Рассказы китайских писателей 20 – 30-х годов – 1

OCR Busya
««Дождь». Рассказы китайских писателей 20 – 30-х годов»: Художественная литература; Москва; 1974
Аннотация
В сборник «Дождь» включены наиболее известные произведения прогрессивных китайских писателей 20 – 30-х годов ХХ века, когда в стране происходил бурный процесс становления новой литературы.
Мао Дунь
Весенние шелкопряды
1
Старый Тун-бао с длинной курительной трубкой за поясом сидел на камне у обочины дороги, проходившей вдоль плотины. После праздника цинмин сразу стало жарко, и солнце так жгло спину, будто на ней стоял раскаленный глиняный таз. По дороге волокли лодки шао-синцы в легких нараспашку куртках из дешевой синей ткани. Шли они горбясь, напрягши мускулы, со лба катились крупные, точно соевые бобы, капли пота. Глядя на этих изнуренных тяжелым трудом и жарой людей, Тун-бао еще острее ощутил жару, по всему телу пошел зуд. Старик до сих пор не сменил поношенный зимний халат на куртку – она все еще лежала в закладной лавке: Тун-бао и представить себе не мог, что сразу после цинмина начнется жара. «Спокон веку такого не было», – подумал Тун-бао и сплюнул.
Изредка по каналу проплывали лодки, поднимая на зеленой, гладкой, как зеркало, воде, легкую зыбь. Тогда отражавшиеся в воде глинистые берега и шелковичные деревья приобретали расплывчатые очертания и какое-то время покачивались, словно хмельные, но вскоре вода успокаивалась и изображения вновь становились отчетливыми. На тутовых сучьях, похожих на кулачки, уже появились маленькие, с мизинец, ростки с нежными зелеными листками. Тутовые деревья, росшие вдоль канала, бесконечными рядами уходили вдаль. Поля еще не были возделаны, сухая земля растрескалась, а здесь уже цвела шелковица. Позади Тун-бао тоже тянулся целый лес низкорослых, словно застывших в раздумье тутовых деревьев. Пригретые солнцем, светло-зеленые листки появлялись буквально на глазах.
У дороги, неподалеку от того места, где расположился Тун-бао, стояло светло-серое двухэтажное здание – фабричная кокономотальня. Вокруг самой фабрики были вырыты окопы – десять дней назад там находилась воинская часть. Опасаясь прихода японцев, богачи из соседнего городка бежали. Хотя солдаты ушли, ворота кокономотальни были на запоре – на фабрике, видимо, ждали, когда крестьяне понесут на рынок коконы и начнется оживленная торговля. Живший в соседнем городке сын молодого господина Чэня рассказывал Тун-бао, что в Шанхае бездействуют все шелкомотальни, в городе неспокойно. Здешние кокономотальни, считал он, тоже вряд ли отопрут ворота. Однако Тун-бао этому не верил. Шестьдесят лет прожил он на свете, пережил не одну смуту, но чтобы нежно-зеленые листочки шелковицы увяли и засохли или чтобы ими овец кормили, такого он не видел. Бывало, правда, что шелкопряды не вылуплялись из грены, но тут уж ничего не сделаешь – на то воля Владыки неба!
«Только цинмин, а такая теплынь», – думал Тун-бао, с умилением глядя на курчавившиеся нежно-зелеными листочками молодые побеги, пробивающиеся из кулачков сучьев. Любуясь ими и все еще не веря в такое чудо, Тун-бао вспомнил себя молодым, двадцатилетним, и повеселел. Тогда, как и нынче, сразу после праздника весны пришлось надеть легкую куртку, раньше, чем обычно, стали оживать личинки шелкопряда. В том году Тун-бао женился. Семья его не знала нужды; у отца, умудренного, точно старый бык, жизненным опытом, были золотые руки, а дед, обеспечивший семье благополучие, до самой старости оставался выносливым и крепким, хотя в молодости хлебнул немало горя в плену у «длинноволосых». В то время только что отошел в мир иной старый господин Чэнь, сын его еще не приохотился к опиуму, и семья Чэней жила богаче, нежели сейчас. Старик твердо верил, что судьба крепко связала обе семьи одной нитью, хотя Чэни были знатными господами, а Тун-бао и все его предки – простыми крестьянами. Люди до сих пор помнят, что дед Тун-бао и старый Чэнь сумели бежать из логова «длинноволосых», где целых семь лет мыкали горе, да еще прихватили с собой золото.
Господин Чэнь вскоре разбогател на торговле шелком, а семья Тун-бао занялась разведением шелкопрядов и тоже год от года жила все лучше. Через десять лет у Тун-бао уже было собственное рисовое поле в двадцать му, более десяти му тутовника и домик из трех комнат с двумя входами. Семья Тун-бао жила в то время в деревне Дунцуньчжуан и вызывала зависть не меньшую, чем семья господина Чэня, прослывшего чуть ли не первым богачом в соседнем городе.
Но с годами обе семьи пришли в упадок. Вместо земли, которую Тун-бао потерял, у него появился долг в триста с лишним юаней. Чэнь разорился, еще раньше. Тун-бао слышал, будто души ограбленных «длинноволосых» в преисподней пожаловались своему владыке Яньло вану и владыка заставил господина Чэня отдать «длинноволосым» золотые слитки. Поэтому господин Чэнь и разорился так быстро. Люди зря говорить не станут. Отчего вдруг такой хороший человек, как господин Чэнь, стал бы курить опиум? Нет, без потусторонних сил тут не обошлось! Одного только старик, хоть убей, не разумел: почему вслед за семьей господина Чэня разорилась и его семья? Ведь его дед не грабил «длинноволосых» – это Тун-бао знал точно. Правда, односельчане, которых теперь уже не было в живых, рассказывали Тун-бао, что дед его, когда бежал от «длинноволосых», наткнулся на молодого парня, патрулировавшего дорогу, и пришлось его пристукнуть. Может, из-за этого все их беды? Но ведь с самого детства Тун-бао помнит, как старалась его семья ублажить душу «длинноволосого». Сколько было отбито поклонов, сожжено бумажных «серебряных слитков», прочитано молитв! Говоря по совести, душа невинно загубленного патрульного уже давно должна была переселиться в какого-нибудь человека.
Тун-бао смутно помнил деда, зато собственными глазами видел, каким трудолюбивым и честным был отец. Да и сам Тун-бао человек порядочный, и старший его сын и сноха Сы данян достойные люди. В работе усердные, семейное добро зря не переводят. Даже младший А-до, хоть пока еще молокосос и горя не знал, но, по всему видать, добро беречь будет.
Тун-бао поднял темное, морщинистое лицо и с тоской обвел взглядом канал, плывущие по нему лодки, тутовые насаждения на берегах. Все как будто осталось по-прежнему, а жизнь изменилась. Теперь сноха все чаще варит тыкву, и у семьи долг в триста юаней.
Издалека, где канал сворачивал в сторону, донесся гудок. На том берегу тоже стояла кокономотальня, и если приглядеться, видно было, что пристань выложена камнем. Из-за поворота, как раз там, где находилась кокономотальная фабрика, показался небольшой пароход, ведя за собой три баржи, и важно поплыл в ту сторону, где сидел Тун-бао. К берегам покатились волны. Посреди реки стояла утлая лодчонка. Человек стал быстро грести к берегу и ухватился за камыш, но лодка еще долго покачивалась на волнах, будто на качелях. Пароход нарушил тишину над тихой зеленой равниной и распространил вокруг неприятный запах нефти. Тун-бао с ненавистью смотрел вслед пароходу, пока он, прогудев, не исчез за следующим поворотом.
Тун-бао издавна питал ненависть к пароходам, этому «порождению» заморских дьяволов. С самими дьяволами Тун-бао, правда, не приходилось встречаться, но отец рассказывал, что старый господин Чэнь видел их не раз – брови у пих рыжие, глаза зеленые, а ходят они, не сгибая коленей. Господин Чэнь тоже презирал заморских дьяволов, говорил, что они «хитростью выманивали бронзовые и золотые украшения». Тун-бао знал о господине Чэне со слов других, ему и десяти лет не было, когда Чэнь умер. Он ясно представлял себе, как Чэнь, ругая заморских дьяволов, теребил бороду и сокрушенно качал головой. Каким образом заморские дьяволы умудрялись выманивать чужие украшения, этого Тун-бао до сих пор не понимал, но не мог же господин говорить неправду?! Да старик и сам видит, что делается: с каждым днем дешевеет все, что выращивает он и его семья, зато городские товары дорожают и дорожают. И началось это с той самой поры, как на канале появились заморские пароходы и в деревню стали завозить заморские товары – шелк, ткани, керосин. Отцовское наследство тает буквально на глазах, скоро от него ничего не останется.
Тун-бао не зря ненавидел заморских дьяволов и не скрывал этого. Лет пять назад кто-то ему сказал: «Опять у нас новая власть. Говорят, теперь выгонят заморских дьяволов». Но старого Тун-бао не так-то легко было провести. В городе он вдоволь насмотрелся на парней, которые во все горло кричали: «Долой заморских дьяволов», а сами щеголяли в заграничных костюмах. Наверняка были связаны с заморскими дьяволами – только людей морочили. Потом, правда, они перестали кричать, но городские товары день ото дня дорожали, а налоги и поборы росли. И тут уж, конечно, не обошлось без заморских дьяволов!
А в прошлом году Тун-бао чуть не заболел от огорчения, когда услыхал, что появились заморские коконы и дань стоит дороже китайских на десять юаней. Из-за этих коконов он едва не поссорился со снохой, с которой до сих пор они жили в мире. Сноха захотела разводить шелковичных червей из иностранной грены и нашла поддержку у младшего сына. Старший промолчал, но было ясно, что и он не возражает. Пришлось Тун-бао смириться – одному с тремя не справиться! К двум листам грены местного шелкопряда в доме прибавился лист иностранного. «И вправду, все переменилось», – сокрушался Тун-бао. Посматривая на тутовые деревья, он мрачно думал: «Через год, другой, глядишь, и тутовые листья будут заморскими! Ну и жизнь!..»
Старик вытащил из-за пояса трубку и в сердцах стукнул ею о сухую землю, выбивая пепел. Солнце стояло в зените, и тень Тун-бао стала короткой, как обгоревший пень. В зимнем халате было нестерпимо жарко. Тун-бао расстегнул несколько пуговиц и начал обмахиваться полой, затем поднялся и пошел к дому. Рисовые поля позади тутовника кое-где были вспаханы и равномерно покрыты кусочками глинистой земли. На овощах уже появились цветы, и воздух был напоен пряным ароматом. Вдали виднелась деревушка, в ней жило уже третье поколение семьи Тун-бао. Над крышами вился белый дымок.
Старик вышел из тутовой рощи, дошел до тропы на меже и оглянулся. Он никак не мог налюбоваться шелковистыми зелеными листочками. Вдруг на другом конце поля появился мальчик лет двенадцати.
– Дедушка! – крикнул он. – Иди обедать! Мама ждет!
Это был Сяо-бао, внук старика.
Тун-бао откликнулся, но не пошел, а продолжал стоять на месте, не в силах оторвать глаз от тутовых деревьев. Подумать только, едва прошел праздник весны, а листочки уже величиной с мизинец. Такое Тун-бао за всю жизнь видел всего дважды. Должно быть, нынче шелкопряды на славу уродятся. Сколько же коконов выйдет из трех листов грены? Только бы не случилось, как в прошлом году, беды. Тогда они смогут отдать хоть часть долга.
К Тун-бао подбежал внук. Задрав голову, он тоже посмотрел на покрытые шелковистыми листьями тутовые сучья, потом запрыгал, захлопал в ладоши и запел:
Если туты к празднику цинмин
в лиственный оденутся наряд,
Значит, уродится в этот год
по весне на славу шелкопряд.
Много-много коконов дадут
шелкопряды – урожай хороший!
Женщины заранее поют,
хлопают от радости в ладоши.
Морщинистое лицо Тун-бао озарилось улыбкой. Он подумал, что это добрая примета, погладил мальчика по гладкой, как у буддийского монаха, голове, и в его старом, исстрадавшемся от вечной нужды сердце затеплилась надежда.
2
Наступили жаркие дни. Пригретые щедрым солнцем, быстро распустились на тутах курчавые листочки, теперь они уже были величиной с детскую ладошку. Раскинувшиеся вокруг деревни тутовые рощи буйно разрослись, и издали казалось, будто на невысокой светло-серой изгороди развесили зеленое парчовое покрывало. Не только у Тун-бао, у всех односельчан появилась надежда. Люди начали готовиться к разведению шелкопрядов: вытаскивали из сараев все, что год пролежало без дела, а теперь было необходимо, чистили, мыли, чинили. К маленькой речушке, пересекавшей деревню, со всех сторон спешили женщины и дети, шутили, смеялись.
С весны они недоедали, одеты были в тряпье, жили как нищие, но не унывали. У них хватит терпения, только бы надежды сбылись. Ничего, что долги растут с каждым днем, главное, чтобы шелкопряды уродились здоровые, крепкие. Через месяц, мечтали они, зеленые шелковистые листочки превратятся в белые, как снег, коконы и принесут им звенящие серебряные монеты. У всех животы подвело от голода, но шутки и смех не умолкали.
Сноха Тун-бао с сыном тоже пришли к речке, хорошенько вымыли решета и корзинки и присели на камень, вытирая пот с лица полой куртки.
С противоположного берега, где толпились женщины, донесся голос Лю-бао:
– Сестрица Сы! Вы и нынче будете шелкопрядов из иностранной грены разводить?
Двадцатилетняя Лю-бао жила со своим старшим братом Лу Фу-цином недалеко от Сы данян, на другом берегу речушки.
– Как бы не так! – нахмурившись, сердито ответила Сы. – У нас дед Сяо-бао всем заправляет! Хоть ты его убей, больше чем на один лист иностранной грены не соглашается. Как услышит слово «иностранный», так кипятиться начинает, старая бестолочь, словно увидел смертного врага, который его предков до седьмого колена обидел. Доллары-то он у нас любит, даром что слово это тоже иностранное.
На другом берегу расхохотались. С той стороны, где был рисовый ток Лу Фу-цина, показался крепкий паренек. Он подошел к речушке и перешел через четыре бревна, служившие мостиком. Только сейчас Сы его заметила.
– Братец А-до! – крикнула она, сразу забыв про «иностранную» грену. – Понеси-ка эти решета. А то они намокли и тяжелые, как дохлые собаки!
А-до ничего не ответил, надел на голову одно за другим шесть решет, даже не встряхнув их, и, размахивая руками, словно лодочник веслами, направился к дому. Когда А-до бывал в духе, он охотно всем помогал: мог донести тяжелую вещь, достать оброненный в реку предмет. Но сегодня у парня настроение было скверное, и он взялся нести решета потому лишь, что его попросила об этом золовка. Со своим странным сооружением на голове, очень похожим на большую соломенную шляпу, А-до шел, усиленно покачивая бедрами на манер городских девушек, и сельчанки, наблюдая за ним, так и покатывались со смеху.
– Погоди, А-до! Подсоби и мне! – задыхаясь от смеха, крикнула Хэ-хуа, жена Ли Гэнь-шэна.
– Скажи ласковое слово, тогда подсоблю, – засмеялся парень. Он мигом добежал до дома и поставил решета под навес.
– Хочешь, сделаю тебя приемным сыном? – хохотала Хэ-хуа.
На ее светлом, совершенно плоском лице выделялись непомерно большой рот и крошечные глаза-щелочки. До замужества она была служанкой в одной городской семье, муж ее, мрачный, молчаливый Ли Гэнь-шэн, годился ей чуть ли не в отцы. Хэ-хуа была замужем всего полгода, но все в деревне знали, что она никогда не упускала случая пококетничать с мужчинами.
– Хоть постыдилась бы! – раздался женский голос с другого берега.
Узкие свиные глазки Хэ-хуа стали шире, и она злобно закричала:
– Ну-ка, кого ругаешь? Скажи! Нечего в кусты прятаться!
– Еще указывать мне будешь? – немедленно откликнулись с противоположного берега. – Вот уже верно говорят: «Толкнешь гроб – покойник чует». Шлюху одну бессовестную ругаю!
Оказывается, это кричала Лю-бао, хорошо известная своим запальчивым нравом.
Хэ-хуа плеснула на обидчицу водой. Та в долгу не осталась. Как всегда, нашлись подстрекатели. Детишки подняли визг. Сы не хотела встревать в перепалку, быстро собрала корзинки, кликнула сына и вместе с ним пошла домой. А-до все еще стоял под навесом и ухмылялся, глядя на женщин. Он знал, чего не поделили Лю-бао с Хэ-хуа, и теперь радовался, что этой «колючке» Лю-бао попало.
Из дома вышел старый Тун-бао с коконником на плече, изъеденным белыми муравьями и потерявшим прочность: надо было его укрепить, починить. Заметив, куда смотрит А-до, Тун-бао расвирепел. Ну и непутевый у него сын! Зачем только он путается с Хэ-хуа? «Свяжешься с этой сукой, Звездой Белого Тигра – загубишь семью», – не раз остерегал он сына.
– Старший брат трудится, рисовую солому в пучки вяжет, а ты бездельничаешь, – в бешенстве накинулся он на А-до. – Ну-ка живо иди, подсоби!
Глаза старика налились кровью, лицо побагровело, он проводил сына, ушедшего в дом, злым взглядом, тщательно осмотрел коконник и не спеша принялся за работу. В молодости Тун-бао часто столярил, но сейчас пальцы утратили гибкость, и он быстро устал. Разогнув спину, Тун-бао невольно глянул в комнату, где на стене, на бамбуковых дощечках висели три листа бумаги, усеянные личинками шелкопряда. Сноха, стоя под навесом, оклеивала бумагой бамбуковые корзинки.
В прошлом году они купили для оклейки старые газеты, чтобы сэкономить хоть немного денег, и Тун-бао был уверен, что шелковичные черви вылупились хилыми именно поэтому – нельзя непочтительно относиться к письменам.
1 2 3