Кристина Лестер
Синий бриз

1

Старый автобус, громко булькая, урча и причмокивая, выполз из лужи, залившей его чуть ли не по самые окна, и медленно стал разгоняться. Водитель не особенно стеснялся в выражениях: машину то и дело заносило, тормоза отказывали, и с каждой минутой становилось все яснее: поломки не избежать. Две огромные волны, словно крылья, расходились полукругом по обе стороны автобуса, и чем быстрее он рассекал дождливое пространство, тем более мощные потоки воды выбивались из-под его колес.
Четверо пассажиров – семейная чета примерно сорокалетнего возраста, старичок с книжкой и молодая девушка – инстинктивно пересели поближе друг к другу, в середину салона, как будто это могло спасти их от бушующего, рвущего в клочья тучи и, казалось, раздирающего землю пополам урагана.
Их хрупкий мирок с тусклым светом двух ламп, неудобными сиденьями и наглухо задраенными окнами был, словно Ноев Ковчег, оторван от большой земли. Более того, у всех путешественников появилось навязчивое ощущение, что они вообще потерялись во времени и пространстве.
– Прямо настоящий Аид! – вдруг проблеял старичок, неожиданно оторвавшись от книжки, которую он читал всю дорогу, несмотря на отвратительное освещение, а сейчас и подавно – почти полумрак.
Молодая француженка, сидевшая рядом, посмотрела на него и, мысленно усмехнувшись, пришла к выводу, что старичок просто прятался в книжку от страха. Он суетливо дернул седой длинный локон, поправил небольшие очки на сухоньком хитром личике и снова заговорил, выразительно сощурившись в сторону окна:
– Давайте хоть познакомимся перед тем, как утонуть.
Семейная чета – дама в шелковом шарфе и ее муж, которые всю дорогу крепко сжимали поручни, лишь изредка негромко переговариваясь, игнорировали это предложение.
Зато водитель решил отозваться:
– Вы бы не говорили под руку, мсье. Я, черт возьми, уже час как мог бы остановиться в какой-нибудь луже и пережидать грозу, но не сделал этого, потому что, как и вы, хочу пораньше вернуться домой. Меня зовут Жак. Хотя, надеюсь, мы все-таки не утонем.
– Меня зовут Себастьян. А ваше имя, мадемуазель?
– Жозе… – От страха у нее совсем осип голос, когда очередная молния осветила то, что скрывалось во тьме за автобусным окном. Там была просто вода… и все. Ровным сплошным потоком. – Ох, так мы скоро забудем, где верх, а где низ, и откуда все это льет…
– Ну надо же как-то… – подала наконец голос сорокалетняя дама, судорожно сминая соломенную сумку в руках. – Надо же к кому-то обратиться! У водителя должна быть связь. И когда-то ведь все это кончится?! – Она поправила шелковый шарф, повязанный на голову, и вызывающе посмотрела на мужа (по крайней мере, все думали, что это муж), словно ожидая от него ответа на свой вопрос, а заодно и точного прогноза погоды на неделю.
С минуту молча поглядев друг на друга, оба супруга разом повернулись в сторону Жака, но тот оставался невозмутим:
– Связи у меня нет, а если б и была, то сломалась бы в такую погоду. Вы и сами видите: уже час, как отключились мобильные телефоны. Мадам, успокойтесь: я думаю, мы справимся.
Дама в шарфе обиженно отвернулась к окну, и муж тут же взял ее за руку, желая поддержать. Они были под стать друг другу: пышнотелые, круглолицые и смуглые, с одинаково острыми, сметливыми взглядами сельских жителей. Однако, судя по одежде, слишком претенциозной для провинциального автобуса, они считали себя парижанами и в этот злополучный вечер, скорее всего, возвращались домой от каких-нибудь родственников с полей.
Мужчина наклонился вперед, с надеждой глядя в глаза Себастьяну, и, обращаясь почему-то только к нему, сказал:
– Но ведь грозы не бывают затяжными? Они обычно быстро проходят?
– Грозы – да! – подал голос с водительского сиденья Жак. – А вот дожди бывают очень даже затяжными. Чего ж вы хотите, мсье, – октябрь на дворе! – И он с радостным и каким-то бойким оптимизмом рассмеялся: – А вообще для наших мест такая погодка вполне характерна. Будем надеяться, что к утру все наладится.
– К утру?!! – вскричали все в один голос.
– Вы с ума сошли! – убежденно заметила дама в шарфе.
– Ну уж нет, мадам. Если сейчас у меня откажет мотор, чинить я его, ясное дело, не пойду, а вот заночевать в автобусе мне не впервой. Так что и вы готовьтесь к такой перспективе. – И он послал в зеркало заднего вида очередной выразительный взгляд, адресованный Жозе.
Но та ничего не заметила. Она громко стучала зубами от холода и неясных предчувствий, пытаясь при этом расстегнуть молнию на рюкзаке.
– Ну конечно! – пробормотала она самой себе, вытаскивая теплую куртку и собираясь действительно прилечь на сиденье. – Мы все сейчас захлебнемся, как лягушата, вот и сбудутся все самые неясные предчувствия!
– Это вы зря, мадемуазель, – рассмеялся Себастьян из-за спинок соседних сидений, куда он тоже начал уже устраиваться, свернувшись калачиком. – Мы не утонем. Мы просто умрем с голоду.
– Это провокация, Себастьян! – закричала дама в шарфе. – Правило номер один в таких случаях: не говорить о еде. И вообще не говорить о том, чего у нас нет!
– У нас нет жабр! – некстати пошутил ее муж.
– А у меня есть немного ветчины, сыра и компота. Хотите, разделим на всех? – спросил Жак. – Я всегда беру на работу запасы. Вдруг что случится, как, например, сейчас.
Он снова улыбнулся Жозе через большое зеркало, в которое был виден весь салон. Уже на протяжении получаса он рассматривал молодую симпатичную пассажирку. Сам Жак был скорее приятен, чем красив: красно-бронзовый «профессиональный» загар лица и рук, открытая наивная улыбка и не замутненный книжными премудростями взгляд молодого сельского парня.
Все, кроме Жозе, радостно повскакивали с мест и стали пробираться к водительскому креслу. Жак остановил автобус и разложил нехитрую еду на одном из передних сидений.
– А что же вы? – спросил он обиженно. – Брезгуете?
– Спасибо, я не голодна!
Ей сегодня с самого утра не хотелось есть, а сейчас и подавно. Жозе не отпускало чувство неясной тревоги и страха, причину которых она не могла объяснить. Уже час как она, равно как и все пассажиры, должна быть в Париже, в своем теплом сухом доме… рядом с Марком. Он обещал ей сегодня вечером какой-то сюрприз. Как это несправедливо! Вместо того, чтобы нежиться в тепле рядом со своим мужчиной, она укладывается спать в полусыром старом драндулете, да еще и терпит двусмысленные улыбочки этого нахального парня… Впрочем, его неуклюжие ухаживания вносят хоть какое-то оживление в напряженную обстановку, снисходительно подумала она.
– Представляете, – с аппетитом прожевывая булку с сыром, сказал лукавый Себастьян, – сидим мы сейчас, как в аквариуме, а вокруг – темнота и неизвестность. Как в потустороннем мире.
Все подняли на него глаза и резко замолчали, казалось, прислушиваясь к темноте и неизвестности, объятые еще большим ужасом, чем в начале грозы. Аппетит сразу пропал.
– Вы бы хоть дали кусок проглотить, – сипло сказала дама в шарфе, – он у меня теперь в горло не лезет…
Закончить она не смогла, потому что в это время в автобусную дверь раздался громкий, совсем не потусторонний, но наводивший не меньший ужас, настойчивый стук.
Компания оцепенела. Жозе, сидевшая ближе всех к двери, почувствовала, что у нее шевелятся волосы на голове, а тело покрывается липким потом. Ноги приросли к полу, а все остальное – к сиденью.
Стук повторился. По двери двигался туда-сюда какой-то темный предмет, и чье-то лицо приникло к запотевшему стеклу.
– Да откройте вы, наконец, оглохли что ли? – раздался вдруг мужской голос с улицы.
Жак бросился к своему месту и нажал на кнопку, впуская нового пассажира внутрь. Сначала с того просто лила вода. Он был в непромокаемом плаще с капюшоном, и первые две минуты стоял, еще не поднявшись по ступенькам, расставив руки, давая воде стечь с него на землю. Все с ужасом ждали продолжения, по меньшей мере – разоблачения нового персонажа. Жозе трясло как в лихорадке, теперь она отчетливо поняла, что тревога была связана с появлением этого таинственного незнакомца. Впрочем, незнакомца пока никто не видел. Но если бы он сбросил капюшон и, сверкнув клыками, накинулся на чье-нибудь горло, наверное, уже никто не удивился бы.
– Извините, что побеспокоил вас, – донеслось из-под капюшона. – Моя машина застряла буквально «по уши», я живу тут недалеко…
Наконец он снял плащ и, не глядя, плюхнулся на сиденье, рядом с притихшей Жозе. Она вздрогнула и, не сказав ни слова, забилась к окну, испуганно сверкая глазами. Мужчина не обратил никакого внимания на шевеление возле себя и продолжал говорить, стряхивая мелкие капли воды с темных волос.
– Вы стоите возле огромной лужи, автобус не сможет проехать дальше: там дорога пойдет вниз. Вам нужно возвращаться в Шатобриан или ждать до утра. Впрочем, и мне теперь тоже… Уф-ф! Если бы вы знали, как я рад, что встретил ваш автобус. Мою машину, наверное, зальет вместе с крышей, и через пару дней я вызову сюда бригаду спасателей-аквалангистов… – Он немного помолчал, удерживая всеобщее внимание, и, словно оправдываясь, добавил:
– Видите ли, мой дом стоит на холме, и я не предполагал, что внизу все так плохо.
Он развернулся ко всем и улыбнулся красивой открытой улыбкой. Дама в шарфе с громким неопределенным звуком проглотила, наконец, кусок ветчины, застрявший в горле от шуток Себастьяна, и за «столом» вновь воцарилось оживление. Жозе исподтишка рассматривала нового спутника.
Примерно ровесник Марку, сразу оценила она, и из его породы, пожалуй. Такой же серьезный и деловой. К тому же еще и с американским акцентом, наверное, приезжий. Он был приятной, вполне типичной внешности: темноволосый, с короткой челкой, зачесанной на лоб, темноглазый… с красивым профилем (анфас ей долго не удавалось рассмотреть). Она почти разочарованно отвернулась к окну. Жозе не любила мужчин с глянцевых обложек, и всех, кто был на таковых похож… Правда, что-то во внешности незнакомца мешало ей окончательно и категорично поставить диагноз. Может, недосказанность облика, которую надо было разгадать?.. А может – странный, немного напряженный взгляд внимательных глаз.
Вот и Марк тоже… Она нахмурила брови, в очередной раз с болью в сердце вспомнив, где сейчас ей надлежало быть.
Сегодня пятница, восемнадцатое октября. А в субботу, девятнадцатого – день рождения ее ненаглядного Марка и годовщина их знакомства.
Она, как на грех, поехала к родителям, живущим в маленьком рыбацком городке на юге Бретани, с целью купить ему подарок: лучший из тех, что он мог пожелать. Правда, не по сезону, но зато очень выгодный. Жозе с трудом достала абонемент на весь следующий год в один закрытый яхт-клуб, он же серфинг-клуб и дайвинг-клуб, предъявитель которого мог даже в холодное время года вместе с группой таких же фанатов плавания тренироваться в любой выбранной точке мира, ну а в сезон – конечно, на побережье. И все это она оплатила, хотя пришлось изрядно пощипать свой счет в банке, и теперь Марк мог еще и набрать себе амуниции с хорошей скидкой, потому что Жозе выкупила специальную кредитную карту за астрономическую сумму. Что ж, это развлечения для миллионеров и для очень богатых туристов, а Марку всегда хотелось проникнуть в их общество и закрепиться в нем.
…Марк знал все об этом мире, он умел все в этом мире и мог судить о чем угодно. Самое интересное, что он почти никогда не ошибался. Правда, от его суждений, всегда таких веских и основательных, сильно веяло цинизмом, но, как он сам уверял ее, «на циниках держится мир». Впрочем, ей было все равно, на чем держится мир, она думала только о них двоих, начиная с их самого первого вечера…
Они познакомились три года назад на ее университетской вечеринке, и с тех пор жизнь Жозе круто изменилась. Среди разношерстной толпы художников и студентов, которые окружали Жозе (она училась на художника-аниматора), Марк казался неуместной черной вороной в своем строгом костюме, и волей-неволей ей пришлось выбирать между друзьями и Марком в пользу последнего.
Он был деловым мужчиной, по крайней мере, считал себя таковым, ездил на «вольво» темно-синего цвета, который все хотел отдать Жозе, а себе купить «мерседес» представительского класса. Он умел сорить деньгами с теми людьми, которые могли это оценить, и был прижимист с остальными. Он мог произвести впечатление утонченного интеллектуала, ловко цитируя модные высказывания, если ему нужно было очаровать и заполучить очередного клиента для своей автомобильной фирмы. И, наконец, он мог заставить ее сердце трепетать, как на первом свидании, если того требовала обстановка, но в редкие минуты откровенности утверждал, что не верит в настоящую любовь.
Последнее обстоятельство поначалу серьезно отравляло жизнь самоотверженной Жозе, которая искренне полагала, что если она умеет любить и отдавать себя всю без остатка, то в праве требовать того же и от мужчины, с которым связала жизнь. Впрочем, нет, пока не связала. Марк ей уже пытался сделать предложение, но она, с присущей ей осторожностью, все обернула в шутку.
Со временем, когда диффузия их характеров была уже довольно сильной, Жозе заставила себя поверить в то, что настоящей любви нет, все это придумали люди, не способные бороться со своими слабостями. С тех пор в ее жизни все стало правильно, продумано и расписано чуть ли не на год вперед. Иногда, оглядываясь на себя со стороны, она приходила в ужас от этой безупречной, строгой деловой леди, затерявшейся среди художников-неформалов. Но трезвый рассудок, ее новый рассудок, диктовавший другие правила игры, твердил ей обратное: так и надо. А все, что было раньше, – глупости и детство, в которое она чуть не заигралась… Когда Жозе случалось задать себе вопрос: а что, собственно, привнес Марк в ее жизнь, кроме того, что поставил все с ног на голову, то ответа на него найти не могла…
Жозе привычным жестом провела рукой по лбу, зачесывая волосы вверх. Отросшая челка тут же осыпалась обратно. Она посмотрелась в мутное запотевшее стекло и с сожалением вспомнила свои косички, с которых все начиналось. Ей нравилась эта прическа, она ей очень шла и совершенно не делала лицо глупым или детским. Примерно со второго курса Жозе заплетала себе две коротких косички, потому что густые и не очень длинные волосы было бессмысленно собирать, например, в примитивный хвост. У Жозе был прекрасный лоб, с очень красивой линией волос, и она всегда старалась «открывать» лицо, даже взгляд при этом становился особенный…
– Ты не обижайся, но так ты похожа на смазливую куклу! – сказал ей Марк.
Она все равно обиделась, но не сильно, коль скоро о своей «смазливости» ей уже приходилось слышать от самых разных людей. У нее была типичная французская внешность: остренькое личико с чувственными губами и высокими скулами, удлиненные глаза и густые темные брови, немного низкие, но в этом был ее своеобразный шарм. Когда Жозе совсем не красилась, она была очень красива. А краситься она перестала уже на первом курсе университета, как только научилась распознавать суррогат и безвкусицу.
В общем, все шло замечательно, пока однажды Марк не сказал, что сейчас он намерен сделать из нее настоящую женщину и отвел ее к какому-то своему парикмахеру, к которому выстраивались очереди из половины Парижа. Тот оказался профессионалом высшего класса и… сотворил с ней непоправимое: сделал челку, которая закрыла лоб, и постриг ее волосы короткой лесенкой под Мирэй Матье, с одной только разницей, что Жозе была светловолосой. Да, прическа ей очень шла, но теперь она и вправду напоминала себе одну дорогую куклу, которую выпросила у мамы в детстве. Несколько раз она пыталась отрастить волосы, но Марк упрямо говорил, что так ему нравится гораздо больше, и всякий раз она, как покорная овца, посещала этого дурацкого парикмахера.
Полгода назад она сказала: хватит. Эта решительность касалась, конечно же, не только прически, но и всего в целом. Всего того, что сделал с ней Марк. Жозе была не робкого десятка, с детства могла постоять за себя и свои права, но с Марком тягаться оказалось просто невозможно.
Он слишком хорошо изучил ее за три года, и после первых ее попыток что-то поменять заявил: либо они продолжают жить по-старому, либо расходятся по разным квартирам. Потрясенная, разочарованная и запуганная Жозе потом долго вспоминала этот жесткий его монолог, удивляясь, насколько многолик ее мужчина (Жозе всегда пропускала слово «любимый»), и на время отступила.
Этот человек подавлял ее своим авторитетом, как асфальтоукладочный каток, и любой аргумент против его логики был бессилен.
1 2 3