли, а дети возились возле почти потухшего костерка под присмотром Олегова, он вдруг услышал, что его кто-то зовет. У калитки стояла хозяйка и таинственно манила его рукой. Подозревая, что вновь готовят какое-нибудь занятие, Егор Александрович неохотно поднялся со скамейки, пошел на зов.
– Идем-ка сюда, Егор, – зашептала хозяйка.
Недоумевая, Олегов последовал за ней. Хозяйка зашла в сарай, повозилась в углу, откуда послышалось характерное звяканье железа о стекло; наконец она приблизилась к историку и протянула ему полулитровую стеклянную банку с какой-то мутной жидкостью.
– На-ко, выпей с устатку, – торопливо проговорила хозяйка.
Олегов машинально взял банку и поднес ее к лицу. В нос ударил характерный кислый запах: пахло дрожжами и алкоголем.
– Что это? – недоуменно спросил историк.
– Не бойся, пей. – Она смущенно кашлянула. – Бражка это. Сам-то всегда после работы принимает. Хорошая бражка, на чистом сахаре.
– Не пью я, – начал отнекиваться Олегов.
– Что значит, не пью? – перешла в наступление Анисья Трофимовна. – Я тебя не спаиваю, а после работы надо принять! И вроде я тебе должна… Нашу работу исполнил, так что пей.
Боясь обидеть хорошего человека, мученик мужественно поднес банку ко рту и, чувствуя себя последним дураком, отхлебнул таинственной жидкости. Он отродясь не пробовал бражки. Против ожидания, на вкус жидкость оказалась не то чтобы приятной, но вполне терпимой. Она шибала в нос, но по телу сразу же разлилось тепло.
– Еще? – спросила хозяйка. Историк ожесточенно замотал головой, показывая, что достаточно. Но гостеприимная хозяйка снова отошла в угол и тут же вернулась со вновь наполненной банкой.
– Не в силах, – произнес Олегов.
– А не торопись… Посиди… Да и я, пожалуй, приму. – Она в один присест ополовинила банку.
Олегову стало хорошо, захотелось поговорить с хозяйкой, потолковать о жизни, о видах на урожай.
«С чего бы начать, – расслабленно думал он. – Ах, вот с чего!»
– Послушайте, Анисья Трофимовна, – начал он. – Когда работал на чердаке…
– Ну? – отозвалась хозяйка.
– Я там, на чердаке, нашел какой-то ящик… сундучок… С бумагами.
– А-а, – протянула Анисья Трофимовна.
– Вы уж извините, но я открыл этот сундучок и посмотрел на его содержимое. Конечно, нехорошо…
– Чего ж тут нехорошего, – равнодушно ответила хозяйка. – Этот мусор давно сжечь нужно было. Давай-ка глотни.
– А что это за бумаги? По-немецки… То есть на немецком, – похоже, язык у Олегова начал немного заплетаться.
– Постояльца одного бумаги, – пояснила хозяйка, как показалось Олегову, с некоторой неохотой. – Жил тут… Давно. Года три назад, а может, и больше.
– Он что же, немец был?
– Да кто ж его знает. Может, немец, может, жид, то есть еврей, – поправилась хозяйка, – а может, поляк или чех… Не знаю.
– И что же с ним стало?
– Умер, – последовал односложный ответ.
– Можно, я эти бумаги посмотрю? – совершенно неожиданно для себя попросил разрешения Олегов.
Почему Егор вдруг сделал этот опрометчивый, перевернувший всю его дальнейшую жизнь шаг, он и сам не мог объяснить. Судьба!
– А ты по-немецки понимаешь? – удивилась хозяйка.
– Немного, – сообщил Егор.
– Ученый человек, – уважительно протянула хозяйка. – Что ж, бери, читай… Коли делать нечего. – Она допила брагу, сплюнула на земляной пол сарая и направилась к выходу.
Воодушевленный парами алкоголя и идиотским зудом исследователя, Олегов при помощи недоумевающей жены приставил к лазу на чердак лестницу, извлек пыльный сундучок и спустил его на землю.
– Что это? – поинтересовалась жена.
– Секретные архивы РСХА, – довольно глупо сострил Олегов.
– Ты что же, выпил? – недоуменно спросила жена, зная, что Олегов употребляет алкоголь крайне редко и неохотно.
– С устатку, – повторил он понравившееся выражение хозяйки.
Жена засмеялась:
– Опрощаешься, братец. Так сказать, припадаешь к корням… А еще надо мной посмеивался. Так скоро ты наденешь толстовку и будешь босиком бродить по полям.
– А хотя бы! – заносчиво произнес ученый.
– Иди-ка лучше кушать, а потом разберешь этот хлам.
После плотного обеда, состоявшего из ядреной окрошечки, стакана невероятно густой деревенской сметаны и доброго ломтя вкуснейшего хлеба домашней выпечки, Олегов ощутил, как сон наваливается на него, словно огромная пуховая перина. Захотелось прилечь – хоть где, лишь бы поскорей.
Можно прямо на прохладном полу, покрытом пестрым домотканым половиком. Однако Олегов нашел в себе силы, добрался до кровати, рухнул на нее и тут же провалился в бездонный колодец сна.
Пробудился он совсем настоящим дачником. Трудно даже было понять, как до сих пор он обходился без прелестей деревенской жизни. Так и живет человек, не подозревая, что счастье – вот оно, совсем рядом, бродит вокруг да около, нужно только ухватить его за павлиний хвост.
Однако пора было приниматься за дело. Егор Александрович подкрепился стаканом холодной простокваши и вышел из душного дома на свежий воздух. Семьи не наблюдалось, по-видимому, они снова отправились в лес. Тем лучше. Никто не будет мешать.
Он поставил сундучок на врытый во дворе гладко оструганный стол и откинул ветхую крышку.
Сверху лежало несколько припорошенных пылью тетрадей. Олегов перелистал некоторые. Все они были исписаны тем же аккуратным мелким почерком по-немецки. Он отложил их в сторону и занялся остальными вещами. Кроме тетрадок в сундучке имелись три книги, также на немецком языке. В одной из них, хотя и не имевшей переплета и форзаца, историк признал сочинение Гете. Две другие были ему незнакомы. Он принялся за дальнейшие поиски. Еще в сундучке имелись облупленная эмалированная кружка, алюминиевая ложка, зеркальце, бритва с костяной ручкой, ржавая и зазубренная.
Очевидно, если здесь и было что-то ценное, его прибрали хозяева – неожиданно дошло до Олегова. Он немного смутился. А что, собственно, он надеялся найти в этом ящике? Мешок с дублонами и пиастрами? Карту острова сокровищ? Олегов засмеялся. Он не замечал, что неподалеку, по ту сторону изгороди, стоит Анисья Трофимовна и с умилением смотрит на его высокую нескладную фигуру, на лысину и очки с толстыми стеклами. «Ученый», – шепотом произнесла хозяйка, и в ее тоне отчетливо скользнуло невольное уважение к советской науке и лучшим ее представителям в лице малахольного дачника. Кроме всего прочего, у Анисьи Трофимовны имелась дочка, которая на будущий год заканчивала одиннадцатый класс и мечтала стать учительницей.
«Да я для него… – думала хозяйка, – все что угодно, не то что этот вонючий сундук. Эх, будь я помоложе, очкастенький…» И, вспоминая свою бурную молодость, расчувствовавшаяся хозяйка удалилась.
Разочарованный историк в растерянности стоял перед столом, на котором был разложен извлеченный из сундука хлам. И все же он не сдавался. Ведь почти каждый мечтает найти клад. Он снова взялся за тетрадки.
Сии школьные принадлежности были вовсе не похожи друг на друга. Три тетрадки оказались нашими родными, советскими, с таблицей умножения на обороте, а остальные имели явно заграничный вид. На обложке был изображен осанистый старик с пышными усами в военном мундире. Старик сурово смотрел из-под насупленных бровей, словно предостерегал школьников от плохой успеваемости и опрометчивых поступков.
Пилсудский, догадался Олегов, разглядывая полузнакомое лицо. Тетрадки явно были польскими. На других тетрадях имелся герб в виде стоящего на задних лапах льва. Чтобы не было никаких сомнений в принадлежности герба, здесь имелась надпись «ceskoslovensko». А эти, значит, чешские.
Олегов, нужно сказать, неплохо знал немецкий. Он раскрыл одну из тетрадей, присел возле стола и начал разбирать написанное. Сначала он почти ничего не понимал, но, прочитав несколько раз текст, уловил общий смысл. Человек, которому принадлежали эти тетради, рассказывал о бегстве из Польши, после того как в нее вступили немецкие войска. Записи носили весьма сумбурный характер. Так в них описывалась бомбардировка с воздуха, и на полуслове все обрывалось, уступив место малопонятному монологу, в котором пишущий раскаивается, что ввязался в некое дело (непонятно, в какое), однако клялся самому себе довести это дело до неизбежной развязки.
Егор читал тетрадку примерно час, но так ничего толком и не понял. Ясно было только одно: перед ним лежал чей-то дневник, который велся с перерывами не один год. Олегов уже было хотел побросать тетрадки обратно в сундучок, но устыдился своего малодушия. И это ученый-историк! Неужели изменила привычная усидчивость? Неужели сладкая тина дачной жизни затянула, расслабила, лишила привычной воли и упорства… Э, нет! Советского историка не так просто сбить с панталыку всякими сомнительными мелкобуржуазными идиллиями, патриархальными, так сказать, нравами. Окрошка тут, видите ли, со сметанкой. Прочь мещанский уют! Нужно работать!
Поздно вечером, когда почти стемнело и уставшее за день семейство угомонилось и легло спать, Егор Александрович почти крадучись вышел из дома, прихватив с собой керосиновую лампу. Он уселся за тот же стол во дворе, затеплил лампу, разложил перед собой тетрадки словно карты в пасьянсе, размышляя, с какой же начать. Как ни странно, датировка в дневнике напрочь отсутствовала. Кроме того, дневник велся в каком-то скачущем стиле. Совершенно нельзя было восстановить последовательность событий. И все же попробуем логически рассуждать. В тетради, с которой начал он, повествуется о бегстве из Польши. Куда? Конечно же, не в Чехословакию, где уже были фашисты. Значит, в СССР. Следовательно, чешские тетрадки – начало дневника. Затем польские, а потом идут родные, с таблицей умножения. Чешских тетрадок всего две. Берем любую и начинаем читать. Он так и поступил.
Летний вечер незаметно перешел в ночь. Тьма сгустилась над деревушкой Забудкино, над дачей, в которой под обновленной крышей спали сладким сном заботливая жена и малолетние дети историка. Но гуще всего она, казалось, была над столом, за которым сидел Олегов. Возможно, это необъяснимое явление создавала именно старая трехлинейная керосиновая лампа, чей тускловатый, но столь уютный свет вырывал из мрака кусок стола с раскрытой на нем тетрадью, резко очерчивал профиль пытливого историка, его вздернутый нос, пухлые губы. Иногда Егор чуть поворачивал голову, и тогда отраженные в толстых линзах очков лучики света пронизывали тьму, словно маленькие прожекторы.
Вокруг лампы вилась мошкара, иногда влетая внутрь и с легким треском распадаясь в пыль. Но ученый не замечал происходящего вокруг. Не видел он и жену, которая в ночной рубашке выглянула из дверей дачи, сонно взглянула на мужа, хотела позвать его в дом, но, всмотревшись в отрешенное, сосредоточенное лицо, не решилась, покачала головой и вновь отправилась спать. Чтение грязноватых потрепанных тетрадок настолько увлекло его, что он забыл о сне, о времени, да и вообще о том, где он находится.
Очнулся он лишь тогда, когда ночь стала отступать, холодок заставил зябко поежиться, а тьма сменилась серым предрассветным сумраком.
1 2 3 4 5 6 7 8