Как-то мы сидели с отцом в нашей летней пристройке и читали вчерашние газеты, которые я купил в местной парикмахерской «Веселый цирюльник», как вдруг я увидел на дороге приближающийся «кадиллак» Нанги. Я хотел было скрыться в доме, но потом передумал. Мне не из-за чего было волноваться, ведь это не я, а он пожаловал, куда его совсем не звали. Отец в полном недоумении смотрел на незнакомую машину, подкатившую к дому. Я сказал ему, что приехал Нанга. Отец поспешно потянул на голое тело фуфайку и выскочил встречать гостя. На лице его блуждала нерешительная, заискивающая улыбка, которую у нас метко называют «тухлой». Я не поднялся с места, делая вид, что читаю газету.
– Привет, Одили, мой грозный соперник, – поздоровался со мной Нанга с напускным добродушием.
– Привет, – сухо ответил я.
– Как ты здороваешься с министром! – прикрикнул на меня отец.
– Оставьте его, сэр, – сказал Нанга. – Мы с ним любим иной раз обменяться любезностями. Посмотреть со стороны, так кажется, вот-вот горло друг другу перегрызем.
Я уселся поудобнее в своем соломенном кресле и загородился газетой. Нанга сделал еще несколько попыток вызвать меня на разговор, но я упорно молчал, хотя отец глупейшим образом накричал на меня и даже угрожающе сжал кулаки. К счастью для нас обоих, он меня не тронул; случись такое, моя песенка была бы спета – кто же захочет отдать свой голос за человека, поднявшего руку на своего отца? Уже задним числом я припомнил, что Нанга, горячо заступавшийся за меня или, во всяком случае, делавший вид, что заступается, вдруг умолк, 'явно надеясь, что отец не сумеет сдержать себя. Убедившись, что надежды его не оправдались, он с искусно разыгранным простодушием снова обратился к моему отцу:
– Не принимайте все это так близко к сердцу, сэр. Когда же и поартачиться, как не в молодые годы?
– Пусть заведет себе собственный дом и хоть на голове ходит, а здесь еще я хозяин. Меня-то он ни во что не ставит, но зачем обижать почетного гостя?
– Пустяки, сэр. Я здесь не гость. Я у вас, как у себя дома, ведь вы мне все равно что отец. Если мы и добиваемся чего-нибудь там, в столице, то только благодаря поддержке таких людей, как вы. А эти молокососы, которые несут всякую чушь обо мне, – разве они что-нибудь смыслят? Прослышали, будто Нанга прикарманил десять процентов комиссионных, и ну драть глотку. Им и невдомек, что все комиссионные идут в партийный фонд.
Я немного приспустил флаг, или, вернее сказать, газету.
– Ну да, – подхватил отец, стараясь показать, будто он в курсе дела, однако по выражению его лица было видно, что он ничего не понял. Похоже, слова Нанги поставили его в тупик, но он, должно быть, решил, что председателю местной организации ПНС полагается разбираться в делах своей партии, и ничего не спросил.
– Надо полагать, ваш новый дом тоже предназначен для нужд партий? – сказал я, откладывая газету.
– Господин министр разговаривает не с тобой, – оборвал меня отец.
– Конечно. О чем ему со мной говорить? Он ведь знает, что я все знаю. Автобусы, например, он купил, чтобы перевозить членов партии, а таможенные пошлины…
– Заткнись! – крикнул отец.
– Пусть говорит, сэр! Когда он выложит все свои глупости, я попытаюсь ему кое-что объяснить.
Я хотел было сказать ему, чтобы он оставил свои объяснения при себе, но решил промолчать.
– Вы кончили, господин патриот? – спросил Нанга. – Так вот, тот, кто не знает, чего он не знает, – тот просто дурак.
– Не обращайте на него внимания, господин министр. Сами видите, никакого сладу с ним нет. С таким сыночком мне, старику, долго не протянуть. Пойдемте лучше в дом.
И отец увел Нангу в темную и мрачную гостиную нашего каменного дома. Когда-то этот дом считался самым красивым и современным во всем селении. Теперь же, если речь заходила о наиболее приметных домах в округе, никто не вспоминал дом Хезекиа Самалу. Он уже казался старомодным – главным образом из-за высокой двускатной крыши, на которую ушло столько железа, что хватило бы на две кровли. К тому же не мешало бы заменить деревянные жалюзи на узких окнах обыкновенными стеклами, чтобы в комнатах было не так темно. Скорее всего, этим суждено было заняться мне.
Я остался в светлой, залитой солнцем пристройке, наслаждаясь своей победой и радуясь, что вынудил противника отступить под мрачные своды.
Через полчаса отец вышел на порог и позвал меня.
– Да, сэр? – почтительно отозвался я, не проявляя, однако, ни малейшего намерения сдвинуться с места.
– Поди сюда, – сказал он.
Я не спеша поднялся и направился в дом. На круглом столике посреди гостиной стоял поднос с двумя бутылками – виски и содовой. Стакан Нанги был почти не тронут, стакан отца, как всегда, пуст.
– Садись, – сказал отец, – мы тебя не съедим.
Его игривый тон заставил меня насторожиться. Я сел, демонстративно игнорируя Нангу. Отец перешел прямо к делу.
– Сумасшедший может бегать по улицам голый – он сраму не имет, но горе и позор его родным! Я был вынужден просить за тебя прощения у мистера Нанги. Ты пришел к нему за помощью, жил под его крышей, ел его хлеб, а потом плюнул ему в лицо. Как ты мог… Не смей меня перебивать! Ты все скрыл от меня. Ты публично оскорбил его, ушел из его дома и стал плести против него интриги… Молчи! Теперь меня не удивляет, что ты явился сюда и не сказал мне ни слова. Ты никогда мне ничего не говоришь. Да и зачем? Ведь я же ничего не понимаю! Ведь я уже отжил свой век!.. Молчи, не перебивай! И вот, несмотря на твое безобразное поведение, мистер Нанга продолжал хлопотать за тебя и сам приехал сказать, что тебе дали стипендию. Я просто дивлюсь его доброте. Нет, я бы не мог так поступить. И это еще не все – ты получишь двести пятьдесят фунтов, если подпишешь эту бумагу. – Он протянул мне какой-то листок.
– Простите, если я перебью вас, сэр, – сказал Нанга. – Я бы не хотел, чтобы Одили меня неправильно понял. – Он круто повернулся ко мне. – Я тебя не боюсь. Любому ослу ясно, что ты провалишься с треском. Сам опозоришься и залог потеряешь. Я даю тебе деньги только потому, что хочу баллотироваться один, без соперников: мои многолетние заслуги перед пародом дают мне на это право. Пусть те, кто поливает меня грязью, видят, что народ за меня. Поэтому и только поэтому я даю тебе деньги, хотя не мешало бы хорошенько проучить тебя, чтобы в следующий раз при одном только слове «выборы» ты бросался бежать без оглядки. Я знаю, что твои легкомысленные друзья снабдили тебя деньгами. Если у тебя осталась капля здравого смысла, сбереги эти деньги, ты сможешь дать образование детям твоего отца или сделать хоть что-нибудь путное…
Я был поразительно спокоен. По правде сказать, я все это время думал об Эдне, но все же заметил, что отец, услышав совет Нанги, тотчас задрал нос, всем своим видом показывая, что отклоняет великодушное предложение, которое я еще не сделал, да и не собирался делать.
– Мы знаем, откуда берутся эти деньги, – продолжал Нанга. – Нам все отлично известно. Пусть только пройдут выборы – мы разделаемся с этими типами. Они воображают, что могут безнаказанно снабжать деньгами безответственных мальчишек, чтобы с их помощью свергнуть законное правительство. Мы им покажем! А ты пользуйся тем, что тебе перепало. Твой друг Куламо оказался умнее тебя, он взял деньги и уступил дорогу мистеру Коко.
– Это ложь! – воскликнул я.
– Нет, вы только посмотрите на этого политика! Он даже не знает, что происходит. Ты сидишь в этой дыре и теряешь время, а твои дружки в столице один за другим открывают счета в банке. Ну да что тебе объяснять, ведь ты уже не ребенок. Видит бог, я сделал для тебя все, что мог, и твой отец тому свидетель. Бери деньги, бери стипендию и отправляйся изучать пауки. Стране нужны образованные люди. А грязную игру в политику предоставь более опытным игрокам.
– Вы ждете ответа? – заговорил я наконец. – «Так вот он: нет, нет и нет. Вы думаете, что на ваши паршивые фунты можете купить кого угодно, но вы ошибаетесь. Я буду бороться с вами всегда и везде, даже если вам удастся подкупить всю нашу партию. Вы трусите, я вижу это по вашим глазам. Вы уверяете, что не боитесь меня, тогда зачем же вы подсылаете ко мне ваших головорезов? Зачем заставляете всякую шваль таскать по улице плакаты с моим именем? Извините, но вам придется забрать свои грязные деньги и убраться отсюда вон, господин государственный деятель, а впрочем, какой вы деятель, вы просто дикарь!
– Одили!
Убраться пришлось мне, и притом немедленно. Проходя мимо «кадиллака», я заметил в нем нескольких парней, и один из них показался мне знакомым, хотя я и не мог хорошенько его разглядеть.
Я не верил, что Макс изменил нам, но почему он до сих пор не приехал, как обещал, чтобы помочь мне начать предвыборную кампанию? Я не знал, что и думать.
Глава двенадцатая
– И безумец может сказать разумное слово, – начал отец, – но послушай его дальше – и ты убедишься, что у него не все дома. Ты опять себя показал, мой сын. Когда ты приехал сюда на своей машине, я подумал: наконец-то он взялся за ум. Но не тут-то было. Так ты, значит, в самом деле хочешь тягаться с мистером Нангой! Сын мой, зачем ты упустил такой случай? Если тебе показалось, что он предложил слишком мало, почему ты прямо ему не сказал? Почему не потребовал три, четыре сотни? Да где там! У тебя разве на это ума хватит! Ты норовишь оскорбить человека, который желает тебе добра. Может, ты воображаешь, что он завтра опять придет и поклонится тебе в ножки – сделай милость, возьми двести пятьдесят фунтов? Как бы не так. И в рай ты не попал и согрешить не сумел.
– А вам-то что за печаль? Мой убыток – не ваш. Вы в ПНС, я – в Союзе простого народа!..
– Придется тебе терпеть мое брюзжанье, пока ты носишь имя Самалу. Хотя не далек тот день, когда ты сам станешь звать меня, да уж я не откликнусь.
Я сразу смягчился. Я очень чувствителен к подобного рода намекам и не люблю думать о том, что настанет время, и близкий тебе человек не откликнется, сколько его ни зови. Я выдержал долгую паузу и заговорил уже более мирным тоном.
– Выходит, у вас в партии считают, что министр вправе брать взятки?
– Что? – переспросил отец, просыпаясь. Я и не заметил, как он заснул.
– Нанга уверяет, что десять процентов комиссионных, которые он берет, заключая контракты, идут в фонд партии. Это правда?
– Если крокодил высунется из воды и скажет, что он заболел, ты полезешь проверять?
– Вот оно что, – сказал я и невольно улыбнулся, увидев, что отец тотчас снова задремал.
На следующий день приехал Макс со своей группой – всего человек двенадцать, из которых я знал лишь двоих: Юнис, невесту Макса, и профсоюзного лидера Джо. У них были легковая машина, микроавтобус и два новехоньких вездехода с репродукторами па крыше. Увидев, как хорошо они оснащены и как уверенно держатся, я воспрянул духом. Признаться, я позавидовал Максу, что у него такая красивая и преданная подруга. Везет же людям! Я жалел, что не могу пригласить Эдну посмотреть на них.
– Почему ты не предупредил меня о своем приезде? – спросил я Макса. – Это, конечно, ничего не меняет, но все же…
– Разве ты не получил мою телеграмму?
– Нет.
– Я телеграфировал тебе в понедельник.
– В понедельник? Ну, а сегодня только четверг, в субботу получу.
– Техника! – сказал Макс, и все рассмеялись.
Я повел их в пристройку. При виде гостей отец натянул свою порыжелую фуфайку и принялся с таким жаром пожимать всем руки, будто он всегда нам сочувствовал. Мои братья и сестры высыпали во двор, окружили машины; они строили рожи, глядя на свои отражения в сверкающей полировке. Должно быть, машины вымыли на переправе, подумал я. Это было так похоже на Макса – он всегда старался появляться на людях в безукоризненном виде. Жены отца вышли на порог главного дома и шумно приветствовали гостей. Потом появилась Мама с телеграммой в руке и торопливо направилась к нам.
– Вот, – сказала она мне, – сегодня утром получили, когда тебя не было. Я совсем забыла. Велела Эдмунду напомнить, когда ты придешь, да этот дуралей…
Все опять рассмеялись, а отец, заражаясь всеобщим весельем, шутливо проворчал что-то насчет людей, которые, не умея читать, хватают чужие письма.
– Придется нам взять назад свое обвинение. А ну-ка, троекратное «ура» в честь министерства почт и телеграфов!
– Гип-гип…
– Ура!
– Гип-гип…
– Ура!
– Гип-гип…
– Ура!
Мировые это парни – почтари.
Мировые это парни – почтари.
Мировые это парни – почтари.
Всем мы это говорим – ура!
Всем мы это говорим – ура!
Шум, смех и невиданное скопление машин привлекли внимание соседей и прохожих, и вскоре у нас во дворе уже толпился народ.
– А почему бы нам не открыть сейчас предвыборный митинг! – воскликнул Макс, и глаза у него возбужденно заблестели.
– Только не здесь, – твердо сказал я. – Мой отец – председатель местной организации ПНС, и мы поставим его в неловкое положение. Да и вообще, разве митинги так проводят?!
– Чего он там болтает? – вмешался отец. – Что с того, что я в ПНС? Вам-то до этого какое дело? Всякая птица садится, где хочет, и орел ястребу не помеха.
Макс и его друзья захлопали в ладоши и снова прокричали троекратное «ура», на этот раз в честь моего отца. Потом включили репродукторы на полную мощность и запустили пластинку с бравурной песенкой. Когда прокрутили четыре или пять пластинок, набился уже полный двор народу. Из дому вынесли все стулья и табуреты, расставили их полукругом и усадили стариков и знатных людей деревни. На крыльце установили микрофон. Всех поразило, что, когда говоришь в эту штуку, голос раздается откуда-то совсем с другой стороны. Я слышал, как кто-то сказал: «Все-таки белый человек – колдун».
Импровизированная речь Макса – похоже было, он все же приготовил ее заранее, в общих чертах, – прозвучала внушительно. Но я не думаю, чтобы она многих убедила. Строго говоря, это была даже не речь, а диалог между оратором и аудиторией, вернее, наиболее горластой ее частью. Один из присутствующих доставил нам особенно много хлопот. Когда-то он служил капралом в полиции и отсидел два года в тюрьме за то, что взял с водителя грузовика взятку в десять шиллингов. Во всяком случае, такова была официальная версия. Сам же он уверял, что все дело подстроили потому, что когда-то, еще до того, как страна получила независимость, он не поладил со своим белым хозяином. Я уверен, существовала и третья версия, по которой виноватыми были недоброжелатели из другого племени. Вернувшись домой, капрал, как его до сих пор называли в деревне, вздумал заняться политикой и стал членом деревенского совета. Теперь он поставлял деревне щебень для будущих строительных работ – у нас собирались провести водопровод, – и про него ходил слушок, что, продав кучу щебня, он ночью выкрадывал ее, а на следующий день продавал заново, и так без конца. Разумеется, он орудовал в сговоре с казначеем деревенского совета.
Макс начал с того, что обвинил нынешнее правительство в мошенничестве и коррупции. Когда он, приводя пример за примером, показывал, как наши государственные и политические деятели, которые еще пять лет назад были буквально нищими, стали чуть ли не миллионерами, в толпе то и дело раздавался смех. Но это был горький смех людей, привыкших мириться со своей участью. Никто не взывал к отмщению, никто не потрясал кулаками и не рвался в бой. Все отлично понимали, о чем толкует Макс, ведь это происходило у них на глазах. Но что тут можно поделать?
Бывший капрал очень хорошо выразил общее настроение.
– Что ж, – сказал он. – Они сами живут и другим дают жить. Вот воду взялись нам подвести и электричество обещают. Разве прежде у нас это было? Выходит, что и нам от них кое-что перепадет…
– Не давай их в обиду, капрал! – крикнул кто-то. – Ты ведь тоже из их компании – любишь поживиться за чужой счет!
В толпе опять засмеялись, и опять это был горький, но беззлобный смех. Никому и в голову не приходило всерьез обвинять в чем-нибудь капрала или затевать с ним ссору только из-за того, что он выгораживает таких же пройдох, как он сам.
До сих пор Макс говорил спокойно и уверенно, не горячась. Но когда он завел речь о том, что наши теперешние правители уже стали привилегированным классом и хотят сесть на шею народу, голос его дрогнул.
– Все они заодно! – крикнул он. – Что ПНС, что ППС – < разницы никакой.
– Верно, – подтвердил кто-то из толпы по-английски.
– Они хотят прибрать к рукам все богатства страны и поделить их между собой. Вот почему вы не должны поддерживать их, вот почему мы основали новую партию – Союз простого народа, партию, которая защищает интересы простых людей, ваши интересы. Однажды ночью охотник подстрелил крупную дичь. Он долго искал ее в кустах, но не мог найти. Тогда он решил пойти домой и дождаться утра. С первыми лучами солнца он вернулся в лес, заранее радуясь своей добыче. И что же он там увидел?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16