Будем как-то лютую зиму одолевать вместе. В Кашлыке нам всем не разместиться, надобно идти на Карачинов остров. Он со всех сторон окружен водой Тобола, будем срочно ставить срубы да рыть теплые землянки. А такоже надо успеть возвести добротный частокол на случай негаданного нападения кучумовской рати. А силы у него еще немалые, хотя и бит нами крепко и не единожды. Теперь же, князь Семен, пока лед на Иртыше не начал объявляться, кому-то из вас придется срочно сопроводить царевича Маметкула в Москву пред очи нового царя Федора Ивановича. Кого пошлешь?
Князь Семен снова покривил тонкие губы, в серых выпуклых глазах продолжала оставаться нескрываемая досада – только что закончили тяжелый переход, надежду имели отдохнуть в ханской столице, в банях отпариться! Ан, та столица во сто крат хуке стрелецкой слободы – ни тебе теплых изб, ни просторных каменных палат! И зимовать им предстоит в курных избенках да в глубоких землянках, подстать слепым кротам, только вот в спасительную спячку до весны им не суждено завалиться!
– Царским указом, атаман Ермак, велено мне быть главным воеводой Сибири, а тебе ехать на Москву, самолично поклониться великому государю царю Федору Ивановичу завоеванным Сибирским царством.
– Увы, князь Семен, Сибирское царство далеко не все принесло шерть царю московскому. Хан Кучум, как уже сказывал я, бит не единожды, но еще довольно силен. И силен помощью ногайских и бухарских воинов, потому как сам Кучум родом из бухарских земель и доводится сыном бухарскому правителю Муртазе. Об этом мне сказывал близкий Кучуму человек, некто мурза Кутугай. Мои казаки ухватили его под Кашлыком в плен, а я его отпустил к хану с предложением не биться против государевых ратных людей, а по своей воле войти под руку московского царя. Да лихо вышло – мурзу спустил, а от хана Кучума в ответ вместо ласковых слов одни каленые стрелы летят. А в Москву, князь Семен, ежели будет на то твоя воля, пусть спешно, взяв один струг со стрельцами, возвращается твой помощник воевода Иван Киреев. Я дам ему в проводники доброго манси, пойдет северной дорогой, какой шел мой есаул Иван Черкас с ясаком царю Ивану.
– Тому так и быть, атаман Ермак. Да, вот еще что – тебе подарок велено передать!
– Неужто царь Иван Васильевич шубой расщедрился, узнав, каковы здесь суровые зимы? – удивился атаман Ермак и подмигнул лукаво Матвею Мещеряку, на лице которого явно отразилось удивление возможной царской щедрости.
– Да нет, не от царя! – со смехом отмахнулся Болховской. – Перед отъездом из Москвы довелось мне встретиться с князем Иваном Петровичем Шуйским. Слыхал о таковом, а?
– Еще бы не знать князя Ивана Петровича! – воскликнул атаман и локтем толкнул в бок сумрачного Ивана Кольцо. – Под Могилевом и у нас был слух, как славно оборонял он город Псков от огромного войска Стефана Батория! Тем и дал возможность вести переговоры с Речью Посполитой на приемлемых условиях. Так что с того – встретились вы с князем Иваном в Москве?
– А то, что князь Иван Петрович похвально отозвался о тебе и твоих казаках. И помимо царских наград деньгами, которые казаки получат по возвращении из Сибири, просил передать тебе ратные доспехи своего родителя Петра. На груди кольчуги две большие позолоченные бляшки, на одной стороне государев герб – орел о двух головах, а на другой вырезано имя князя Петра Ивановича Шуйского, такоже славного воителя Руси. Еще хотел бы князь Иван быть в этом сибирском походе, да со смертью царя Ивана Васильевича нет возможности оставить Москву. Он состоит с лучшими боярами в регентском совете при царе Федоре Ивановиче.
Ермак был тронут вниманием прославленного на всю Россию полководца. Принимая отменную кольчугу, пообещал при личной встрече поблагодарить за подарок.
Стрельцы и казаки разгрузили струги, переправились на удобный для житья Карачин остров, что в пятнадцати верстах вверх по Тоболу от Кашлыка, поставили несколько больших срубовых изб с полатями в два яруса, отрыли и утеплили землянки. Ермаковцы на радостях встречи одарили новых ратных товарищей соболиными шкурками из собранного ясака, проводили станицу Ивана Киреева с царевичем Маметкулом с наказом оповестить Москву о тяжкой будущей зиме, приступили вместе со стрельцами к поздней заготовке возможного харча на близкую уже зиму.
О минувшей зиме вспоминалось теперь с содроганием в душе, а порою по ночам атаман Ермак просыпался от ужаса – снилось, будто чье-то предсмертное хрипение ударяло в уши сквозь вой холодного апрельского ветра в дебрях Карачина острова. Тогда, зимой, вместе с воем лютой пурги постоянно доносилось в землянки надрывное завывание волчьей стаи. Завывание часто прерывалось глухими выстрелами пищалей караульных казаков, которые отгоняли зверье от поляны за частоколом, куда каждое утро, каждый день сносили обессиленными руками по несколько тел умерших от голода сначала только стрельцов, а к концу зимы стали гибнуть и более выносливые казаки. Не выдержал зимовки и воевода князь Семен Болховской. Смерть каждого казака и стрельца острой болью отдавалась в сердце атамана Ермака, и только недавнее потепление растопило снега, позволило возобновить рыбные ловли и охоту в ближних лесах и дало возможность спасти от страшной смерти тех, кто с такими муками пережил суровую зиму. И теперь, предав земле умерших, атаман с поседевшей наполовину головой смотрел на товарищей, которые с ненасытной жадностью поедали горячую уху с кусками рыбы.
Утром следующего за похоронами дня казаки и оставшиеся с ними стрельцы стащили струги с берега, во многих местах еще укрытого не сорванным водой льдом, забрали с собой весь ратный запас, сплыли с Карачина острова бережно, уворачиваясь от плывущих по Тоболу в Иртыш разновеликих толстых льдин. Под Кашлыком пристали к чистому от ледовых завалов крутому берегу. Матвей Мещеряк с десятком казаков с трудом поднялся к бывшей ханской столице, убедиться, что в ней и поблизости нет татарских засад, и только после этого подал сигнал атаману Ермаку – можно подниматься и обживать остывшие дома и еще прошлым летом казаками отрытые просторные и сухие землянки. Перебрались в Кашлык вовремя, потому как уже через день к ним прибыл князь Бояр со своими людьми, привез битую дичь, рыбу вяленую и свежую, пригнал десяток коней, чему казаки были несказанно рады. Длинноволосый, худой и желтокожий толмач Микула Еропкин, атаманов писарь, переводя слова соболезнования о смерти многих стрельцов и казаков, добавил с облегчением:
– Обещает князь Бояр разослать своих вестников к иным князьям, чтобы поспешили к нам в Кашлык с зимним ясаком, хлебом и битой свининой и олениной. Господи, неужто скоро наедимся досытушки, аки у родимой матушки после долгого небытия в дому?
Атаман с искренне радостной улыбкой на исхудалом скуластом лице дружески обнял низкорослого усатого и узкоглазого князя Бояра за плечи, расщедрился и вынес из ханского дворца саблю в дорогих ножнах, сам опоясал князя и сказал, пытливо глядя в раскосые черные глаза Бояра:
– Прими, князь, награду от имени московского царя Федора Ивановича. Прежде носил эту саблю князь Семен, да не стало его… Ты такоже князь, тебе и владеть этим оружием! А о верности твоей самолично отпишу Московскому царю, от него и еще будет тебе честь великая и награда достойная. – Сказал тихо, и нежданно для самого в глазах вдруг выступили жгучие слезы горести невосполнимой утраты.
Князь Бояр не обманул атамана, выказав искренне дружеское расположение к русскому воинству. В течение недели к Кашлыку потянулись князья родов, которые обитали по Тоболу и к северу по Иртышу в недалеком расстоянии от Кашлыка.
Когда проводили радушного и приветливого князя Бояра, атаман Ермак призвал есаулов вместе с атаманом Иваном Кольцо и объявил свое обдуманное уже решение:
– Надобно нам осмотреться окрест хорошенько, не близится ли хан Кучум со своим воинством тишком под свою столицу? Да сызнова, как прошлым летом, велеть жителям волости Таборы поболе сеять хлебных полей, и тем хлебом платить государев ясак. Без этого грядущая зима опять покажет нам небо с овчину, взвоем не хуже волчьей стаи наперекличку с метелью… Бр-р, и поныне жуть когтистой лапой по спине дерет, едва вспомню Карачин остров!
Негромко переговариваясь, казачьи командиры сидели по лавкам в ханском доме, где огненно-рыжий атаманов стремянный Гришка Ясырь постоянно топил очаг, пытаясь хоть немного отогреть остывшие за зиму стены и дощатый пол.
– Вниз по Иртышу, откуда приходили с обозом князь Бояр и окрестные князья, татарских конников не приметили, – сказался Матвей Мещеряк, когда Ермак Тимофеевич попросил всех высказать, что и как им делать далее. – Зато с верховий, куда осенью откочевали хан Кучум и подвластные ему князья, нам пока вестей никаких нет. Да и подать эти вести некому, все под кучумовой ногой придавлены так, что и пискнуть не смеют!
– Вот для присмотра за татарами и для сбора ясака с ближних селений, ежели в них окажутся местные жители, надобно нам послать подводу с казаками.
– Кого пошлем в догляд? – спросил атаман Иван Кольцо, накручивая на палец длинный, с первой ранней сединой ус. – Готов и я хоть теперь же пойти, засиделся на лавке.
– Тебе, Иван, нельзя, ты в атаманах ходишь, за тобой многие казацкие головушки стоят! – Ермак думал недолго, остановил выбор на есауле Якове Михайлове. Это он, казак с Хопра, как и сам Ермак, от роду сильный и выносливый, часами высиживая на льду Тобола, без конца долбил в толстом льду лунки, терпеливо ждал неподвижно, чтобы изловить несколько рыбин для ухи и ею подкормить истощенных голодом товарищей.
Есаул Яков поймал взгляд головного атамана, широкое, исхудавшее лицо оживилось – сидеть в Кашлыке без дела и ему было просто невыносимо. Он поспешно снял с круглой беловолосой головы баранью шапку, кивнул в знак согласия. Широкий, обросший усами и бородой, растянулся в радостной улыбке.
– Я готов, атаман. Когда ехать и сколько казаков взять с собой?
Ермак одобрительно крякнул, обеими ладонями прихлопнул себя по коленям. Глянул в небольшое окно – заходящее солнце косыми лучами подрозовило бычьи пузыри, которые закрывали окно вместо часто используемой для этого тонкой слюды.
– Сам подбери трех казаков покрепче, харчей возьмите на неделю – вдруг поблизости и вовсе никаких жилых мест не сыщете. Езжайте верст двадцать к югу, затем к востоку, осмотрите потаенные урочища на случай татарских разъездов. Один казак пусть будет верхом, вдруг что опасное обнаружите, так чтоб гнал ты вестника к нам со всей поспешностью. Уразумел, Яков? Да, вот еще что. Возьми с собой строгановского промысловика Фролку Осипова для записи числа ясашных людишек и как толмача, доведись с кем из тамошних жителей встретиться. Он мастак с манси переговариваться!
– Уразумел, атаман. Поутру выедем в подсмотр, сделаем, как ты повелел. А доведись приметить татарское воинское скопище – упредим.
Следующим утром, когда туман с Иртыша еще плотно укрывал холодные с зимы воды реки с обильно идущими по ней льдинами, пологий лесистый левый берег и кручи правобережья, есаул Яков Михайлов сидел уже в просторной крытой татарской повозке с ездовым Антипкой, казаком молодым и любителем песен. Минувшей зимой ему исполнилось двадцать пять лет, из них лет восемь он уже провел в «диких» степях среди донских казаков. С атаманом Матвеем Мещеряком он пристал к Ермаку и был на государевой службе под Могилевом и в Ливонии. Антипка положил одну заряженную пищаль справа от себя, другую слева, ловко управлял неторопливой лошадью, впряженной в повозку. И сам есаул имел при себе две пищали. Позади повозки, свесив ноги, сидел пожилой казак Игнат, рядом с ним примостился промысловик Фрол Осипов, у каждого было по две пищали, кисы с пулями и пороховницы. Верхоконный бородатый и сутулый казак Кузьма ехал с одной пищалью поперек седла, вторая лежала в повозке, ехал впереди и досматривал дорогу и окрестные места, которые с восходом солнца стали хорошо видны на много верст вперед, а заросли по оврагам из-за того, что кусты и поросль все еще не обзавелась листвой, были ненадежным укрытием для возможной нежданной засады.
Подергивая вожжи, Антипка негромко напевал песню, прислушавшись к которой, есаул различил и немудреные слова:
Как летал, летал сокол,
Как летал, летал ясен —
Да по темным по лесам,
По высоким по горам;
Как искал, искал сокол
Соколиное гнездо,
Соколиночку себе
Златокрыльчатую,
Сизоперчатую;
Как просила соколинка:
– Опусти меня, сокол,
Отпусти меня, ясен,
На свою волю летать,
К своему теплу гнезду,
К малым деточкам!
Яков тихо засмеялся, искоса глянул на красивое, обрамленное мягкой бородкой румяное лицо казака, спросил доверительно:
– Аль и вправду приспела пора соколинку искать, брат Антипка? Оно и понятно, по весне вона как земля паром молочным пахнет! А певчая птаха так и зовет доброго молодца девку в кусты пригласить! Да в здешних местах одни дикие татарочки некрещеные живут, а за ними угнаться ох как трудно – что стрижи юркие по степи мечутся! Не успел ее глазом приметить, как миг – ее и след простыл, как порез от сабли на иртышской водице!
– А вот побьем хана Кучума, упрошу атамана Ермака сватом быть да и высватаю себе хорошенькую ханскую внучку! – засмеялся в ответ розовощекий Антипка. – Разведу табуны коней, своим улусом жить буду! Вона здесь сколько вольных земель, только по берегам Иртыша да иных речек дебри непролазные, а далее, сказывали казаки, степи такие, как у наших южных рубежей, в Диком поле!
– Так и в здешних краях, брат Антипка, – напомнил есаул Яков, – жизнь будет такая же беспокойная, как и на Руси. Там каждое лето жди с Крымского шляха татарскую набеглую орду. А здесь, кроме кучумовцев, иных степняков сущая прорва: и казахи забегают, и ногайцы, и бухарцы не прочь поживиться меховой рухлядью соболиной или лисьей, отняв ее у северных манси и иных народцев.
– Ништо-о, – отсмеялся Антипка, хлопнул вожжами по бокам лошади, чтобы шагала веселее. – Приберем всю Сибирь, города поставим, мужики заселят здешние земли, вот и будет покой от набеглых разбойников! Эй, Кузьма! Что-то тебя вовсе не слышно! Неужто спишь в седелке и не боишься шмякнуться старыми костями о твердь земли?
– Как же! – фыркнул старый казак и пренебрежительно оттопырил порченную шрамом нижнюю губу. – При твоей нескончаемой болтовне и давнолетние мертвецы с погоста разбегутся, косточки теряя, потому как покоя лишатся! – И обратился к Якову: – Покудова тихо окрест. Вороны по деревьям сидят смирно, не полошатся посторонними людишками.
– Дай-то бог, чтобы и далее так было, тишь да гладь, казакам благодать! – откликнулся есаул, усаживаясь поудобнее на подстилке из сена – малоезженный в последние годы тракт от Кашлыка на юг, во владения князя Бегиша и его городок на правом берегу Иртыша, сильно подзарос травой и разбит конскими копытами, отчего повозку изрядно трясло на подсохших колдобинах. Ехали почти в полном безветрии на юг весь день спокойно – ни единой живой души не приметили, ни конной, ни пешей, словно по приказу хана Кучума все до единого жителя откочевали далеко на юг, к реке Ишим. Встретили несколько заброшенных мест стоянок татар, но следы костров явно говорили о том, что угли и обгорелые чурки пролежали под снегом всю зиму, свежих кострищ не находили.
– Должно, далеко убежал хан Кучум с кучумлятами, не скоро воротится в здешние места, ждать будет, когда степная трава поднимется, чтобы можно было пасти табуны и отары овец, – заключил к вечеру свои догадки есаул Яков, присматривая место для ночлега.
Решили заночевать на склоне небольшого холмика, покрытого голыми кустами, на ветках которых едва лишь наметились нежно-зеленые почки. Развели костер, достали по вяленой рыбине, в медном котелочке разогрели воду, которую про запас везли в двухведерном бочонке.
– Завтра надо будет поохотиться на ушастую длинноногую дичь, – отбрасывая в сторону рыбьи кости, пробормотал угрюмый Игнат. – С таких харчей не с татарами биться, а дай господь силы клопа на стенке раздавить! Много раз голодал я на своем веку, а такого мора вокруг себя не привел господь пережить!
Беспечный промысловик Фрол хохотнул, отпил глоток теплой воды, подтрунил над пожилым казаком:
– Покажись теперь на бугре молодая татарочка, да еще в одной исподней рубахе, так, небось, жеребеночком поскакал бы за ней, ась?
Игнат отмахнулся от промысловика, как от надоедливой осенней мухи, сквозь отвислые густые усы сплюнул в сторону.
– Сколь времени тебя знаю, так ты все о бабьих исподних рубахах убиваешься, Фролка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
Князь Семен снова покривил тонкие губы, в серых выпуклых глазах продолжала оставаться нескрываемая досада – только что закончили тяжелый переход, надежду имели отдохнуть в ханской столице, в банях отпариться! Ан, та столица во сто крат хуке стрелецкой слободы – ни тебе теплых изб, ни просторных каменных палат! И зимовать им предстоит в курных избенках да в глубоких землянках, подстать слепым кротам, только вот в спасительную спячку до весны им не суждено завалиться!
– Царским указом, атаман Ермак, велено мне быть главным воеводой Сибири, а тебе ехать на Москву, самолично поклониться великому государю царю Федору Ивановичу завоеванным Сибирским царством.
– Увы, князь Семен, Сибирское царство далеко не все принесло шерть царю московскому. Хан Кучум, как уже сказывал я, бит не единожды, но еще довольно силен. И силен помощью ногайских и бухарских воинов, потому как сам Кучум родом из бухарских земель и доводится сыном бухарскому правителю Муртазе. Об этом мне сказывал близкий Кучуму человек, некто мурза Кутугай. Мои казаки ухватили его под Кашлыком в плен, а я его отпустил к хану с предложением не биться против государевых ратных людей, а по своей воле войти под руку московского царя. Да лихо вышло – мурзу спустил, а от хана Кучума в ответ вместо ласковых слов одни каленые стрелы летят. А в Москву, князь Семен, ежели будет на то твоя воля, пусть спешно, взяв один струг со стрельцами, возвращается твой помощник воевода Иван Киреев. Я дам ему в проводники доброго манси, пойдет северной дорогой, какой шел мой есаул Иван Черкас с ясаком царю Ивану.
– Тому так и быть, атаман Ермак. Да, вот еще что – тебе подарок велено передать!
– Неужто царь Иван Васильевич шубой расщедрился, узнав, каковы здесь суровые зимы? – удивился атаман Ермак и подмигнул лукаво Матвею Мещеряку, на лице которого явно отразилось удивление возможной царской щедрости.
– Да нет, не от царя! – со смехом отмахнулся Болховской. – Перед отъездом из Москвы довелось мне встретиться с князем Иваном Петровичем Шуйским. Слыхал о таковом, а?
– Еще бы не знать князя Ивана Петровича! – воскликнул атаман и локтем толкнул в бок сумрачного Ивана Кольцо. – Под Могилевом и у нас был слух, как славно оборонял он город Псков от огромного войска Стефана Батория! Тем и дал возможность вести переговоры с Речью Посполитой на приемлемых условиях. Так что с того – встретились вы с князем Иваном в Москве?
– А то, что князь Иван Петрович похвально отозвался о тебе и твоих казаках. И помимо царских наград деньгами, которые казаки получат по возвращении из Сибири, просил передать тебе ратные доспехи своего родителя Петра. На груди кольчуги две большие позолоченные бляшки, на одной стороне государев герб – орел о двух головах, а на другой вырезано имя князя Петра Ивановича Шуйского, такоже славного воителя Руси. Еще хотел бы князь Иван быть в этом сибирском походе, да со смертью царя Ивана Васильевича нет возможности оставить Москву. Он состоит с лучшими боярами в регентском совете при царе Федоре Ивановиче.
Ермак был тронут вниманием прославленного на всю Россию полководца. Принимая отменную кольчугу, пообещал при личной встрече поблагодарить за подарок.
Стрельцы и казаки разгрузили струги, переправились на удобный для житья Карачин остров, что в пятнадцати верстах вверх по Тоболу от Кашлыка, поставили несколько больших срубовых изб с полатями в два яруса, отрыли и утеплили землянки. Ермаковцы на радостях встречи одарили новых ратных товарищей соболиными шкурками из собранного ясака, проводили станицу Ивана Киреева с царевичем Маметкулом с наказом оповестить Москву о тяжкой будущей зиме, приступили вместе со стрельцами к поздней заготовке возможного харча на близкую уже зиму.
О минувшей зиме вспоминалось теперь с содроганием в душе, а порою по ночам атаман Ермак просыпался от ужаса – снилось, будто чье-то предсмертное хрипение ударяло в уши сквозь вой холодного апрельского ветра в дебрях Карачина острова. Тогда, зимой, вместе с воем лютой пурги постоянно доносилось в землянки надрывное завывание волчьей стаи. Завывание часто прерывалось глухими выстрелами пищалей караульных казаков, которые отгоняли зверье от поляны за частоколом, куда каждое утро, каждый день сносили обессиленными руками по несколько тел умерших от голода сначала только стрельцов, а к концу зимы стали гибнуть и более выносливые казаки. Не выдержал зимовки и воевода князь Семен Болховской. Смерть каждого казака и стрельца острой болью отдавалась в сердце атамана Ермака, и только недавнее потепление растопило снега, позволило возобновить рыбные ловли и охоту в ближних лесах и дало возможность спасти от страшной смерти тех, кто с такими муками пережил суровую зиму. И теперь, предав земле умерших, атаман с поседевшей наполовину головой смотрел на товарищей, которые с ненасытной жадностью поедали горячую уху с кусками рыбы.
Утром следующего за похоронами дня казаки и оставшиеся с ними стрельцы стащили струги с берега, во многих местах еще укрытого не сорванным водой льдом, забрали с собой весь ратный запас, сплыли с Карачина острова бережно, уворачиваясь от плывущих по Тоболу в Иртыш разновеликих толстых льдин. Под Кашлыком пристали к чистому от ледовых завалов крутому берегу. Матвей Мещеряк с десятком казаков с трудом поднялся к бывшей ханской столице, убедиться, что в ней и поблизости нет татарских засад, и только после этого подал сигнал атаману Ермаку – можно подниматься и обживать остывшие дома и еще прошлым летом казаками отрытые просторные и сухие землянки. Перебрались в Кашлык вовремя, потому как уже через день к ним прибыл князь Бояр со своими людьми, привез битую дичь, рыбу вяленую и свежую, пригнал десяток коней, чему казаки были несказанно рады. Длинноволосый, худой и желтокожий толмач Микула Еропкин, атаманов писарь, переводя слова соболезнования о смерти многих стрельцов и казаков, добавил с облегчением:
– Обещает князь Бояр разослать своих вестников к иным князьям, чтобы поспешили к нам в Кашлык с зимним ясаком, хлебом и битой свининой и олениной. Господи, неужто скоро наедимся досытушки, аки у родимой матушки после долгого небытия в дому?
Атаман с искренне радостной улыбкой на исхудалом скуластом лице дружески обнял низкорослого усатого и узкоглазого князя Бояра за плечи, расщедрился и вынес из ханского дворца саблю в дорогих ножнах, сам опоясал князя и сказал, пытливо глядя в раскосые черные глаза Бояра:
– Прими, князь, награду от имени московского царя Федора Ивановича. Прежде носил эту саблю князь Семен, да не стало его… Ты такоже князь, тебе и владеть этим оружием! А о верности твоей самолично отпишу Московскому царю, от него и еще будет тебе честь великая и награда достойная. – Сказал тихо, и нежданно для самого в глазах вдруг выступили жгучие слезы горести невосполнимой утраты.
Князь Бояр не обманул атамана, выказав искренне дружеское расположение к русскому воинству. В течение недели к Кашлыку потянулись князья родов, которые обитали по Тоболу и к северу по Иртышу в недалеком расстоянии от Кашлыка.
Когда проводили радушного и приветливого князя Бояра, атаман Ермак призвал есаулов вместе с атаманом Иваном Кольцо и объявил свое обдуманное уже решение:
– Надобно нам осмотреться окрест хорошенько, не близится ли хан Кучум со своим воинством тишком под свою столицу? Да сызнова, как прошлым летом, велеть жителям волости Таборы поболе сеять хлебных полей, и тем хлебом платить государев ясак. Без этого грядущая зима опять покажет нам небо с овчину, взвоем не хуже волчьей стаи наперекличку с метелью… Бр-р, и поныне жуть когтистой лапой по спине дерет, едва вспомню Карачин остров!
Негромко переговариваясь, казачьи командиры сидели по лавкам в ханском доме, где огненно-рыжий атаманов стремянный Гришка Ясырь постоянно топил очаг, пытаясь хоть немного отогреть остывшие за зиму стены и дощатый пол.
– Вниз по Иртышу, откуда приходили с обозом князь Бояр и окрестные князья, татарских конников не приметили, – сказался Матвей Мещеряк, когда Ермак Тимофеевич попросил всех высказать, что и как им делать далее. – Зато с верховий, куда осенью откочевали хан Кучум и подвластные ему князья, нам пока вестей никаких нет. Да и подать эти вести некому, все под кучумовой ногой придавлены так, что и пискнуть не смеют!
– Вот для присмотра за татарами и для сбора ясака с ближних селений, ежели в них окажутся местные жители, надобно нам послать подводу с казаками.
– Кого пошлем в догляд? – спросил атаман Иван Кольцо, накручивая на палец длинный, с первой ранней сединой ус. – Готов и я хоть теперь же пойти, засиделся на лавке.
– Тебе, Иван, нельзя, ты в атаманах ходишь, за тобой многие казацкие головушки стоят! – Ермак думал недолго, остановил выбор на есауле Якове Михайлове. Это он, казак с Хопра, как и сам Ермак, от роду сильный и выносливый, часами высиживая на льду Тобола, без конца долбил в толстом льду лунки, терпеливо ждал неподвижно, чтобы изловить несколько рыбин для ухи и ею подкормить истощенных голодом товарищей.
Есаул Яков поймал взгляд головного атамана, широкое, исхудавшее лицо оживилось – сидеть в Кашлыке без дела и ему было просто невыносимо. Он поспешно снял с круглой беловолосой головы баранью шапку, кивнул в знак согласия. Широкий, обросший усами и бородой, растянулся в радостной улыбке.
– Я готов, атаман. Когда ехать и сколько казаков взять с собой?
Ермак одобрительно крякнул, обеими ладонями прихлопнул себя по коленям. Глянул в небольшое окно – заходящее солнце косыми лучами подрозовило бычьи пузыри, которые закрывали окно вместо часто используемой для этого тонкой слюды.
– Сам подбери трех казаков покрепче, харчей возьмите на неделю – вдруг поблизости и вовсе никаких жилых мест не сыщете. Езжайте верст двадцать к югу, затем к востоку, осмотрите потаенные урочища на случай татарских разъездов. Один казак пусть будет верхом, вдруг что опасное обнаружите, так чтоб гнал ты вестника к нам со всей поспешностью. Уразумел, Яков? Да, вот еще что. Возьми с собой строгановского промысловика Фролку Осипова для записи числа ясашных людишек и как толмача, доведись с кем из тамошних жителей встретиться. Он мастак с манси переговариваться!
– Уразумел, атаман. Поутру выедем в подсмотр, сделаем, как ты повелел. А доведись приметить татарское воинское скопище – упредим.
Следующим утром, когда туман с Иртыша еще плотно укрывал холодные с зимы воды реки с обильно идущими по ней льдинами, пологий лесистый левый берег и кручи правобережья, есаул Яков Михайлов сидел уже в просторной крытой татарской повозке с ездовым Антипкой, казаком молодым и любителем песен. Минувшей зимой ему исполнилось двадцать пять лет, из них лет восемь он уже провел в «диких» степях среди донских казаков. С атаманом Матвеем Мещеряком он пристал к Ермаку и был на государевой службе под Могилевом и в Ливонии. Антипка положил одну заряженную пищаль справа от себя, другую слева, ловко управлял неторопливой лошадью, впряженной в повозку. И сам есаул имел при себе две пищали. Позади повозки, свесив ноги, сидел пожилой казак Игнат, рядом с ним примостился промысловик Фрол Осипов, у каждого было по две пищали, кисы с пулями и пороховницы. Верхоконный бородатый и сутулый казак Кузьма ехал с одной пищалью поперек седла, вторая лежала в повозке, ехал впереди и досматривал дорогу и окрестные места, которые с восходом солнца стали хорошо видны на много верст вперед, а заросли по оврагам из-за того, что кусты и поросль все еще не обзавелась листвой, были ненадежным укрытием для возможной нежданной засады.
Подергивая вожжи, Антипка негромко напевал песню, прислушавшись к которой, есаул различил и немудреные слова:
Как летал, летал сокол,
Как летал, летал ясен —
Да по темным по лесам,
По высоким по горам;
Как искал, искал сокол
Соколиное гнездо,
Соколиночку себе
Златокрыльчатую,
Сизоперчатую;
Как просила соколинка:
– Опусти меня, сокол,
Отпусти меня, ясен,
На свою волю летать,
К своему теплу гнезду,
К малым деточкам!
Яков тихо засмеялся, искоса глянул на красивое, обрамленное мягкой бородкой румяное лицо казака, спросил доверительно:
– Аль и вправду приспела пора соколинку искать, брат Антипка? Оно и понятно, по весне вона как земля паром молочным пахнет! А певчая птаха так и зовет доброго молодца девку в кусты пригласить! Да в здешних местах одни дикие татарочки некрещеные живут, а за ними угнаться ох как трудно – что стрижи юркие по степи мечутся! Не успел ее глазом приметить, как миг – ее и след простыл, как порез от сабли на иртышской водице!
– А вот побьем хана Кучума, упрошу атамана Ермака сватом быть да и высватаю себе хорошенькую ханскую внучку! – засмеялся в ответ розовощекий Антипка. – Разведу табуны коней, своим улусом жить буду! Вона здесь сколько вольных земель, только по берегам Иртыша да иных речек дебри непролазные, а далее, сказывали казаки, степи такие, как у наших южных рубежей, в Диком поле!
– Так и в здешних краях, брат Антипка, – напомнил есаул Яков, – жизнь будет такая же беспокойная, как и на Руси. Там каждое лето жди с Крымского шляха татарскую набеглую орду. А здесь, кроме кучумовцев, иных степняков сущая прорва: и казахи забегают, и ногайцы, и бухарцы не прочь поживиться меховой рухлядью соболиной или лисьей, отняв ее у северных манси и иных народцев.
– Ништо-о, – отсмеялся Антипка, хлопнул вожжами по бокам лошади, чтобы шагала веселее. – Приберем всю Сибирь, города поставим, мужики заселят здешние земли, вот и будет покой от набеглых разбойников! Эй, Кузьма! Что-то тебя вовсе не слышно! Неужто спишь в седелке и не боишься шмякнуться старыми костями о твердь земли?
– Как же! – фыркнул старый казак и пренебрежительно оттопырил порченную шрамом нижнюю губу. – При твоей нескончаемой болтовне и давнолетние мертвецы с погоста разбегутся, косточки теряя, потому как покоя лишатся! – И обратился к Якову: – Покудова тихо окрест. Вороны по деревьям сидят смирно, не полошатся посторонними людишками.
– Дай-то бог, чтобы и далее так было, тишь да гладь, казакам благодать! – откликнулся есаул, усаживаясь поудобнее на подстилке из сена – малоезженный в последние годы тракт от Кашлыка на юг, во владения князя Бегиша и его городок на правом берегу Иртыша, сильно подзарос травой и разбит конскими копытами, отчего повозку изрядно трясло на подсохших колдобинах. Ехали почти в полном безветрии на юг весь день спокойно – ни единой живой души не приметили, ни конной, ни пешей, словно по приказу хана Кучума все до единого жителя откочевали далеко на юг, к реке Ишим. Встретили несколько заброшенных мест стоянок татар, но следы костров явно говорили о том, что угли и обгорелые чурки пролежали под снегом всю зиму, свежих кострищ не находили.
– Должно, далеко убежал хан Кучум с кучумлятами, не скоро воротится в здешние места, ждать будет, когда степная трава поднимется, чтобы можно было пасти табуны и отары овец, – заключил к вечеру свои догадки есаул Яков, присматривая место для ночлега.
Решили заночевать на склоне небольшого холмика, покрытого голыми кустами, на ветках которых едва лишь наметились нежно-зеленые почки. Развели костер, достали по вяленой рыбине, в медном котелочке разогрели воду, которую про запас везли в двухведерном бочонке.
– Завтра надо будет поохотиться на ушастую длинноногую дичь, – отбрасывая в сторону рыбьи кости, пробормотал угрюмый Игнат. – С таких харчей не с татарами биться, а дай господь силы клопа на стенке раздавить! Много раз голодал я на своем веку, а такого мора вокруг себя не привел господь пережить!
Беспечный промысловик Фрол хохотнул, отпил глоток теплой воды, подтрунил над пожилым казаком:
– Покажись теперь на бугре молодая татарочка, да еще в одной исподней рубахе, так, небось, жеребеночком поскакал бы за ней, ась?
Игнат отмахнулся от промысловика, как от надоедливой осенней мухи, сквозь отвислые густые усы сплюнул в сторону.
– Сколь времени тебя знаю, так ты все о бабьих исподних рубахах убиваешься, Фролка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10