Ребята на пальцах (или, что весьма вероятно, на кулаках) объяснили чуваку, что по долгам полагается платить. Чтобы рассчитаться с долгами и избавиться от пристального внимания к своей персоне околокриминальных элементов, герой вынужден был продать часть своего успешного бизнеса. Покупателями оказались вездесущие китайские бизнесмены. Трудолюбивые, как стая муравьев, китайцы, имея в своих цепких руках контрольную часть пакета акций, расширили и приумножили бизнес, вышли на международный рынок, претворяя, таким образом, в жизнь страхи домохозяек о мировой глобализации. Так получилась контора, в которой я имею возможность заработать на кусок хлеба и стакан сорокаградусного энергетического напитка.
Наш милый, уютный склад находится практически за городом. Чтобы доехать на работу надо реально потратить полтора часа времени. Я топчусь на автобусной остановке в общей толпе спешащих на свои рабочие места. Люди нехотя переругиваются, зевают, курят, плюют, вяло втягиваясь в эти бредовые будни, размазывая свои мозги по морозной утренней суете. Я медленно обшариваю глазами остановку и натыкаюсь на довольно интересного чувака. Мятая, как туалетная бумага, кожаная куртка, грязная и пропахшая сигаретным дымом, такое же мятое лицо, с красными похмельными глазами и пересохшими губами, под нелепой фуражкой. Он стоит в общей массе, органично в нее вписываясь в своей фуражке, как памятник Ленину в толпе митингующих коммунистов. По трясущимся рукам и дрожащим губам чувака видно, как ему несладко после вчерашнего. Среди серой массы траурной процессии, ожидающей транспорт, таких – большинство. Нажраться до чертиков, упиться в говно с тем, чтобы завтра умирать с похмелья. В чем смысл? В чем кайф? И я, наверное, выгляжу точно так же. Бред! Вы понимаете, что это полный бредофальшак? Самое глупое и ужасное заключается в том, что все мы делаем это по своей собственной воле, совершенно четко осознавая, что это полный фальшак, тупизм и все такое.
С этими глубокими мыслями я поднимаюсь в подошедший автобус, протягиваю кондуктору последний червонец и тупо сажусь у окна, уставившись в пасмурное небо напряженными глазами. Мелкие и редкие снежинки разбиваются о стекло. Чувак, которого я разглядывал на остановке, тяжело опускается рядом. Смрад перегара и нечищеных зубов окутывает меня волной. Я физически ощущаю, как неровно бьется его сердце и как нервно стучат его нечищеные зубы.
– Слышь, землячок, – обращается он ко мне, – который час?
– Семь сорок.
Мужик успокаивается и тяжело вздыхает.
– А день какой? – вновь обращается он ко мне.
– Понедельник.
– Значит, на работу все-таки надо, – он не то спрашивает, не то утверждает.
– Надо, – соглашаюсь я с ним.
Вижу, что чувака что-то реально беспокоит. Он смотрит по сторонам и, не находя ответа на судьбоносные вопросы, пожирающие его изнутри, говорит мне:
– Друг, ты только не думай, что я свихнулся. В натуре. Я, мать ее, еще в пятницу с утра забухал.
Я понимающе киваю.
– Так ты мне скажи, – продолжает он, – щас вечер или утро? А то мне в ночь выходить.
– Утро, – отвечаю я.
Чувак недоверчиво вглядывается в серое ненастное небо.
– Утро туманное, – добавляю я.
– Ясно, – скорбно произносит мужик и с чувством меня благодарит.
На следующей остановке он встает и выходит. Меня разбирает приступ утробного смеха, но я сдерживаюсь. По сути-то, нет ничего смешного! Мы все такие. Вся страна живет так, не зная, день сейчас или ночь. Мы все так живем, не осознавая, в каком бесперспективном дерьме копошимся.
Автобус доехал до конечной остановки. И вот я, бывший учитель русского языка и литературы, бреду навстречу новому дню. Прохожу через проходную и шагаю к долбаному складу № 8, где буду до вечера тупо грузить эти гребаные глобусы.
Итак, на проходной я показываю пропуск и с усилием подталкиваю заедающий турникет. За четыре года я уже привык к нему, как муж привыкает к сварливой жене или как неряха – к вечно расстегнутой ширинке.
Я здороваюсь со всеми встречными. С похмелья я всегда подчеркнуто вежлив, хотя в эти минуты никого не хочется видеть.
– Серег, ты че? Ты уж два раза со мной поздоровался. – Я поднимаю голову и смотрю в глаза своему коллеге Владу. Потом оглядываюсь вокруг и понимаю, что я просто ходил вокруг склада и здоровался со всеми подряд.
– Не обращай внимания, – говорю я ему, – напряженная работа мысли.
Мы закуриваем. Да, кстати, курить непосредственно на складах строго запрещено. Это, конечно, не от избытка заботы о здоровье своих служащих. Просто собственность корпорации – глобусы – производятся из легковоспламеняющихся веществ. Как следствие – многочисленные пожары. Долго-долго проводились расследования на предмет частых возгораний. Комиссия уже строчила в Москву отчет о том, что пожары на складах – дело рук конкурентов, когда было замечено, что курящие служащие филиала тушат окурки непосредственно о готовую продукцию.
Итак, курить непосредственно на складе запрещено, и мы с Владом курим неподалеку. Мимо нас проходит начальница цеха из женской породы «не фонтан», гордо виляя своим престарелым могучим задом.
– Здравствуйте, мальчики! – приветствует она нас, и омерзительная улыбка толстых криво накрашенных губ, адресованная мне, вызывает приступ тошноты.
Я сдерживаюсь и дарю ей глупый/банальный комплимент:
– Прекрасно выглядите сегодня, впрочем, как и всегда. Как вам это удается? Ярко-зеленый ватник, порванный в нескольких местах, вам так к лицу!..
Влад бросает окурок на землю, тушит его ногой и деликатно уходит на склад.
– Правда? – спрашивает начальница цеха, похотливо краснея от удовольствия.
– Шучу, конечно, – обаятельно улыбаюсь я в ответ.
– Вам бы только насмехаться над бедной девушкой. – Она еще больше краснеет и глупо хлопает ресницами.
При этом начальница испускает томный вздох, похожий на рев взлетающего самолета. Я представляю нас вместе, и такой меня разбирает смех, что я, не в силах более сдерживаться, ржу ей прямо в лицо.
– Что вы смеетесь? – любопытствует она с беспокойными нотками в голосе.
– Я не смеюсь, – беззастенчиво вру я и с трудом подавляю в себе новую волну утробного хохота. – Просто рад вас видеть.
– Давайте с вами куда-нибудь сходим? – предлагает она.
Я немного пячусь назад, незаметно увеличивая, таким образом, дистанцию между нами.
– Может быть, в Дом офицеров? После Нового года? Там в следующем году будет проходить биеннале.
– А туда можно пойти приличной девушке? – делано сомневается она.
Откуда ей знать о биеннале, если я сам с трудом могу предположить, что это такое.
– Несомненно. Там бывает вполне приличная публика. А ваше появление в этом гламурном ватничке воспримется не иначе как перформанс.
Она морщит веснушчатый нос, в попытке вникнуть в смысл красивых, но непонятных слов:
– Почему в ватнике? У меня есть и другие приличные вещи, в которых не стыдно выйти в свет.
Наш бесперспективный и лажовый диалог прерывается подъехавшей к складу фурой. Спустя пять минут после просмотра и подписи накладных мы начинаем тупо загружать машину коробками с глобусами.
Вы знаете, что такое грузчик? На самом деле? Это такая разновидность шлюхи, которую все хотят отъебать по нескольку раз в день. А шлюха/грузчик, с переменным успехом лавирует между всеми начальствующими элементами, чтобы уберечь свою драгоценную жопу от анального надругательства. Никто не хочет понять, что грузчики – это атланты и кариатиды, которые на своих плечах поддерживают верхушку любого бизнеса.
– Мужики, можно побыстрее? – умоляюще спрашивает водила фуры с ростовскими номерами. – Мне еще шестьсот верст пилить.
– Погоди, друг. Не колготись, – осаживает его Влад. – Нам за время платят, а не за скорость и расстояние. Усек?
– Понял, – говорит водила и достает из кабины пузырь водки. – Это не ускорит загрузку?
Бутылка на Влада действует, как виагра. Он встает со скамейки и подходит к предмету своих вожделений.
– Бальзак на мои раны! Ускорит! – обещает он. – Сейчас, брателло, мы тебя вмиг под завязку забьем.
Мы с Владом похмеляемся, и все идет по плану. Погрузка, перекур, по пять капель, перекур и снова погрузка. День проходит в погрузках/разгрузках и бесконечных перекурах. Утро туманное плавно переходит в рабочий полдень, который сменяется вечером трудового дня.
– Влад, – спрашиваю я у напарника вечером, когда мы, переодевшись, неспешно попиваем бонусы, полученные от благодарных водил, – а что тебя интересует в этой жизни, от чего тебя прет?
– В смысле? – не понимает он, занюхивая очередной опрокинутый стакан рукавом.
– Ну, какой тайный смысл может быть заложен в моих словах? Все просто, Влад. От чего тебя плющит? Чем ты живешь? Ведь, кроме водяры, тебя что-нибудь интересовало?
– Я телевизор люблю, – с обидой в голосе отвечает он.
– «Дом-2» смотришь?
– Зачем? – Растерянная улыбка царит на его неврубном лице.
– Это, понимаешь, своего рода тест. Самый короткий тест на IQ: «Смотрите ли вы „Дом-2"?»
Борьба полного тупизма с неповоротливостью мысли отражается на его лбу.
– А чё это – IQ? – спрашивает Влад, потирая образованные вышеописанным процессом морщины.
– IQ – это своеобразная визитная карточка интеллекта.
В глазах Влада полное непонимание.
– Клуб по интересам, куда пускают не по одежке, а по количеству работоспособных извилин.
– И кто туда ходит, в клуб-то этот?
– Эйнштейн, к примеру. Слышал о таком чуваке?
– Что-то слышал, хотя лично встречаться не приходилось, – неуверенно отвечает Влад, неопределенно вертя пальцами в воздухе. – Да и в клубы эти я не хожу.
– Оно и понятно… – Я одобрительно киваю в ответ.
По всему видно, что Влад обижен. Даже своими куриными мозгами допер, что я над ним издеваюсь.
– Ну а у тебя какие интересы? – спрашивает он мрачно. – Та же водка. А строишь из себя гения погрузки.
– Ты пьешь, чтобы пить. Чтобы быть пьяным. Так тебе комфортнее. А я пью, чтобы не быть трезвым. Чувствуешь разницу? А интересы. Не знаю я. Сам не знаю, какие у меня интересы и устремления. Я знаю одно: «Так жить не хочу». Не по нутру мне жизнь растения. Это как… как же тебе попроще-то. Понимаешь, высрали тебя где-то на обочине. И вот ты пролежал говном у дороги, провонял, и все. Что от тебя останется? Ни хера. Даже запаха вонючего после тебя не останется. В том случае, если на тебя никто не наступит, не вляпается в тебя с матом и омерзением. Не хочу я так. И грузчиком я не собираюсь быть вечно.
Влад угрюмо молчит. Я выливаю остатки водки в стаканы, выпиваю, и меня переполняет чувство выполненного долга. Потом оно плавно переходит в усталость от проделанной работы, затем в осознание того, что в общем-то за день я ничего путного не сделал, и наконец все это тонет в чувстве голода и желании праздника. Мы прощаемся, и я еду к «Вулкану».
В «Вулкане» я заказываю макароны с котлетами, беру бутылку пива, два по сто пятьдесят и продолжаю веселиться. Атмосфера праздника накатывает на меня с каждым глотком. Я чувствую, как веселье течет по моим щекам пьяными слезами. Взяв с собой бутылку дешевого вина, я покидаю кафе.
На улице меня развозит окончательно. Чувствуя, что до дома мне не дойти, я усаживаюсь на заиндевевшую лавку, непослушными пальцами достаю сигарету и проваливаюсь в сон. Мне снится начальница склада в зеленом ватнике. Я показываю ей во сне «фак» и все такое и вырубаюсь окончательно. Это последнее, что я помню, перед тем как тупо уснуть.
Офис
И увидел Господь, что велико развращение людей на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время; и раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем. И сказал Господь: истреблю с лица земли людей, которых Я сотворил; от человека до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю, ибо Я раскаялся, что создал их.
Библия, Бытие, гл. 6, ст. 5, 6, 7
От жуткого запаха холодного табачного дыма я просыпаюсь. Кончиком языка провожу по пересохшим губам, поднимаю к глазам отяжелевшие руки, на которых багровыми пятнами выделяются расцарапанные следы охоты на кокаиновых клопов. Я в бессилье опускаю руки и шарю взглядом по сторонам. Широкая кровать, на которой я лежу поперек, располагается в центре огромной комнаты… моей комнаты… Да, моей комнаты в московской квартире. Все это так не вяжется с виденным мною минуту назад, что я окончательно просыпаюсь. Приснится же такое! Бред. Это был полный бред! Это был страшный, жуткий сон, в котором я – грузчик из глубинки. Я живу в городе, название которого моя память не сохранила. Зима, снег. Я с облегчением выдыхаю и врубаюсь, что это был всего лишь сон. А в сущности, какая разница? Грузчик или коммерческий директор? Суть-то одна: и там (во сне), и здесь (наяву) – полный бесперспективняк. Во сне я был в забегаловке, а наяву (если этот туман и угар можно назвать явью) в ночном клубе «Vaginal» (англ. – вагинальный), где, видимо, переборщил с кокосом. Ничего не изменилось! Мне так же необходимо тащиться на службу.
Я с трудом покидаю свое широкое лежбище и иду в ванную приводить себя в рабочий порядок. По дороге к умывальнику бросаю взгляд на часы. Черт! Уже опоздал. Я резко меняю курс и двигаюсь к телефону.
– Катя! – кричу я своей секретарше. – Если меня кто спросит, я на важной встрече с представителями.
– А это кто? – прерывает она мой монолог. – Не пойму я что-то.
– Головка от. – Я сдерживаю готовое слететь с языка ругательство и гневно реву в трубку: – Головка от работы у вас не болит, Катерина? Это Сергей Владимирович.
– Ой, простите, не узнала! Богатым будете.
Я не слушаю глупые разглагольствования об ожидающем меня богатстве.
– Так вот, я на встрече с представителями поставщиков сырья. Вам все понятно?
– Конечно, Сергей Владимирович.
– Повторите, – прошу я.
– Конечно, Сергей Владимирович, – повторяет она как попугай.
«Дура!!! Овца тупая!» – хочу крикнуть ей, но лишь больно ударяю себя по голове телефоном и, сохраняя видимость спокойствия, предлагаю секретарше повторить мои последние слова.
– А это?.. Ну, вы на этой, как его?.. А, вспомнила, на встрече. С этими… с поставщиками представителей… этого… сыра.
– Сырья, Катя. Сырья, – поправляю я, – А в целом смысл будет ясен.
Едва не разбив телефонную трубку о стену, я продолжаю путь к ванной, вспоминая, что на десять часов у меня запланирована встреча с рекламщиками. С содроганием вновь набираю телефон своей секретарши.
– Компания «Globusland» (globus – транслит слова глобус, land – страна), Катерина, здравствуйте.
– Катерина, на десять часов запланирована встреча.
– Извините, – прерывает меня секретарша, – ваша встреча не может состояться, так как э. Сергея Владимировича нет и в ближайшее время не будет.
– Вот как?! – «удивляюсь» я. Меня начинает забавлять ее тупость, граничащая с кретинизмом. – И где же он?
Слышу, как она шелестит бумагами в поисках ответа.
– А он… это… на встрече… да, с постановителями сырка.
– Мать моя в кедах!..
Я не выдерживаю и в красочных тонах обрисовываю этой дуре все, что я думаю об ее умственных способностях.
– Я хотел бы взглянуть на вашего отца, Катя, – произношу я в конце своего спича.
– Зачем? – шепотом интересуется она.
Я почти физически ощущаю, как она хлопает своими ресницами и ковыряет пятисантиметровым наманикюренным ногтем бумажки, кучей сваленные на столе.
– В глаза его бесстыжие посмотреть хочу! Спросить его, почему двадцать шесть лет назад он не предохранялся, мудак, и в результате его беспечности и легкомыслия я теперь реально рискую лишиться рассудка.
Встряска, полученная мозгом после беседы с Катериной, окончательно меня пробуждает, но, тем не менее, к офису по июльским московским пробкам я смог добраться только без двадцати двенадцать.
Как вы уже поняли из моего сна, контора, в которой я просиживаю задницу на посту коммерческого директора, специализируется на выпуске и продаже глобусов из генно-модифицированной целлюлозы и канцерогенного пластика. Совместное российско-китайское предприятие успешно конкурирует по всему миру с западными гигантами, хотя, по моему мнению, русский человек хорошо и стабильно может производить только какашки. Все, что русский делает руками, – это уже значительно хуже вышеописанного результата процесса пищеварения. Зная не понаслышке о русском похуизме, китайские партнеры постоянно контролируют качество продукта и зорко следят сквозь щели своих узких глаз, что бы все это благополучно не распиздили.
Итак, «Globusland» производит глобусы. И не какие-нибудь, а элитные.
1 2 3 4 5
Наш милый, уютный склад находится практически за городом. Чтобы доехать на работу надо реально потратить полтора часа времени. Я топчусь на автобусной остановке в общей толпе спешащих на свои рабочие места. Люди нехотя переругиваются, зевают, курят, плюют, вяло втягиваясь в эти бредовые будни, размазывая свои мозги по морозной утренней суете. Я медленно обшариваю глазами остановку и натыкаюсь на довольно интересного чувака. Мятая, как туалетная бумага, кожаная куртка, грязная и пропахшая сигаретным дымом, такое же мятое лицо, с красными похмельными глазами и пересохшими губами, под нелепой фуражкой. Он стоит в общей массе, органично в нее вписываясь в своей фуражке, как памятник Ленину в толпе митингующих коммунистов. По трясущимся рукам и дрожащим губам чувака видно, как ему несладко после вчерашнего. Среди серой массы траурной процессии, ожидающей транспорт, таких – большинство. Нажраться до чертиков, упиться в говно с тем, чтобы завтра умирать с похмелья. В чем смысл? В чем кайф? И я, наверное, выгляжу точно так же. Бред! Вы понимаете, что это полный бредофальшак? Самое глупое и ужасное заключается в том, что все мы делаем это по своей собственной воле, совершенно четко осознавая, что это полный фальшак, тупизм и все такое.
С этими глубокими мыслями я поднимаюсь в подошедший автобус, протягиваю кондуктору последний червонец и тупо сажусь у окна, уставившись в пасмурное небо напряженными глазами. Мелкие и редкие снежинки разбиваются о стекло. Чувак, которого я разглядывал на остановке, тяжело опускается рядом. Смрад перегара и нечищеных зубов окутывает меня волной. Я физически ощущаю, как неровно бьется его сердце и как нервно стучат его нечищеные зубы.
– Слышь, землячок, – обращается он ко мне, – который час?
– Семь сорок.
Мужик успокаивается и тяжело вздыхает.
– А день какой? – вновь обращается он ко мне.
– Понедельник.
– Значит, на работу все-таки надо, – он не то спрашивает, не то утверждает.
– Надо, – соглашаюсь я с ним.
Вижу, что чувака что-то реально беспокоит. Он смотрит по сторонам и, не находя ответа на судьбоносные вопросы, пожирающие его изнутри, говорит мне:
– Друг, ты только не думай, что я свихнулся. В натуре. Я, мать ее, еще в пятницу с утра забухал.
Я понимающе киваю.
– Так ты мне скажи, – продолжает он, – щас вечер или утро? А то мне в ночь выходить.
– Утро, – отвечаю я.
Чувак недоверчиво вглядывается в серое ненастное небо.
– Утро туманное, – добавляю я.
– Ясно, – скорбно произносит мужик и с чувством меня благодарит.
На следующей остановке он встает и выходит. Меня разбирает приступ утробного смеха, но я сдерживаюсь. По сути-то, нет ничего смешного! Мы все такие. Вся страна живет так, не зная, день сейчас или ночь. Мы все так живем, не осознавая, в каком бесперспективном дерьме копошимся.
Автобус доехал до конечной остановки. И вот я, бывший учитель русского языка и литературы, бреду навстречу новому дню. Прохожу через проходную и шагаю к долбаному складу № 8, где буду до вечера тупо грузить эти гребаные глобусы.
Итак, на проходной я показываю пропуск и с усилием подталкиваю заедающий турникет. За четыре года я уже привык к нему, как муж привыкает к сварливой жене или как неряха – к вечно расстегнутой ширинке.
Я здороваюсь со всеми встречными. С похмелья я всегда подчеркнуто вежлив, хотя в эти минуты никого не хочется видеть.
– Серег, ты че? Ты уж два раза со мной поздоровался. – Я поднимаю голову и смотрю в глаза своему коллеге Владу. Потом оглядываюсь вокруг и понимаю, что я просто ходил вокруг склада и здоровался со всеми подряд.
– Не обращай внимания, – говорю я ему, – напряженная работа мысли.
Мы закуриваем. Да, кстати, курить непосредственно на складах строго запрещено. Это, конечно, не от избытка заботы о здоровье своих служащих. Просто собственность корпорации – глобусы – производятся из легковоспламеняющихся веществ. Как следствие – многочисленные пожары. Долго-долго проводились расследования на предмет частых возгораний. Комиссия уже строчила в Москву отчет о том, что пожары на складах – дело рук конкурентов, когда было замечено, что курящие служащие филиала тушат окурки непосредственно о готовую продукцию.
Итак, курить непосредственно на складе запрещено, и мы с Владом курим неподалеку. Мимо нас проходит начальница цеха из женской породы «не фонтан», гордо виляя своим престарелым могучим задом.
– Здравствуйте, мальчики! – приветствует она нас, и омерзительная улыбка толстых криво накрашенных губ, адресованная мне, вызывает приступ тошноты.
Я сдерживаюсь и дарю ей глупый/банальный комплимент:
– Прекрасно выглядите сегодня, впрочем, как и всегда. Как вам это удается? Ярко-зеленый ватник, порванный в нескольких местах, вам так к лицу!..
Влад бросает окурок на землю, тушит его ногой и деликатно уходит на склад.
– Правда? – спрашивает начальница цеха, похотливо краснея от удовольствия.
– Шучу, конечно, – обаятельно улыбаюсь я в ответ.
– Вам бы только насмехаться над бедной девушкой. – Она еще больше краснеет и глупо хлопает ресницами.
При этом начальница испускает томный вздох, похожий на рев взлетающего самолета. Я представляю нас вместе, и такой меня разбирает смех, что я, не в силах более сдерживаться, ржу ей прямо в лицо.
– Что вы смеетесь? – любопытствует она с беспокойными нотками в голосе.
– Я не смеюсь, – беззастенчиво вру я и с трудом подавляю в себе новую волну утробного хохота. – Просто рад вас видеть.
– Давайте с вами куда-нибудь сходим? – предлагает она.
Я немного пячусь назад, незаметно увеличивая, таким образом, дистанцию между нами.
– Может быть, в Дом офицеров? После Нового года? Там в следующем году будет проходить биеннале.
– А туда можно пойти приличной девушке? – делано сомневается она.
Откуда ей знать о биеннале, если я сам с трудом могу предположить, что это такое.
– Несомненно. Там бывает вполне приличная публика. А ваше появление в этом гламурном ватничке воспримется не иначе как перформанс.
Она морщит веснушчатый нос, в попытке вникнуть в смысл красивых, но непонятных слов:
– Почему в ватнике? У меня есть и другие приличные вещи, в которых не стыдно выйти в свет.
Наш бесперспективный и лажовый диалог прерывается подъехавшей к складу фурой. Спустя пять минут после просмотра и подписи накладных мы начинаем тупо загружать машину коробками с глобусами.
Вы знаете, что такое грузчик? На самом деле? Это такая разновидность шлюхи, которую все хотят отъебать по нескольку раз в день. А шлюха/грузчик, с переменным успехом лавирует между всеми начальствующими элементами, чтобы уберечь свою драгоценную жопу от анального надругательства. Никто не хочет понять, что грузчики – это атланты и кариатиды, которые на своих плечах поддерживают верхушку любого бизнеса.
– Мужики, можно побыстрее? – умоляюще спрашивает водила фуры с ростовскими номерами. – Мне еще шестьсот верст пилить.
– Погоди, друг. Не колготись, – осаживает его Влад. – Нам за время платят, а не за скорость и расстояние. Усек?
– Понял, – говорит водила и достает из кабины пузырь водки. – Это не ускорит загрузку?
Бутылка на Влада действует, как виагра. Он встает со скамейки и подходит к предмету своих вожделений.
– Бальзак на мои раны! Ускорит! – обещает он. – Сейчас, брателло, мы тебя вмиг под завязку забьем.
Мы с Владом похмеляемся, и все идет по плану. Погрузка, перекур, по пять капель, перекур и снова погрузка. День проходит в погрузках/разгрузках и бесконечных перекурах. Утро туманное плавно переходит в рабочий полдень, который сменяется вечером трудового дня.
– Влад, – спрашиваю я у напарника вечером, когда мы, переодевшись, неспешно попиваем бонусы, полученные от благодарных водил, – а что тебя интересует в этой жизни, от чего тебя прет?
– В смысле? – не понимает он, занюхивая очередной опрокинутый стакан рукавом.
– Ну, какой тайный смысл может быть заложен в моих словах? Все просто, Влад. От чего тебя плющит? Чем ты живешь? Ведь, кроме водяры, тебя что-нибудь интересовало?
– Я телевизор люблю, – с обидой в голосе отвечает он.
– «Дом-2» смотришь?
– Зачем? – Растерянная улыбка царит на его неврубном лице.
– Это, понимаешь, своего рода тест. Самый короткий тест на IQ: «Смотрите ли вы „Дом-2"?»
Борьба полного тупизма с неповоротливостью мысли отражается на его лбу.
– А чё это – IQ? – спрашивает Влад, потирая образованные вышеописанным процессом морщины.
– IQ – это своеобразная визитная карточка интеллекта.
В глазах Влада полное непонимание.
– Клуб по интересам, куда пускают не по одежке, а по количеству работоспособных извилин.
– И кто туда ходит, в клуб-то этот?
– Эйнштейн, к примеру. Слышал о таком чуваке?
– Что-то слышал, хотя лично встречаться не приходилось, – неуверенно отвечает Влад, неопределенно вертя пальцами в воздухе. – Да и в клубы эти я не хожу.
– Оно и понятно… – Я одобрительно киваю в ответ.
По всему видно, что Влад обижен. Даже своими куриными мозгами допер, что я над ним издеваюсь.
– Ну а у тебя какие интересы? – спрашивает он мрачно. – Та же водка. А строишь из себя гения погрузки.
– Ты пьешь, чтобы пить. Чтобы быть пьяным. Так тебе комфортнее. А я пью, чтобы не быть трезвым. Чувствуешь разницу? А интересы. Не знаю я. Сам не знаю, какие у меня интересы и устремления. Я знаю одно: «Так жить не хочу». Не по нутру мне жизнь растения. Это как… как же тебе попроще-то. Понимаешь, высрали тебя где-то на обочине. И вот ты пролежал говном у дороги, провонял, и все. Что от тебя останется? Ни хера. Даже запаха вонючего после тебя не останется. В том случае, если на тебя никто не наступит, не вляпается в тебя с матом и омерзением. Не хочу я так. И грузчиком я не собираюсь быть вечно.
Влад угрюмо молчит. Я выливаю остатки водки в стаканы, выпиваю, и меня переполняет чувство выполненного долга. Потом оно плавно переходит в усталость от проделанной работы, затем в осознание того, что в общем-то за день я ничего путного не сделал, и наконец все это тонет в чувстве голода и желании праздника. Мы прощаемся, и я еду к «Вулкану».
В «Вулкане» я заказываю макароны с котлетами, беру бутылку пива, два по сто пятьдесят и продолжаю веселиться. Атмосфера праздника накатывает на меня с каждым глотком. Я чувствую, как веселье течет по моим щекам пьяными слезами. Взяв с собой бутылку дешевого вина, я покидаю кафе.
На улице меня развозит окончательно. Чувствуя, что до дома мне не дойти, я усаживаюсь на заиндевевшую лавку, непослушными пальцами достаю сигарету и проваливаюсь в сон. Мне снится начальница склада в зеленом ватнике. Я показываю ей во сне «фак» и все такое и вырубаюсь окончательно. Это последнее, что я помню, перед тем как тупо уснуть.
Офис
И увидел Господь, что велико развращение людей на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время; и раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем. И сказал Господь: истреблю с лица земли людей, которых Я сотворил; от человека до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю, ибо Я раскаялся, что создал их.
Библия, Бытие, гл. 6, ст. 5, 6, 7
От жуткого запаха холодного табачного дыма я просыпаюсь. Кончиком языка провожу по пересохшим губам, поднимаю к глазам отяжелевшие руки, на которых багровыми пятнами выделяются расцарапанные следы охоты на кокаиновых клопов. Я в бессилье опускаю руки и шарю взглядом по сторонам. Широкая кровать, на которой я лежу поперек, располагается в центре огромной комнаты… моей комнаты… Да, моей комнаты в московской квартире. Все это так не вяжется с виденным мною минуту назад, что я окончательно просыпаюсь. Приснится же такое! Бред. Это был полный бред! Это был страшный, жуткий сон, в котором я – грузчик из глубинки. Я живу в городе, название которого моя память не сохранила. Зима, снег. Я с облегчением выдыхаю и врубаюсь, что это был всего лишь сон. А в сущности, какая разница? Грузчик или коммерческий директор? Суть-то одна: и там (во сне), и здесь (наяву) – полный бесперспективняк. Во сне я был в забегаловке, а наяву (если этот туман и угар можно назвать явью) в ночном клубе «Vaginal» (англ. – вагинальный), где, видимо, переборщил с кокосом. Ничего не изменилось! Мне так же необходимо тащиться на службу.
Я с трудом покидаю свое широкое лежбище и иду в ванную приводить себя в рабочий порядок. По дороге к умывальнику бросаю взгляд на часы. Черт! Уже опоздал. Я резко меняю курс и двигаюсь к телефону.
– Катя! – кричу я своей секретарше. – Если меня кто спросит, я на важной встрече с представителями.
– А это кто? – прерывает она мой монолог. – Не пойму я что-то.
– Головка от. – Я сдерживаю готовое слететь с языка ругательство и гневно реву в трубку: – Головка от работы у вас не болит, Катерина? Это Сергей Владимирович.
– Ой, простите, не узнала! Богатым будете.
Я не слушаю глупые разглагольствования об ожидающем меня богатстве.
– Так вот, я на встрече с представителями поставщиков сырья. Вам все понятно?
– Конечно, Сергей Владимирович.
– Повторите, – прошу я.
– Конечно, Сергей Владимирович, – повторяет она как попугай.
«Дура!!! Овца тупая!» – хочу крикнуть ей, но лишь больно ударяю себя по голове телефоном и, сохраняя видимость спокойствия, предлагаю секретарше повторить мои последние слова.
– А это?.. Ну, вы на этой, как его?.. А, вспомнила, на встрече. С этими… с поставщиками представителей… этого… сыра.
– Сырья, Катя. Сырья, – поправляю я, – А в целом смысл будет ясен.
Едва не разбив телефонную трубку о стену, я продолжаю путь к ванной, вспоминая, что на десять часов у меня запланирована встреча с рекламщиками. С содроганием вновь набираю телефон своей секретарши.
– Компания «Globusland» (globus – транслит слова глобус, land – страна), Катерина, здравствуйте.
– Катерина, на десять часов запланирована встреча.
– Извините, – прерывает меня секретарша, – ваша встреча не может состояться, так как э. Сергея Владимировича нет и в ближайшее время не будет.
– Вот как?! – «удивляюсь» я. Меня начинает забавлять ее тупость, граничащая с кретинизмом. – И где же он?
Слышу, как она шелестит бумагами в поисках ответа.
– А он… это… на встрече… да, с постановителями сырка.
– Мать моя в кедах!..
Я не выдерживаю и в красочных тонах обрисовываю этой дуре все, что я думаю об ее умственных способностях.
– Я хотел бы взглянуть на вашего отца, Катя, – произношу я в конце своего спича.
– Зачем? – шепотом интересуется она.
Я почти физически ощущаю, как она хлопает своими ресницами и ковыряет пятисантиметровым наманикюренным ногтем бумажки, кучей сваленные на столе.
– В глаза его бесстыжие посмотреть хочу! Спросить его, почему двадцать шесть лет назад он не предохранялся, мудак, и в результате его беспечности и легкомыслия я теперь реально рискую лишиться рассудка.
Встряска, полученная мозгом после беседы с Катериной, окончательно меня пробуждает, но, тем не менее, к офису по июльским московским пробкам я смог добраться только без двадцати двенадцать.
Как вы уже поняли из моего сна, контора, в которой я просиживаю задницу на посту коммерческого директора, специализируется на выпуске и продаже глобусов из генно-модифицированной целлюлозы и канцерогенного пластика. Совместное российско-китайское предприятие успешно конкурирует по всему миру с западными гигантами, хотя, по моему мнению, русский человек хорошо и стабильно может производить только какашки. Все, что русский делает руками, – это уже значительно хуже вышеописанного результата процесса пищеварения. Зная не понаслышке о русском похуизме, китайские партнеры постоянно контролируют качество продукта и зорко следят сквозь щели своих узких глаз, что бы все это благополучно не распиздили.
Итак, «Globusland» производит глобусы. И не какие-нибудь, а элитные.
1 2 3 4 5