экипаж был в полном составе..
– К срочному выбросу!..
Дальше слушать я не стал. Мой мик поспешил подсказать мне, что выполнение этого действия, то есть срочного выхода из сопространства в нормальный Простор, маневра рискованного, но порой необходимого, требовало трехсекундных подготовительных действий. Успею я за три секунды?..
Я мчался к своей капсуле в пассажирском отсеке с такой скоростью, с какой никогда в жизни не бегал – и, наверное, никогда уже не буду. Ноги работали сами собой, а мик бесстрастно ронял:
– Одна… две… три…
Еще полсекунды, ну!
– Четыре…
Я прыгнул, влетел в капсулу, захлопнул крышку.
– Пять…
Что они, передумали, что ли?..
Нет, на табло светится: «Срочный выход!».
Ага, поехали!
Можно было облегченно вздохнуть. И пропеть славу ленивцам, сачкам и филонам. Собственно, только на это я и мог рассчитывать: экипаж маленького «торгаша» вряд ли был тренирован на военном уровне. Этот маневр предпринимался крайне редко, и с самого начала ясно было, что в положенные три секунды ребятам не уложиться; хорошо, если в шесть. Так и получилось. Иначе меня размазало бы по палубе и экипажу пришлось бы устраивать большую приборку в неурочное время. В эти самые шесть секунд крейсер мог бы понаделать из нас кварков; но то ли вояки пожалели нас, то ли пренебрегли, а может, у них что-то в нужный миг не сработало – бывает и такое. Ну и слава богу, что так.
Остальное представлялось мне более или менее ясным: в нормальном пространстве придется, выбрав предпочтительное направление, уйти в новый, сверхплановый разгон и нырок, отыскать другой узел в сопространстве и уже оттуда брать курс на Теллус. С этим экипаж, как я надеялся, справится без особых трудностей, потому что подобное было его повседневной работой.
Так оно в конце концов и получилось. Но снова было потеряно время. И мое стремление поскорее оказаться дома уже пылало, раскаленное добела.
«Стриж» сел на Африканской платформе. Но на Теллусе, похоже, внутренняя ВВ-транспортировка работала без сбоев. Я дружески попрощался с экипажем; прочие пассажиры были недовольны опозданием, не понимая его причин – поскольку все приключение (сейчас это уже казалось мне приключением, чуть ли не забавным) они мирно проспали в капсулах.
Еще несколько минут – и я вышел из той самой кабины, в которую входил, совершая побег на Стрелу Три, – на Теллусе, в двух шагах от дома.
Сам собою вырвался облегченный вздох: тут все было в порядке, и это успокаивало и обнадеживало, подсказывало, что старая и добрая жизнь вернется и ко мне – с Лючаной, конечно. Все урегулируется.
Я еще поглядел вокруг, чтобы окончательно убедиться. Да, все в порядке – разве что какие-то из рекламных табло успели смениться, но это происходит каждую неделю. Что нового предлагают? Да всякую всячину. И в том числе – иммиграцию в мир Улар. Оставалось только пожать плечами. Кто слышал когда-нибудь о таком мире? А в общем – мне-то какое дело? Я мигрирую к себе домой. И только. И никуда больше.
5. Старуха в углу
Старуха сидела на полу в самом углу, подобрав под себя ноги, низко уронив голову, так что подбородок упирался в высохшую грудь. Казалось, она никак не воспринимала окружающее ни зрением, ни слухом, но ощущала себя в каком-то другом мире, виртуальном, в котором с кем-то, наверное, общалась, что-то видела и что-то слышала. Во всяком случае, так можно было бы подумать, понаблюдав за нею некоторое время и заметив, как начинают шевелиться ее губы, словно произнося что-то, но совершенно беззвучно. Через минуту-другую губы останавливались, какое-то время проходило без единого движения, а затем губы снова начинали повторять те же самые действия – и точно так же без какого-либо видимого успеха. Без успеха – потому что если бы какой-то результат был, то в следующий раз губы стали бы артикулировать что-то другое, иные комбинации, – на деле же повторялось все то же самое. Похоже было, что старуха намеревалась заниматься этим до бесконечности; она не отрывалась от этого занятия и не меняла позы даже ради того, чтобы съесть что-нибудь или выпить, хотя и металлическая миска, и такая же кружка находились в двух шагах, на столе, стоило только (если не хватало уже сил встать на ноги) хотя бы на коленях приблизиться к столу и протянуть руку. Старуха, однако, то ли пренебрегала этим, то ли в ее мире не было ни белого лабораторного стола, ни всего того, что на нем располагалось (кроме еды и питья, два странных инструмента, более всего смахивавших на обычные медицинские инъекторы, только не прозрачные, а сплошь металлические, без разметки доз, зато с круглой шкалой на торце; три стрелки на ней, разной длины и цветов, были сейчас неподвижны; и еще – обычный электронный хронограф, подключенный к разъему на стене, у которой стол и стоял). Возможно, всего этого помещения, походившего на простенькую, едва ли не школьную или же принадлежащую провинциальной больничке лабораторию, в сознании старухи просто не существовало, оно было вытеснено чем-то другим. При условии, разумеется, что существовало само сознание.
Пауза кончилась, губы снова начали выполнять свою программу…
– Все сигналит, – сказал человек в комнате этажом выше, в очередной раз поглядев на монитор. – Пора бы уже понять, что нет смысла. А то мне, откровенно говоря, она уже начинает действовать на нервы.
– Я думаю, – ответил второй присутствующий, – она просто молится. В ее ситуации в голову вряд ли пришло бы что-то другое.
– В принципе я готов с этим согласиться – если она еще способна мыслить здраво. Но как раз в этом я сомневаюсь. Сколько там сейчас?
– Восемьдесят семь, – прозвучал ответ после того, как второй присутствующий бросил беглый взгляд на хронограф.
Первый только покачал головой:
– Цепкость воистину неимоверная. Сколько мы ей там оставляли?
– Выкачано было… Да практически все – у нее должны были остаться считаные дни. Но ведь вы лучше меня знаете, доктор: выкачать досуха пока не удается, да и емкость мы определяем еще с недостаточной точностью. Ничего, научимся и этому – кстати, техники сейчас как раз занимаются этой приборной группой.
– Пока они еще чего-то добьются… Надо еще раз подключить ее – и качать до тех пор, пока она не протянет ноги. Там же работы осталось если не на какие-то минуты, то самое большее на час-два. Займитесь-ка этим, Сегот.
Второй, после недолгой паузы, проговорил медленно:
– С вашего письменного распоряжения, кан.
Первый удивленно повернулся:
– Что такое? С каких это пор…
– Она не под смертным приговором. И вообще – никакого приговора нет.
– Друг Сегот! Что делают с лабораторным животным, когда его роль в эксперименте сыграна? Как правило, усыпляют. И тут речь идет о том же самом. Она и не почувствует, как навеки уснет – вследствие полного исчерпания ресурса. Найдите-ка, в чем я ошибаюсь. Ни в чем.
– Если только считать, что человек равнозначен животному. О животных давно существует свод правил, определяющий, что можно и чего нельзя. А что касается людей, кан Тазон… А кроме того, у нас же нет заказа на результат.
Названный таким именем вздохнул:
– Честное слово, развеять ваши сомнения – задача примитивная настолько, что мне жаль тратить на нее время. Ладно, не хотите – обработаю ее сам. А что до ваших слов относительно заказа – результат пока не столь велик, чтобы о нем следовало специально докладывать. Мы и не станем. Просто-напросто воспользуемся полученным сами. И мне, да и вам, это не помешает. – И Тазон не без усилия поднялся со стула. – А вы понаблюдайте отсюда – дабы убедиться в том, что я сделаю это совершенно спокойно и аккуратно. И чтобы в будущем вы не затевали дискуссий по пустяковым поводам.
– Разумеется, кан Тазон. Я буду очень внимателен. Собственно, я могу даже проассистировать вам, поскольку это находится в пределах моих обязанностей…
– Отсюда вам будет виднее. Вы что, всерьез считаете, что мне там понадобится помощь – пусть и такая ценная, как ваша?
Сказав это, доктор Тазон повернулся и вышел из комнаты решительными, хотя и тяжеловатыми шагами.
На звук шагов вошедшего старуха даже не повернула головы. Тазон остановился в метре от нее.
– Мадам! – произнес он четко и громко, как обращаются к людям с нарушенным слухом или вообще восприятием. – Перестаньте бормотать. Пора бы уже понять: в каких бы полях вы ни пытались работать, ни единый квант излучения не пробьется сквозь эти своды: у нас великолепная защита. Никто и никогда вас не услышит.
Не увидев никакой реакции на свои слова – впрочем, доктор Тазон на нее и не рассчитывал, – он повернулся, подошел к столу, взял прибор, напоминающий инъектор, и стал внимательно его осматривать, нажимая на кнопки, проверяя работу на холостом ходу. И продолжал, не умолкая – может быть, потому, что при всей его кажущейся уверенности чувствовал себя немного не в своей тарелке и непрестанная речь была нужна для успокоения самого себя, а вовсе не старухи, скорчившейся в углу.
– …А потому бесполезно ожидать, что в вашу судьбу вмешается сказочный благородный рыцарь, одолеет всех и освободит вас. Да если бы такое и приключилось – что бы он стал делать с вами, красавица? Конечно, если он геронтоман… Тогда вам крупно повезло бы… хотя скорее ему следует быть некромантом, поскольку в самое ближайшее время…
Сделав три шага, доктор Тазон, держа инструмент в руке, приблизился к старухе вплотную.
– Ну, вот и я, прелестная. Пришла, как говорится, пора. При всем нашем восхищении вашей цепкостью и, так сказать, волей к жизни…
Надо было, чтобы руки перестали мелко дрожать. Да ну же!.. Хотя промахнуться было бы сложно: точка отъема на ней поставлена несмываемой краской. Ну вот, кажется, можно начинать. Только уж очень неудобно она уселась.
– Поднимите головку, драгоценная. Вы слышите? Голову, я говорю! Никакого терпения не хватит, честное слово! Ты, карга старая, я с тобой разговариваю! Подними голову!
Реакция оставалась прежней, вернее – полное ее отсутствие.
– Ну, не хочешь по-хорошему – пеняй на себя!
Доктор Тазон нагнулся. Схватил старуху за волосы. Рванул вверх…
– А-а-а-а… Оо!
Наверху Сегот, ассистент доктора Тазона, встрепенулся.
– Ну и ну… – только и смог пробормотать он, не в силах оторваться от монитора, словно надеясь, что изображение сейчас же даст задний ход, вернется к своему началу – и дальше пойдет уже совсем другая картинка. – Куда же это она ему угодила, а?..
На самом деле он отлично видел куда: в самое уязвимое у мужчины место. Эх, хорошо было Ахиллу: у него таким местом была пятка, а у доктора Тазона, как и у любого другого, повыше, и она ухитрилась попасть ногой именно туда, куда следовало, – то есть, конечно, куда не следовало, черт бы побрал!.. Ох, как он корчится, бедняга! Откуда только у нее взялось столько силы для такого удара – прямо скажем, профессионального? Хотя от женщины в любом возрасте всегда можно ожидать чего угодно…
Только когда все эти обрывки мыслей – в колонну по одной – прошагали в расстроившемся сознании ассистента, он спохватился и пулей вылетел из комнаты – оказать своему шефу первую помощь. Однако по дороге подумал, что такой же прием, чего доброго, может ожидать и его самого; поэтому он остановился, вернулся в ту комнату, откуда только что выбежал, и срочно вызвал охрану и медика.
Впрочем, Сегот опасался напрасно: когда помощь ворвалась в лабораторную камеру (наверное, такое название этого помещения будет самым правильным), старая дама снова сидела в своем уголке в той же позе, и губы ее все так же беззвучно шевелились. На вновь появившихся она не обратила совершенно никакого внимания. Поэтому ее трогать не стали. Охранники погрузили на принесенные носилки медленно приходившего в себя доктора Тазона и немедленно убыли, направляясь в медицинское отделение.
Только когда за ними захлопнулась тяжелая дверь, в камере возник новый, неожиданный звук. Он скорее всего напоминал каркающий, злорадный смех. Кроме старухи, тут никого не оставалось, так что приходится предположить, что смеялась именно она.
6. Вратарь-заика
Ровно три месяца назад я вышел из этого подъезда. Долгое отсутствие? Да нет, пожалуй, не очень.
Может быть, мне следовало как-то предупредить Лючану о том, что я спешу к ней, исполненный раскаяния, посыпая голову пеплом? Получить соединение по ВВ-информу было парой пустяков даже на Трешке, а уж тут, на нашей станции, можно было воспользоваться любым видом связи. «Да, скорее всего, надо было известить ее, – так размышлял я, шагая к дому, и чем ближе он становился, тем медленнее становились мои шаги. – Но я этого не сделал. Почему?»
Ответ был мне ясен еще до того, как я сформулировал вопрос. Да потому, что я боялся. Я мог поступить двояко: послать сообщение – или просто позвонить и поставить ее перед фактом. У каждого способа были свои достоинства и недостатки. На письменное сообщение она могла обидеться или, во всяком случае, истолковать неправильно: решила бы, что я до сих пор не желаю с ней разговаривать, – и сама настроилась бы соответственно. А если предпочесть голосовую связь – как знать, какое воздействие оказал бы на нее мой неожиданно прорезавшийся голос? Могло ведь получиться и так, что она захотела бы продолжить разговор с того самого места, на каком он прервался три месяца тому назад? Я отлично помнил, что в тот раз наше общение завершилось свинцово-тяжелым молчанием; вот и сейчас – что бы я стал делать, если бы Лючана, услышав меня, просто дала бы отбой? Да я не решился бы после этого показаться в дверях! Снова кинулся бы к ВВ – и опять на Стрелу Третью. Нет уж: лучше появлюсь неожиданно; пусть увидит меня – и по моему облику сразу поймет, что я пришел с повинной: настолько-то уж она меня знает. Итак…
Это «итак» означало, что я уже стою перед собственной дверью, почему-то вцепившись в свой непременный кейс, словно утопающий в спасательный круг, и безбожно медлю перед тем, как приложить ладонь к замочной пластине и предъявить глаза крохотным стеклянным зрачкам на внешнем выходе Вратаря. Набираясь храбрости, я сделал три полных вдоха и лишь после этого выполнил необходимые операции. Мгновение – и дверь передо мной распахнулась.
В прихожей царила мертвая тишина – во всяком случае, на протяжении той пары секунд, что требовались Вратарю для полной моей идентификации; то была процедура, неизбежная после любой более чем месячной отлучки. Потом прозвучало привычное, все так же невыразительное, да еще и с запинкой:
– Привет, хозя…
Его слова сразу же заставили меня насторожиться. Вратарь начал заикаться после той схватки, что произошла здесь в самом начале прошлой операции, о которой я уже не раз упоминал – и, наверное, еще буду. Мы обнаружили это, вернувшись в родные стены после завершения дела. Но ведь это было давно! Ну ладно, тогда мы начали восстановление семейного гнездышка с других работ; но ведь за три месяца, что меня здесь не было, могла же Лючана наладить у Вратаря акустический блок, вернуть ему нормальное произношение, чтобы он не проглатывал звуки.
Могла – но не сделала. А это уже вызывало если еще и не беспокойство, то во всяком случае некоторое недоумение. Потому что на Лючану такое действие, а вернее – бездействие, никак не походило. Она всегда чувствовала себя хозяйкой, а любая нормальная хозяйка не терпит беспорядка и неисправностей в своих владениях и старается устранить их как можно скорее. Нет, что-то не так было в нашем доме.
– Привет, Вратарь. Где хозяйка?
– Хозя… на …ходе.
Иди теперь пойми его: на выходе? На подходе?
– Уточняю вопрос. Она дома?
– Хозя… не…ма.
Что скорее всего следовало реконструировать так: «Хозяйки нет дома».
Что же, это, наверное, не так уж плохо. До ее прихода я должен освоиться – почувствовать, что я действительно у себя дома и тут я – хозяин положения. И когда она придет – я встречу ее, а не она меня; в этом есть немало плюсов.
– Хорошо. Спасибо за информацию.
И я вошел в жилую часть. Двинулся, заглядывая во все двери подряд – чтобы убедиться, что все в порядке и мне не грозит обнаружить в ванной чужую бритву или в спальне – мужские пантуфли неизвестного происхождения. Могло ведь и такое предположение быть, верно?
Вещей неизвестного происхождения я не обнаружил и почувствовал, как основательный валун скатился с души. Но только один. А еще сколько-то их продолжало громоздиться на моей психике.
Потому что с каждым шагом и взглядом я все более приходил к невеселому выводу: здесь, в нашем с Лючаной доме, уже некоторое время никто не жил. Никто – иными словами, тут не жила она.
Начать с того, что уровень порядка, а вернее, беспорядка, против ожидания все еще царившего здесь, не изменился. Во всяком случае, практически. А это означало, что за минувшие три месяца Лючана и пальцем не пошевелила, чтобы сделать наше обиталище пригодным для нормальной жизни – такой, к какой мы привыкли.
1 2 3 4 5 6