Может, в
этих двух милях и был бы смысл, если бы после выхода из строя и взрыва
хотя бы одной установки находящиеся в казарме уцелели или не превратились
в калек.
В два часа дня возвратились от установок третье и четвертое
отделения. Я из окна видел, как они гуськом протопали через плац в
столовую, и по собственному опыту представил их настроение, с каким они
сейчас входят в теплое помещение обеденного зала после двенадцати часов
дежурства и двухмильного марша по слякоти. Впереди у них жареная свинина и
восемь часов сна.
А за окном все то же. Вначале было немного прояснилось, но затем
снова заквасило и довольно-таки основательно. Не поймешь: то ли дождь, то
ли туман, смешанный с дымом. Скука такая, что хоть вешайся. Вероятно
придется, когда все улягутся, подвалить к Листеру, исполняющему по
совместительству обязанности капеллана: у него всегда найдется начатая
бутылка виски.
В моем распоряжении несколько минут. Успею дочитать пару страниц до
следующей главы.
"Старший отключил автоматы управления и сам сел за пульт. Нужно было
смотреть в оба, чтобы не столкнуться с одним из искусственных спутников,
светящим роем окружавших планету.
...Ее обитатели или все вымерли, или притаились, наблюдая за
вторжением неизвестного корабля. Не заметить их не могли: звездолет должен
был хорошо просматриваться с поверхности планеты, а по своей конструкции и
размерам он резко отличался, от искусственных спутников.
Если обитатели вымерли, то все понятно. А если притаились... то по
какой причине? Из чувства страха или прирожденной враждебности?..
Стерший и Помощник были в одинаковых скафандрах холодного голубого
цвета с небольшими красными спиралями на груди."

3
Пока ребята укладывались на скрипучие койки, я решил наведаться к
Бишопу. Когда я сворачивал свой матрац, командир третьего отделения рыжий
Стреттон сострил:
- Ты решил идти на ферму с инвентарным имуществом?
Я послал его, куда следует, и потащился на склад. Моросил липкий
дождь. На холодном песке плаца оставались четкие следы. Кухонная труба
дымила, как крематорий.
Бишоп сидел в своей конуре и что-то жевал. Сколько его знаю, он
всегда жует. Вэсли как-то сделал предположение, что он пережевывает
списанные матрацы.
Бишоп вопросительно посмотрел на меня, не переставая работать
челюстями, будто перекатывая во рту по кругу мячик от настольного тенниса.
Я молча положил ему на край стола три пачки сигарет, каких он в этой Дыре
так просто не достанет, и сбросил с плеча матрац на пол. Бишоп понял меня
и поднялся, а у самого такое выражение на физиономии, словно я ему за
какой-то элементарный тюфяк должен был притащить ящик гаванских сигарет.
Бишоп загремел тяжелой дверью склада и махнул рукой куда-то в угол. В
темноте я споткнулся о что-то длинное, а он тем временем нашел
выключатель. Тускло вспыхнула засиженная мухами лампочка.
Небольшое помещение было битком набито всякой всячиной. Я выбрал себе
новый матрац и повернул к выходу. Выбираясь из лабиринта тумбочек, лопат,
питьевых бачков, опять споткнулся о то же самое. Рассмотрел... и ругнул
Бишопа: не мог убрать его куда-нибудь подальше. На полу между пирамидой
ведер и автомобильных скатов стоял оцинкованный гроб.
Бишоп засмеялся.
Этот не уместился. Они у меня вон у той стены.
Я посмотрел, куда он указывал, и как-то неуютно мне сразу сделалось:
до самого перекрытия, где на пыльных стропилах висели связки прокладок и
бухта электропроводки, штабелем, как шпалы на привокзальной площади,
громоздились гробы.
- Ты что... оприходовать нас всех собрался? - спросил я его, а сам
никак не соображу, откуда и когда успел он их столько натаскать.
Бишоп подошел почти вплотную и, подтянув за воротник куртки, задышал
мне прямо в лицо - паршивая привычка всех, кто по пять лет не чистит зубы:
- Полный комплект на каждое рыло, будь спокоен! Сегодня они пока не
нужны, а завтра - как знать. Ты сможешь дать гарантию, что завтра они не
потребуются?
Я не стал давать ему такой гарантии, а только спросил:
- А про себя ты не забыл?
Бишоп не понял.
- Запастись таким же ящиком.
Он даже жевать перестал, а глаза чуть не вывернулись наизнанку: так
усиленно переваривал мой вопрос. Теперь ему до вечера хватит материала для
размышлений о бренности нашей жизни.
Взвалив матрац на плечо, я последовал к выходу, но возле угла штабеля
что-то привлекло мое внимание. Присмотрелся. На узком торце каждого гроба
была прибита медная планка с выдавленными словами: "Ноги флаг здесь"...
В казарме ребята из третьего и четвертого отделении уже сопели на все
лады. С трудом растолкал Листера.
- Какого черта? - приветствовал он меня.
- Плесни...
- Иди ты... - выругался Листер, поворачиваясь ко мне спиной.
Но я уже твердо решил добиться своего и снова принялся трясти его за
плечо, Листер, вероятно, тоже понял, что так ему от меня не отделаться и,
чертыхаясь, полез под кровать. Когда он выдвинул оттуда массивный чемодан
с двумя замками, я деликатно отвернулся к окну, чтобы не видеть, куда он
прячет от него ключи.
Минуты две Листер шуршал бумагой у меня за спиной, затем раздался
характерный звук льющейся жидкости.
- Бери, - прошептал он, протягивая мне алюминиевую кружку.
Я машинально заглянул в нее: как всегда чуть больше половины -
точность, как на мысе Кеннеди. Выпил виски, - не закусывая, так как
закусывать было нечем, а Листер уже листал замусоленную толстую тетрадь.
- Ты мне уже порядком задолжал, - обрадовал он меня. - Все только и
знают, что берут в долг, а как расплачиваться, так и бегай за вами.
Он всегда так гудит, но никогда не отказывает, так как знает, что
исключая дни выдачи жалованья, ни у кого наличных нет: вся валюта
перекочевывает к нему в чемодан в первый же день. У Листера договоренность
с водителями грузовиков, которые доставляют нам продукты каждый
понедельник. Он выплачивает им комиссионные, а они пополняют опустевший за
наделю чемодан.
- Может перейдешь на черный сахар? - спросил он меня, пряча кружку. -
Эффект совсем не тот, что от этого чая.
Он давно подбивает меня на наркотики. Ему удобнее приобрести и
реализовать спичечный коробок порошка, чем ящик виски. Я ему отвечаю
всегда одно и то же:
- Суши себе сам мозги этим черным сахаром.
Листер снова улегся спать, а я, прихватив карабин, вышел из казармы.
Периодический обход территории городка входило в обязанность дневального.
Туман уже не клубился, как утром, а лежал ровным слоем, высотой
где-то до половины ближайшей вершины, которая была похожа на остров среди
белесого моря. Дождь прекратился, но солнце так и не пробилось сквозь
низкие тучи. Пространство было заполнено матовым светом, который исходил,
казалось, от земли.
Я обошел вокруг казармы несколько раз, прислушиваясь к легкому шуму в
голове от выпитого виски и чувствуя, как постепенно все окружающее
начинает приобретать для меня другой оттенок, и я уже пытаюсь выявить
какой-то скрытый смысл в сочетаниях тумана и гор, казармы и мокрого
полосатого лоскута на флагштоке.
Мне нравятся эти первые минуты легкого опьянения, и хотя от двойной
порции виски не дойдешь еще до абстракции, когда полностью отключаешься от
всего мелочного, обыденного, и начинаешь мыслить высокими категориями. Но
иногда приятно вот так одному ходить в тумане.
Я посмотрел на часы. Начало пятого. Можно еще вздремнуть до ужина.
Зашел в казарму, поставил карабин и пирамиду и, не раздеваясь, прилег на
новый матрац - он скрипит и пахнет, как белье после стирки...
Проснулся сразу, будто кто-то меня толкнул. Вскочил с койки, подошел
к окну и от света фонаря во дворе рассмотрел стрелки на часах. Вот так
прилег! Половина восьмого. Пора поднимать ребят. В восемь часов поверка.
Подошел к двери и включил свет.
- Подъем!
Никакого результата. Спят как эскимосы. Растолкал Стреттона, а он уже
потом остальных. Зевая и потягиваясь, побрели, в умывальную комнату.
Собачья жизнь - жратва да сон!
Без пяти восемь все стояли на плацу. Хаутон произвел перекличку и
повел в столовую. Механизм нашего существования действовал с безотказной
монотонностью: все то же, что и вчера, и позавчера, и тысячу лет назад.
До десяти вечера свободное время. С десяти до двенадцати осмотр и
чистка оружия.
В двенадцать Хаутон повел третье и четвертое отделения на пересменку.
Напоследок я все-таки еще раз уговорил Листера выделить мне двойную порцию
виски, и в его тетрадке против моей фамилии появилась новая двухзначная
цифра.
Меня сменил Фукс из четвертого отделения, но как только Хаутон увел
ребят, он завалился спать. Я же решил дождаться своих. Да и кто сразу
после выпитого виски делает себе отбой? Это все равно, что вылить его в
умывальник, никакой пользы.
Я лежал на своей койке, дожидаясь действия алкоголя и, чтобы не
таращиться попусту в потолок, взялся опять за книгу. Мне осталось дочитать
самую малость.
"...Звездолет под углом прошел сквозь облако, образовав в нем туннель
из раскаленных газов и пара. Внизу поплыла бугристая поверхность планеты,
покрытая островами зеленой растительности.
Звездолет шел на посадку без защитного поля. Они не решились
причинить обитателям неизвестного мира хотя бы незначительный вред:
защитное поле в месте посадки выплавит все.
Разум к разуму шел без оружия..."
Все. Болваны! Как будто им не хватает туалетной бумаги: последние
листы вырваны. Так и не удалось проверить мое предположение на счет
концовки. Я начал было сочинять возможные варианты окончания этой истории,
но ничего путного не получилось. Принялся придумывать названия для книги.
Наиболее подходящие, на мой взгляд, - "Первая экспедиция на землю", или
"Достигшие цели". Если не забуду, пороюсь в отцовской библиотеке, когда
снова буду в Спрингфилде... милом и далеком Спрингфилде, где летом в
полдень тротуары становятся мягкими, как резина, и старший брат, приходя
на обед, заполняет маленький дворик чудесным запахом бензоколонки... а
вечером вдоль ограды идут девушки, и у каждой своя, ей самой непонятная,
тайна...

4
Дик Гудмен оказался прав. В три часа ночи нас подняли по тревоге. По
казарме пронеслось: "Пустышки!" Жаль ребят, они только час, как улеглись.
Топая незашнурованными ботинками по гулкому деревянному полу коридора,
выбегаем из помещения.
Быстрое построение. Хаутон скомандовал "вперед", и мы, уже не
соблюдая строя, скорым шагом покинули городок, направляясь в сторону
установок.
Хотя сейчас в карауле третье и четвертое отделения, нас подняли для
страховки, чтобы не прозевать, как тот раз.
Когда обогнули ребро вершины, ветер из лощины стал хлестать по лицу,
словно влажной простыней, но небо было такое светлое и высокое, что все
происходящее - тревога "пустышки", хриплое дыхание Марвина у меня за
спиною - вдруг показалось мне нереальным и не имеющим ко мне никакого
отношения. Таков состояние бывает, когда долго лежишь в поле на спине, а
над тобою застыли на месте белые облака.
Я все больше и больше убеждаюсь в том, что вся эта затея с
"пустышками" в смысле стратегии и тактики - абсолютная ерунда.
Действительно, какая польза от этих летающих мишеней, если мы с точностью
до трех дней знаем, когда их запустят?
Мы живем по такому графику: двадцать пять дней спокойствия, затем три
дня нервотрепки, "пустышки", и снова двадцать пять дней спокойствия.
Вэсли, как всегда, сделал вывод, что врем этим хозяйством ведает женщина,
которая планирует запуск "пустышек", руководствуясь естественными циклами,
свойственными для каждой женщины.
Дело, конечно, не в этом, и я, пожалуй, начинаю докапываться до сути.
Таких ракетных установок, как наши, тысячи, и цели каждый из взводов,
обслуживающих эти установки, ежедневно держать в напряжении, то нас
надолго не хватит. Вот поэтому каждое подразделение и настраивают на
боевую готовность через строго определенные интервалы времени. Если мы в
период спокойствия собьем незапланированную "пустышку", то это хорошо, не
собьем - ничего страшного, их засекут наши соседи, у которых начался
период нервотрепки, но мы обязаны их уничтожить, если они появятся над
нашей зоной а те три дня.
Нас, попросту говоря, натаскивают на цель, вырабатывая рефлекс, как у
морских свинок. Рефлекс цели.
Мы с Вэсли в ту ночь дежурства на локаторе тоже говорили о рефлексе
цели, подразумевая под этим совсем другое. Так, Вэсли утверждал, что
девяносто девять процентов самоубийств происходит потому, что люди
утрачивают рефлекс цели - интерес к жизни. Я всегда об этом думаю, когда
читаю на пластике стола в обеденном зале фразу: "А стоит ли?.."
Мы уже почти заканчивали путь, как обе установки третьего и
четвертого отделений выпустили одна за другой три ракеты. Зарево полыхнуло
с вершины, высвечивая обгоревшие стволы, и три огненных хвоста устремились
в небо. Голубые тени сосен, внезапно обозначившись, завалились вниз по
склону и, укорачиваясь, поползли в сторону, вращаясь по часовой стрелке
вокруг стволов.
Немного погодя, где-то высоко над кронами раздались три хлопка. Ну
точь-в-точь как три рождественские хлопушки. Вспышек за деревьями мы не
увидели, но и так ясно, что все "пустышки" готовы.
Вот и наша "малютка". Стоит себе в темноте, как окаменелый динозавр,
и не верится, что нажатием кнопки ее можно сдвинуть с места. Расходимся по
своим местам и, не спеша, ради проформы стали приводить установку в боевую
готовность. Сколько я помню, больше трех "пустышек" не запускали.
И уже совсем неожиданно третья установка сработала в четвертый раз...
Мне всегда не по себе становится при этом - особенно ночью - когда в
чаще все вспыхивает синим светом, как от электросварки, стволы деревьев
будто сжимаются, а их тени начинает бить мелкой дрожью, и ушли закладывает
от низкого гула, который постепенно повышается до свиста, а затем что-то
медленно-медленно и, кажется, с таким трудом отрывается от установки,
ползет вверх, набирает высоту, и вот уже виден только язык пламени, а в
лицо тебе бьет горячий поток плотного воздуха.
Через двадцать секунд над головой ахнуло, как будто небо раскололось
надвое и на миг вспыхнуло тысячью солнц. Затем что-то с явно различимым
шелестом, сыпля искрами, покатилось вниз и снова ахнуло - сильнее, чем в
первый раз, так, что земля подпрыгнула под ногами, а с сосен посыпалась
теплая хвоя.
- Ничего себе "пустышка", - прошептал рядом Вэсли. - Очевидно, на
этот раз с начинкой.
Мы долго стояли молча, задрав вверх подбородки, словно ожидая от
всевышнего каких-то разъяснений. Слышно было, как поскрипывая, вращается
антенна, отыскивая новую цель, да сверху все сыпался колючий мусор. В
темноте за стволами деревьев трещало сухими ветками растревоженное лесное
зверье.
Пять минут, десять, полчаса, час... Отбой.
Идем досыпать. Под ногами хрустит мокрый гравий. Идем молча, потому
что неясно, все ли у нас в порядке. Если бы "пустышек" было только три, то
нечего и беспокоиться, а их четыре... А может быть и пять?
И тут начал хохотать Стивен. Это нужно было ожидать: все-таки
нервотрепка с этими "пустышками" порядочная. А Стивен всегда - после
случая, когда он бросил окурок, в унитаз, в который кто-то ради хохмы
вылил кружку бензина - начинает хохотать, как только поволнуется. Он
ничего не может с собою поделать, хотя изо всех сил пытается сдержаться.
Ребята делают вид, что ничего не замечают и стараются не смотреть ему в
лицо. Он скоро перестанет.
В казарме во всех окнах свет, и она сейчас кажется не такой мрачной и
грязной, как днем. Из радиорубки высовывается лохматая голова Дика.
- Только что перехватил контрольный пост. Все три "пустышки" в
яблочко! Молодцы, ребята! А что там у вас так трахнуло?
Никто ему не отвечает. Расходимся по своим койкам, будто по стойлам.
Я устраиваюсь на своей, но чувствую, что долго не засну. Такое ощущение,
словно тебя выпотрошили. А нужно заставить себя спать... спать. Только
почему это Дик говорил о трех "пустышках", ведь мы их сбили четыре?.. А не
все ли равно? Лишь бы не меньше... Спать... Где-то далеко-далеко щелкает
выключатель.
1 2 3