«Знаешь, с охоты его принесли,
Тело у старого дуба нашли.

Жаль королеву. Такой молодой!..
За ночь одну она стала седой».

Трубку свою на камине нашел
И на работу ночную ушел.

Дочку мою я сейчас разбужу,
В серые глазки ее погляжу.

А за окном шелестят тополя:
«Нет на земле твоего короля…»

1910
Примечание Сероглазый король
Одно из самых ранних стихотворений Ахматовой. По словам Ахматовой, стихотворение было «опытом баллады». Схема образов – король, королева, муж, жена, возлюбленная, оплакивающая мертвого короля, – напоминает схему образов стихотворения А. Блока «Потемнели, поблекли залы…». Романс на слова этого стихотворения исполнял А. Вертинский.



Рыбак


Руки голы выше локтя,
А глаза синей, чем лед.
Едкий, душный запах дегтя,
Как загар, тебе идет.

И всегда, всегда распахнут
Ворот куртки голубой,
И рыбачки только ахнут,
Закрасневшись пред тобой.

Даже девочка, что ходит
В город продавать камсу,
Как потерянная бродит
Вечерами на мысу.

Щеки бедны, руки слабы,
Истомленный взор глубок,
Ноги ей щекочут крабы,
Выползая на песок.

Но она уже не ловит
Их протянутой рукой.
Все сильней биенье крови
В теле, раненном тоской.

1911

Он любил…


Он любил три вещи на свете:
За вечерней пенье, белых павлинов
И стертые карты Америки.
Не любил, когда плачут дети,
Не любил чая с малиной
И женской истерики.
…А я была его женой.

1910
Примечание Он любил…
Речь идет о Н. С. Гумилеве. Строки: «Он любил три вещи на свете…», «Не любил, когда плачут дети…» являются перекличкой со строками И. Анненского «Я люблю, когда в доме есть дети//И когда по ночам они плачут»; В. В. Виноградов в статье «О символике А. Ахматовой» проводил параллель между ее стихами и романами Кнута Гамсуна и полагал, что «большинство стихов Ахматовой стилизовано во вкусе гамсуновской Эдварды Мак из романа „Роза“ и обращено к „Милому“. М. М. Кралин нашел аналогию со словами Глана, героя романа „Роза“: „Я люблю три вещи… Я люблю грезу любви, которая приснилась мне однажды, люблю тебя и люблю этот клочок земли“ (Гамсун К. Полн. собр. соч. Т.1. СПб., 1910. С. 116). В автобиографической прозе Ахматова называла К.Гамсуна в числе любимейших писателей своей юности. „Читала много и постоянно. большое (по-моему) влияние на нее оказал тогдашний властитель дум Кнут Гамсун („Загадки и тайны“), Пан, Виктория меньше <…>“. Ахматова писала о себе в третьем лице, как бы от лица В. С. Срезневской (Тюльпановой).



«Сегодня мне письма не принесли…»


Сегодня мне письма не принесли:
Забыл он написать или уехал;
Весна как трель серебряного смеха,
Качаются в заливе корабли.
Сегодня мне письма не принесли…

Он был со мной еще совсем недавно,
Такой влюбленный, ласковый и мой,
Но это было белою зимой,
Теперь весна, и грусть весны отравна,
Он был со мной еще совсем недавно…

Я слышу: легкий трепетный смычок,
Как от предсмертной боли, бьется, бьется,
И страшно мне, что сердце разорвется,
Не допишу я этих нежных строк…

1912

Надпись на неоконченном портрете


О, не вздыхайте обо мне,
Печаль преступна и напрасна,
Я здесь, на сером полотне,
Возникла странно и неясно.

Взлетевших рук излом больной,
В глазах улыбка исступленья,
Я не могла бы стать иной
Пред горьким часом наслажденья.

Он так хотел, он так велел
Словами мертвыми и злыми.
Мой рот тревожно заалел,
И щеки стали снеговыми.

И нет греха в его вине,
Ушел, глядит в глаза другие,
Но ничего не снится мне
В моей предсмертной летаргии.

1911
Примечание Надпись на неоконченном портрете
Исследователи иконографии Ахматовой, в частности Ю. Молок, считали, что Ахматова пишет о воображаемом портрете. Однако сейчас, когда найдены рисунки А. Модильяни, изображающие Ахматову в 1910–1911 гг., можно предположить, что имеется в виду один из рисунков А. Модильяни или его картина «Кариатида» (1911, масло, холст), на которых изображена обнаженная женщина с поднятыми, согнутыми в локтях руками – «Взлетевших рук излом больной» (См. об этом в кн.: Лянда Н. Ангел с печальным лицом. Образ Ахматовой в творчестве Модильяни. СПб., 1996. С. 22-25). Впрочем, сама Ахматова опровергала мысль об адресованности стихотворения Модильяни. С меньшей степенью вероятности можно предположить, что речь идет о незаконченном портрете, над которым работала А. А. Экстер, писавшая в манере кубистической живописи с характерными для нее геометрическими элементами композиции («Взлетевших рук излом больной»). Тогда строки: «Он так хотел, он так велел» и далее – относятся не к художнику, а к герою драматического любовного сюжета.



«Сладок запах синих виноградин…»


Сладок запах синих виноградин…
Дразнит опьяняющая даль.
Голос твой и глух и безотраден.
Никого мне, никого не жаль.

Между ягод сети-паутинки,
Гибких лоз стволы еще тонки,
Облака плывут, как льдинки, льдинки
В ярких водах голубой реки.

Солнце в небе. Солнце ярко светит.
Уходи к волне про боль шептать.
О, она, наверное, ответит,
А быть может, будет целовать.

1910, Киев

Сад


Он весь сверкает и хрустит,
Обледенелый сад.
Ушедший от меня грустит,
Но нет пути назад.

И солнца бледный тусклый лик –
Лишь круглое окно;
Я тайно знаю, чей двойник
Приник к нему давно.

Здесь мой покой навеки взят
Предчувствием беды,
Сквозь тонкий лед еще сквозят
Вчерашние следы.

Склонился тусклый мертвый лик
К немому сну полей,
И замирает острый крик
Отсталых журавлей.

1911

Над водой


Стройный мальчик пастушок,
Видишь, я в бреду.
Помню плащ и посошок,
На свою беду.
Если встану – упаду.
Дудочка поет: ду-ду!

Мы прощались как во сне,
Я сказала: «Жду».
Он, смеясь, ответил мне:
«Встретимся в аду»,
Если встану – упаду.
Дудочка поет: ду-ду!

О глубокая вода
В мельничном пруду,
Не от горя, от стыда
Я к тебе приду.
И без крика упаду,
А вдали звучит: ду-ду.

<апрель 1911>

Подражание И. Ф. Анненскому


И с тобой, моей первой причудой,
Я простился. Восток голубел.
Просто молвила: «Я не забуду».
Я не сразу поверил тебе.

Возникают, стираются лица,
Мил сегодня, а завтра далек.
Отчего же на этой странице
Я когда-то загнул уголок?

И всегда открывается книга
В том же месте. И странно тогда:
Все как будто с прощального мига
Не прошли невозвратно года.

О, сказавший, что сердце из камня,
Знал наверно: оно из огня…
Никогда не пойму, ты близка мне
Или только любила меня.

1911
Примечание Подражание И. Ф. Анненскому
Иннокентий Федорович Анненский (1855–1909) – поэт, литературный критик, переводчик. После прочтения сб. «Кипарисовый ларец» (в корректуре в начале 1910 г.) Ахматова стала считать его своим учителем. Семьи Горенко и Анненских были знакомы в начале 1900-х годов по Царскому Селу; гимназисткой Ахматова посещала публичные лекции Анненского (напр., о Пушкине). На старшей сестре Ахматовой Инне Андреевне Горенко был женат брат невестки Анненского С. В. фон Штейн. По семейному преданию, когда Анненскому сказали об этой свадьбе, он ответил: «Я бы женился на младшей» – «Этот весьма ограниченный комплимент был одной из лучших драгоценностей Ани» («Десятые годы». С. 34). Ахматова не пересказывает сюжета Анненского, – подобных стихов у него нет. Но использует его излюбленные образы и передает тонкость оттенков переживаний, столь характерную для лирики Анненского. Ср. строки Ахматовой: «О, сказавший, что сердце из камня,//Знал наверно: оно из огня» со строками Анненского:

Я думал, что сердце из камня,
Что пусто оно и мертво:
Пусть в сердце огонь языками
Походит – ему ничего

У Ахматовой: И цветы голубых хризантем,
У Анненского: …догорала мечта//Голубых хризантем…
У Ахматовой: …чернела вода.
У Анненского: И парков черные… пруды;
У Ахматовой: И всегда открывается книга//В том же месте…
У Анненского: Мне всегда открывается та же//Залитая чернилом страница…
Ритм стихотворения повторяет ритм «Canzone» Анненского, и ахматовское стихотворение представляется как бы его продолжением. У Анненского:

Если б вдруг ожила небылица,
На окно я поставлю свечу,
Приходи… Мы не будем делиться,
Все отдать тебе счастье хочу!

Ты придешь и на голос печали,
Потому что светла и нежна,
Потому что тебя обещали
Мне когда-то сирень и луна.

Но… бывают такие минуты,
Когда страшно и пусто в груди…
Я тяжел – и немой и согнутый…
Я хочу быть один … уходи!




«Мурка, не ходи, там сыч…»


Мурка, не ходи, там сыч
На подушке вышит,
Мурка серый, не мурлычь,
Дедушка услышит.
Няня, не горит свеча,
И скребутся мыши.
Я боюсь того сыча,
Для чего он вышит?

1911

«Меня покинул в новолунье…»


Меня покинул в новолунье
Мой друг любимый. Ну так что ж!
Шутил: «Канатная плясунья!
Как ты до мая доживешь?»

Ему ответила, как брату,
Я, не ревнуя, не ропща,
Но не заменят мне утрату
Четыре новые плаща.

Пусть страшен путь мой, пусть опасен,
Еще страшнее путь тоски…
Как мой китайский зонтик красен,
Натерты мелом башмачки!

Оркестр веселое играет,
И улыбаются уста.
Но сердце знает, сердце знает,
Что ложа пятая пуста!

1911

«Туманом легким парк наполнился…»

Вере Ивановой-Шварсалон


Туманом легким парк наполнился,
И вспыхнул на воротах газ.
Мне только взгляд один запомнился
Незнающих, спокойных глаз.

Твоя печаль, для всех неявная,
Мне сразу сделалась близка,
И поняла ты, что отравная
И душная во мне тоска.

Я этот день люблю и праздную,
Приду, как только позовешь.
Меня, и грешную и праздную,
Лишь ты одна не упрекнешь.

1912
Примечание «Туманом легким парк наполнился…»
Посвящено Вере Константиновне Шварсалон (1890–1920), падчерице Вяч. Иванова, дочери его жены, Л. Д. Зиновьевой-Аннибал, от ее первого брака с Константином Семеновичем Шварсалоном. После смерти в 1907 г. матери, Вера Константиновна, влюбленная безответно в М. А. Кузмина, стала возлюбленной, а затем женой Вяч. Иванова и матерью его ребенка.
Мне только взгляд один запомнился//Незнающих, спокойных глаз. – Образ близок к портрету, данному В. Пястом в стихотворении «Монашеский наряд, бесцветный и простой…» (1910–1911), посвященном В. К. Шварсалон:

И серый омут глаз, подернутых росой,
В предчувствии зари, медлительной и нежной,
Вдруг разгорается – бесстрашной, и мятежной,
И первозданною, и страшною красой.




«Я и плакала и каялась…»


Я и плакала и каялась,
Хоть бы с неба грянул гром!
Сердце темное измаялось
В нежилом дому твоем.
Боль я знаю нестерпимую,
Стыд обратного пути…
Страшно, страшно к нелюбимому,
Страшно к тихому войти.
А склонюсь к нему нарядная,
Ожерельями звеня,
Только спросит: «Ненаглядная!
Где молилась за меня?»





1 2 3